Все недоумевали, как мог Арафа решиться на подобный шаг и каким образом ему удалось заручиться согласием Аджаджа. Л люди, умудренные жизненным опытом, качали головами: «Ну, теперь жди беды!»
98.
Сантури и его подручные собрались в кофейне квартала Касем. Проведав об этом, Аджадж созвал своих людей в кофейне Рифаа. Вскоре это стало известно всей улице, и жителей объяла тревога. Место на границе кварталов Касем и Рифаа обезлюдело, все торговцы, нищие и мальчишки попрятались, лавки и окна домов позакрывались.
Сантури, окруженный своими людьми, вышел на улицу. Аджадж двинулся ему навстречу. От взаимной злобы и ненависти накалился, казалось, сам воздух, достаточно было искры, чтобы вспыхнул пожар. Какой-то добрый человек крикнул с крыши дома:
– Мужчины, что вас так разгневало? Одумайтесь, прежде чем прольется кровь!
Аджадж, стоя лицом к лицу с Сантури, при общем грозном молчании проговорил:
– Мы не гневаемся, у нас нет причин для гнева.
– Ты нарушил законы товарищества, – ответил ему Сантури.
– После того что ты сделал, ты не можешь оставаться футуввой.
– А что я такого сделал?!
– Ты встал на защиту человека, бросившего мне вызов!
– Этот человек всего лишь женился на одинокой девушке, потерявшей отца. Я же выступаю свидетелем на всех свадьбах в квартале Рифаа.
– Какой он рифаит! – презрительно кинул Сантури. – Никто не знает его отца, даже он сам. Его отцом могу оказаться я, или ты, или любой нищий с этой улицы.
– Но сейчас он живет в моем квартале.
– Только потому, что там нашелся пустой подвал!
– Ну и что? Сантури, не выдержав, заорал, брызгая слюной:
– Ты понимаешь, что нарушил законы товарищества?!
– Не кричи, муаллим, не стоит нам, как петухам, наскакивать друг на друга из-за такого пустяка.
– Это не пустяк! Аджадж таким тоном, словно он отдавал своим людям приказ приготовиться, произнес:
– О Аллах! Дай мне терпение!
– Осторожней, Аджадж, не забывайся!
– Будь проклята трусость!
– Будь проклят твой отец! И вот уже взметнулись в воздух дубинки, как вдруг раздался грозный голос:
– Позор вам, мужчины! Все обернулись и увидели муаллима Саадаллу, главного футувву улицы, который появился со стороны квартала Рифаа и остановился на границе двух кварталов.
– Опустите дубинки! – приказал он. Дубинки опустились вниз, как головы молящихся. Саадалла, переводя взгляд с Сантури на Аджаджа, продолжал:
– Сейчас я не хочу никого слушать. Расходитесь с миром. Недостойно мужчин затевать драку из-за женщины!
Противники молча разошлись, и Саадалла вернулся к себе домой.
Арафа и Аватыф из своего подвала наблюдали за тем, что происходит на улице, и не верили, что ночь эта пройдет мирно. Лица их были бледными, сердца трепетали, и в горле пересохло. Они немного перевели дух, лишь когда услышали повелительный голос Саадаллы. Глубоко вздохнув, Аватыф промолвила:
– Как жестока жизнь!
Чтобы успокоить ее, Арафа, ткнув пальцем в свою голову, сказал:
– Мозги у меня работают не хуже, чем у Габаля и чем у великого Касема!
– Надолго ли это затишье? – отозвалась Аватыф, с трудом переводя дыхание.
Арафа с наигранной беспечностью привлек ее к своей груди.
– Если бы все жены и мужья были счастливы, как мы! Аватыф положила голову ему на плечо, прошептав:
– Хотелось бы знать, чем все это окончится. – Ни одному футувве нельзя доверять, – признался Арафа.
– Я знаю это, – подняла голову Аватыф, – и рана в моей душе не заживет до тех пор, пока я не увижу его поверженным.
Арафа понял, что она говорит о Сантури. Глядя жене в глаза, он стал объяснять:
– В твоем положении месть – это долг. Но, отомстив, мы не достигнем желаемого. Ведь нам угрожает не просто жестокость Сантури. Миру и спокойствию нашей улицы угрожает жестокость всех футувв. Если мы одолеем Сантури, кто поручится, что завтра к нам не прицепится Аджадж или Юсуф? Пока не обеспечена безопасность всем, никто не может чувствовать себя в безопасности.
Аватыф слабо улыбнулась.
– Ты хочешь уподобиться Габалю, Рифаа и Касему?
Арафа, не отвечая, поцеловал жену в голову и ощутил исходивший от ее волос запах гвоздики. Аватыф продолжала:
– Но ведь их благословил сам владелец имения, наш дед.
– Наш дед! – с досадой воскликнул Арафа. – Каждый несчастный на нашей улице взывает, как взывал твой отец: «О Габалауи!» Но ты когда-нибудь слышала, чтобы внуки, живя рядом с домом деда, ни разу не удостоились видеть его? Слышала ли ты когда-нибудь, чтобы владелец имения разрешал творить произвол на своих землях и не пошевелил при этом пальцем?
– Но ведь он так стар!
– Что-то я не слышал, чтобы человек мог так долго жить, – с сомнением заметил Арафа.
– Говорят, на рынке Мукаттам живет человек, которому уже сто пятьдесят лет. Господь наш всемогущ!
– Волшебство тоже всемогуще, – подумав, ответил Арафа.
Аватыф посмеялась над мужниным хвастовством и, постучав пальчиком но его груди, проговорила:
– Твое волшебство способно лишь вылечить глаз.
– Его возможности неисчислимы!
– Как же мы беспечны! – спохватилась Аватыф.– Болтаем о том о сем и забыли об опасности!
Арафа, увлеченный своими мыслями, не обратил внимания на ее слова.
– Когда-нибудь мы покончим с футуввами,– говорил он. – Тогда мы снова начнем строить дома и досыта накормим всех жителей нашей улицы.
– Боюсь, что этого не случится до самого Судного дня! Глаза Арафы мечтательно затуманились.
– Эх, если бы все были волшебниками!
– Касем установил справедливость без всякого волшебства.
– Она недолго просуществовала. А сила волшебства не кончается. Не пренебрегай волшебством, моя кареглазая. Оно так же важно, как наша любовь. И так же дает начало новой жизни. Но чтобы проявилось все его могущество, нужно большинству людей стать волшебниками!
– Как же этого достичь? Арафа долго думал, прежде чем ответить:
– Надо установить справедливость, выполнить заветы деда, избавить людей от тяжкого труда и обучить их волшебству.
– Значит, наша улица станет улицей волшебников? Но как же добиться выполнения десяти заповедей, если дед наш прикован к постели и, наверное, не может уже поручить это дело кому-нибудь из внуков?
Арафа посмотрел на жену странным взглядом.
– А почему бы нам самим не пойти к нему?
– Разве ты можешь войти хотя бы в дом управляющего? – рассмеялась Аватыф.
– Нет, конечно, но, возможно, мне удастся войти в Большой дом.
– Славная шутка! – Аватыф легонько ударила мужа по руке.– Только сначала хорошо бы убедиться, что нашей жизни ничто не грозит.
– Если бы я был просто шутником, – с таинственным видом проговорил Арафа,– я бы сюда не вернулся.
Что-то в его тоне встревожило Аватыф, и она подозрительно спросила:
– Уж не собираешься ли ты и вправду это сделать? Арафа не ответил.
– Ты только вообрази, – продолжала Аватыф, – что будет, если тебя схватят в Большом доме!
– А что странного в том, что внук зайдет навестить деда?
– Скажи, что ты шутишь! О боже! Почему ты так серьезен? Зачем тебе ходить к нему?
– Разве не стоит рискнуть, чтобы увидеть его?
– Эти слова случайно сорвались с твоего языка, а теперь ты уже обдумываешь их всерьез.
Арафа погладил жену по руке, успокаивая ее.
– Я обдумываю это с тех пор, как вернулся на нашу улицу.
– Почему ты не хочешь жить спокойно? – умоляюще спросила Аватыф.
– Если бы это было возможно! Но они не дадут нам жить спокойно. Мы сами должны позаботиться о своей безопасности.
– Тогда нам нужно бежать с улицы.
– Зачем мне бежать, если я владею волшебством?! Голос Арафы звучал твердо и упрямо. Он с нежностью обнял Аватыф и шепнул ей на ухо:
– Мы еще не раз поговорим обо всем, а сейчас успокойся.
99.
Что происходит с человеком? С ума ли он сошел? Или гордыня обуяла его? Так думала Аватыф, наблюдая за тем, как Арафа то работает не покладая рук, то погружается в размышления. Сама она чувствовала себя счастливой. Единственное, что омрачало ей жизнь,– это мысль о Сантури, убийце ее отца. Смерть отца до сих пор оставалась неотомщенной, а месть на нашей улице с древних времен почитается священным долгом. Но даже этим долгом она могла бы скрепя сердце пренебречь ради счастья, которое принесло ей замужество. Арафа же был убежден, что месть Сантури – это лишь часть большого дела, которое он призван свершить. Аватыф плохо понимала его. Неужели он всерьез равняет себя с теми, кого воспевают поэты под звуки ребаба?! Но ведь Габалауи ничего не поручал ему! Да и сам он, кажется, не очень-то верит в Габалауи и в те истории, которые рассказываются в кофейнях. Одно несомненно: Арафа отдает волшебству во сто крат больше времени и сил, чем требуется, чтобы заработать на жизнь. А если задумывается глубоко, то мысли его не о себе самом и не о семье. Он размышляет о вещах, о которых, кроме него, больше никто не думает,– об улице, о футуввах, об имении и доходах от него, о волшебстве. Он мечтает о прекрасном будущем, которое настанет для улицы благодаря волшебству. А ведь он единственный на улице, кто не курит гашиш, потому что его работа в мастерской требует ясного ума и внимания. Но все эти мысли и мечты ничто по сравнению с его безумным желанием проникнуть в Большой дом. Зачем тебе это, муж мой?!
Когда она спрашивает его об этом, он отвечает: «Чтобы посоветоваться с ним, как жить дальше нашей улице». Но ведь ты знаешь, как жить нашей улице! И все мы знаем. И нет надобности подвергать жизнь свою опасности. «Я хочу знать десять заповедей». Но главное не в том, чтобы знать, а в том, чтобы осуществить их. А что ты можешь сделать? «Я хочу своими глазами увидеть книгу, из-за которой, если верить преданиям, был изгнан из Большого дома Адхам». Что тебе эта книга? «Не знаю почему, но я уверен, что эта книга волшебная, а все деяния Габалауи в пустыне можно объяснить лишь волшебством, а не силой его мускулов и дубинки, как многие полагают». К чему рисковать, когда ты счастлив и без всякой книги можешь заработать себе на жизнь? «Не думай, что Сантури забыл о нас. Каждый раз, выходя из дома, я наталкиваюсь на злобные взгляды его подручных». Занимайся своим волшебством и оставь мысли о Большом доме. «Там книга… главная волшебная книга. В ней секрет силы Габалауи, который он утаил даже от своего сына». Может быть, там ничего нет и все это лишь плод твоего воображения! «Может быть, но дело стоит того, чтобы пойти на риск». А однажды Арафа до конца открылся жене:
– Я таков, Аватыф. Что поделаешь! Я всего лишь бедняк, сын несчастной женщины и неизвестного отца. Все потешаются надо мной. Единственная моя надежда – Большой дом. Что удивительного, если человек, не знающий своего отца, всей душой стремится увидеть деда?! Моя работа в мастерской научила меня верить лишь тому, что я вижу собственными глазами и трогаю своими руками. Я должен проникнуть в Большой дом. Я найду там заветную силу или не найду ничего. Но в любом случае я узнаю правду, а это лучше, чем пребывать в неведении. Не я первый на нашей улице избираю трудный путь. Габаль мог спокойно жить в доме управляющего и заниматься делами имения, Рифаа мог стать лучшим плотником на улице, а Касем мог наслаждаться жизнью с Камар и пользоваться, благодаря ее деньгам, всеобщим уважением. Но все они избрали другой путь. Присутствовавший при разговоре Ханаш сокрушенно заметил:
– Как много на нашей улице таких, кто сам себе готовим погибель!
– Но лишь у немногих есть для этого серьезные причины, – возразил Арафа.
Как бы то ни было, Ханаш не отказывался помогать брату. Глубокой ночью он вместе с ним отправился в пустыню. Аватыф, которая безуспешно пыталась отговорить их, ничего не оставалось делать, как воздеть руки к небу и молиться.
Ночь была темной. Месяц, появившись ненадолго, скрылся за тучами. Братья шли осторожно, прижимаясь к стенам домов, и, обогнув Большой дом, оказались у его задней стены, выходящей в пустыню. Ханаш прошептал:
– На этом самом месте стоял Рифаа, когда до него донесся голос Габалауи.
Арафа, оглядываясь вокруг, отозвался:
– Так утверждают поэты, но я узнаю, как все было на самом деле.
– А там, – Ханаш указал рукой в сторону пустыни, – он разговаривал с Габалем, а посланный им слуга с Касемом.
– Да, – с видимым неудовольствием согласился Арафа.
– А еще там был убит Рифаа, обесчещена и избита наша мать, а дед наш и пальцем не пошевелил!
Ханаш опустил на землю корзину, в которой были лопаты, и братья начали делать подкоп под стену, кидая землю в корзину. Они работали долго и старательно, причем Ханаш проявлял не меньше усердия, чем Арафа. Трудно было понять, двигает ли им страх, или он тоже загорелся идеей брата. Наконец, когда из ямы стала видна лишь макушка Арафы, он сказал:
– Хватит на сегодня.
Опершись ладонями о край ямы, Арафа выбрался на поверхность земли и велел Ханашу прикрыть яму досками и набросать сверху земли, чтобы никто ни о чем не догадался.
Домой они возвращались чуть ли не бегом, стараясь успеть до рассвета. Арафа думал о завтрашнем дне, удивительном дне, когда он войдет в таинственный Большой дом. А вдруг он и действительно найдет там Габалауи, даже сумеет поговорить с ним?! Тогда он расспросит его и о прошлом, и о настоящем, о десяти заповедях и о тайне его книги. Мечты Арафы были сродни тем, что сбываются лишь в клубах дыма, поднимающегося от кальяна.
Аватыф так и не уснула, дожидаясь мужа. Она встретила его полным упрека взглядом и словами:
– Ты словно вернулся из могилы! Прикрывая веселой улыбкой тревогу, Арафа обнял жену.
– Как ты прелестна! – воскликнул он и поспешил растянуться рядом с ней на постели. Отодвигаясь от него, Аватыф ворчливо сказала:
– Если бы я для тебя что-то значила, ты считался бы с моим мнением.
– Ты переменишь мнение, когда увидишь, что произойдет завтра,– отшутился он.
– В моей жизни на одну удачу приходится тысяча неудач.
Неожиданно предрассветную тишину нарушил громкий крик, а за ним плач. Аватыф нахмурилась.
– Это недобрый знак! Арафа пренебрежительно пожал плечами.
– Не упрекай меня ни в чем, Аватыф. Ведь, когда я вернулся на улицу, у меня было только одно желание – отомстить за свою мать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57