— Я знаю, что она была необыкновенной красавицей, Майлс. Но думаю, что ты придаешь этому слишком большое значение. Впрочем, если тебя самого это так сильно волнует, тогда совсем другое дело. В этом случае я бы посоветовал тебе изыскать причину уехать, пока ее внешность не восстановится. У тебя ведь, несомненно, может возникнуть в Лондоне некое неотложное дело, требующее твоего обязательного присутствия. В ее нынешнем нестабильном состоянии отрицательные эмоции могут оказать на нее очень сильное воздействие, что, безусловно, губительно скажется на ее здоровье. Лучше пусть она думает, что тебя вызвали по делу, чем поймет, что ты находишь ее непривлекательной.
Майлс сжал кулаки.
— Гарри, ты полный осел, если мог так обо мне подумать, — произнес он.
Доктор сделал шаг назад. Миссис Фарроу испуганно смотрела на друзей.
— Не стану вновь оправдываться, — продолжал Майлс невыразительным голосом. — Если ты мой друг, то в этом нет необходимости. И ей-богу, не стоит защищать меня только потому, что являешься моим другом. Выслушай меня. Может быть, я не знаю, что у нее на уме, но я знаю ее привычки. Я волнуюсь только потому, что именно она, из-за своей изменившейся внешности, захочет уехать. А от себя убежать трудно.
— Но ведь она же не настолько тщеславна? — воскликнул Гарри.
— Я не настолько хорошо знаю миледи, — вступила в разговор миссис Фарроу, — но я достаточно знаю женщин. Даже жена фермера будет переживать из-за своей внешности. И это не потому, что мы, женщины, так глупы или тщеславны. Это скорее объясняется тем, что нас убеждают в том, что наша внешность — наше главное достоинство. — Она улыбнулась, чтобы смягчить язвительность своего замечания, затем продолжила: — Я думаю, что такое убеждение сохранится у нас до тех пор, пока вы, джентльмены, не начнете увиваться за дурнушками, отдавая должное их уму, а не внешности.
— Чепуха, — сказал Гарри. — Как мы можем оценить их ум, пока не познакомимся с ними достаточно хорошо?
— Абсолютно верно, — сказала миссис Фарроу самодовольно. — А часто ли мужчины приглашают на танец гадкого утенка? Или страшную старую курицу, если уж на то пошло? И часто ли вступают с ними в разговор, чтобы составить представление об их блестящем уме!
Гарри открыл рот, собираясь возразить, но Майлс опередил его. Он, очевидно, не обращал внимания на этот разговор.
— Я думаю, — сказал он смущенно, — лучше будет, если я останусь при ней в течение нескольких дней. Мы, конечно, будем спать отдельно. Я устроюсь в гостиной, чтобы быть поблизости на тот случай… на всякий случай. Я хочу быть поблизости.
Майлс проснулся и лежал не двигаясь. Спать в гостиной было не слишком удобно, но ему доводилось спать и в гораздо менее комфортабельных условиях. Сквозь окна в комнату струился ранний утренний свет. Вчера вечером он не стал плотно занавешивать окна, поскольку приказал горничной, в обязанности которой входило поднимать шторы по утрам, не беспокоить его. Теперь, когда появилась возможность хорошо выспаться, он больше не хотел отказывать себе в одном из самых приятных удовольствий. Отбросив одеяло и со вкусом потянувшись, он ощутил тепло солнечного луча на своем обнаженном теле и почти замурлыкал от удовольствия. После того как в течение многих лет на борту корабля ему приходилось спать в одном помещении с другими мужчинами, спать обнаженным казалось ему большой роскошью.
Он зажмурился, глядя на свет, и решил, что уже рассвело, по меньшей мере уже шесть склянок. Он прислушался, но услышал лишь пение птиц. Майлс поднялся, подошел к окну и распахнул его. Еще одна причина, чтобы спать здесь, подумал он, делая глубокий вдох. Он мог сколь угодно наслаждаться свежим воздухом, не переживая, что это может быть вредно для Аннабеллы.
Аннабелла. Нужно пойти проведать ее, убедиться, что вчерашний вечер не был всего лишь сном. Он провел рукой по подбородку. Может, повременить, сначала побриться и привести себя в порядок? Он не мог ждать. Ополоснув лицо и прополоскав рот, Майлс набросил халат на обнаженное тело и прошел в комнату, смежную со спальней Аннабеллы. Он осторожно открыл предательски скрипнувшую дверь.
В голубой спальне царил полумрак, но на одном из высоких окон штора была немного отодвинута, и поэтому ему все было видно. Среди вороха одеял на большой кровати он так и не смог разглядеть изящную фигурку Аннабеллы. Майлс тихо вошел в комнату.
И чуть не упал, споткнувшись о скорчившуюся у самой двери Аннабеллу.
Она сидела, сжавшись в комок, прямо на полу перед туалетным столиком. Дыхание Майлса остановилось, он опустился на колени рядом с ней. Свернувшись в клубок, Аннабелла не двигалась, уткнувшись лицом в свои колени и обхватив голову руками.
— Аннабелла, — прошептал он, — Аннабелла. Она отвернулась от него.
— Аннабелла, — позвал он, тронув ее за плечо. Она вздрогнула.
Он взял ее на руки, поднял, совершенно не ощущая ее веса, и понес к кровати. Она никак не хотела разжать свое тело, поэтому он сидел, крепко держа ее в своих объятиях. Он был слишком напуган, чтобы взглянуть ей в лицо раньше, но теперь он посмотрел на нее. И почувствовал, что его сердце сжалось сильнее, чем ее тело.
Она сняла свой чепец; теперь, увидев, что он смотрит на нее, Аннабелла уткнулась лицом ему в грудь. Он смотрел на бледную розоватую кожу головы, покрытую слабой порослью вновь отрастающих волос, которые сейчас походили на щетину у него на подбородке. Что-то жесткое вдавилось в его ребра. Он опустил руку и обнаружил, что она держит небольшое зеркальце в серебряной оправе. Он попытался осторожно высвободить его из судорожно сведенных пальцев.
— Отпустите, пожалуйста, — сказал он тихо. — Оно врезается мне в грудь, — добавил он, понимая, что ей это зеркальце причинило еще большую боль.
Она разжала пальцы, и Майлс бросил зеркало на кровать.
— Ах, Аннабелла, — сказал он, — мне так жаль. Все изменится. Все пройдет, и ваша красота вернется. Совсем скоро. Вот увидите.
Он хотел погладить ее, но когда рука скользнула по ее спине, под тонкой тканью ночной рубашки пальцы ощутили каждый позвонок. Поэтому он просто обнял ее. Наклонив голову, Майлс попытался заглянуть ей в глаза.
— Это ведь не так важно, — продолжал убеждать он. — Это только здесь и сейчас. Вы были больны, и мы даже бо-ялись,что можем потерять вас. Все, что вы потеряли, — это ваша внешность, но это временно.
Она вскинула голову.
— Что же еще мне нужно было потерять? — воскликнула она.
Он пытался ответить, но не мог найти нужных слов. Он не настолько хорошо знал ее, чтобы представить себе, чем еще она обладала. Может, она гордится своим голосом? Игрой на фортепьяно или на арфе? Может быть, она превосходно вышивает? Может, ей нравится выращивать розы или орхидеи? В чем она преуспела помимо того, что была красавицей и умела великолепно держаться в обществе?
— Свою жизнь, — наконец произнес он. — Вы могли потерять свою жизнь.
— Теперь я никто и ничто, — потерянно произнесла она.
— Вы — Аннабелла, — произнес он твердо. — Вы — леди Пелем. Умная женщина, обладающая чувством юмора и стилем. Причем в такой степени, что я не сомневаюсь, что вам удастся превратить отсутствие локонов в достоинство. Не удивлюсь, если через неделю все дамы в Лондоне начнут брить себе головы!
Он надеялся вновь услышать ее неподражаемый, неожиданный смешок, но Аннабелла молчала.
— Правда, — быстро добавил он, — ко времени нашего возвращения в Лондон вы уже сможете продемонстрировать другой образец для подражания — короткую стрижку.
Она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Дело не только в моих волосах, — произнесла она печально. — Посмотрите на меня, Майлс, если вы можете это вынести.
— Вы бледны, — сказал он, внимательно разглядывая ее, — но и это тоже пройдет.
— Я стала совсем другой, — вяло возразила она. — Я бледная, как рыбий живот. Если бы дело этим и ограничивалось, я бы могла смириться. Но посмотрите на меня, — повторила она, ее голос зазвучал громче. — Разве вы не видите? У меня под глазами черные круги, губы серые и шероховатые. Мои руки покрыты какими-то черно-синими пятнами и круглыми сморщенными шрамами, на запястьях — порезы, на внутренней стороне локтей — синяки. А вся грудь и живот в жутких темно-красных кругах!
Он крепче обнял печальную, мерно раскачивающуюся фигурку и с деланной живостью произнес:
— Моя дорогая, подумайте, что вы говорите. Сначала вы жалуетесь, что слишком бледны, теперь вы говорите, что вы черно-сине-красная. На мой взгляд, это потрясающая цветовая гамма.
Она не улыбнулась. Ее глаза, эти прекрасные голубые глаза, единственное, что пощадила болезнь, смотрели прямо на него.
— И мое тело… оно уже ни на что не годное.
— Не беспокойтесь, думаю, что оно вам еще пригодится, — сказал он.
Она пристально смотрела на него.
— Вижу, что и чувство юмора вы утратили, — сказал он грустно. — Аннабелла. Я смотрел. Я видел. Я вижу. Но поверьте мне, я настолько рад, что вы здесь и в состоянии жаловаться, что ваш внешний вид едва ли имеет какое-либо значение. И поверьте хоть этому, если вы не верите, когда я говорю, что ваша красота вернется. Вы живы. И это для меня важнее всего.
— В вас говорит чувство вины и чувство долга, — произнесла она бесстрастно. — Какая еще у вас может быть причина радоваться тому, что я жива, по крайней мере с такой внешностью, как сейчас. Да и разве должно быть по-другому? Вы ведь едва знаете меня.
Это было настолько верно, что на мгновение он потерял дар речи. Она сказала все то, о чем он думал и о чем сожалел в течение всех этих прошедших дней. Но со своими матросами он попадал и в худшие ситуации и знал, как преодолеть шок.
— Благодарю вас. Но я не окончательный глупец, — сказал он. — И я бы не женился на женщине только потому, что она красива. Вы умны, и у вас есть — или было — чувство юмора. Это я знаю.
Он погладил ее по голове, но сразу понял, насколько трудно ему делать это. Тогда Майлс обнял ее за плечи. Она не ответила, но он почувствовал, что ее тело стало менее напряженным. Она вновь спрятала лицо у него на груди.
— Мне стыдно, что вы видели меня такой, — прошептала она.
Он сделал вид, что не понял ее.
— Не стоит. Ведь даже самые лучшие, самые храбрые моряки могут дрогнуть под огнем или пасть духом, когда их корабль идет ко дну. Поэтому не беспокойтесь. Я позабуду о том, что вы утратили веру в меня, пусть даже на мгновение.
Теперь он услышал ее смешок. Слабый, но явный… Наконец-то Майлс смог вздохнуть с облегчением.
Глава 8
— Мне хотелось бы посидеть на солнышке, ну пожалуйста, — сказала Аннабелла.
Майлс остановился. Он собирался усадить ее в кресле в тени старого липового дерева, где она обычно сидела в течение последних нескольких погожих дней.
— Гарри мне за это голову оторвет, — наконец произнес он, глядя на Аннабеллу, которая лежала у него на руках. — Вам ни в коем случае нельзя находиться на сквозняке, а сегодня ветрено.
— Ветерок теплый, — сказала она, — а мне так хочется ощутить на своем лице солнце.
— У вас будут веснушки, — отшутился он, поскольку не мог сказать ей о том, что его в действительности волновало — как яркое солнце может подействовать на кожу головы, где волосы еще не отросли. Она не могла носить парик, по крайней мере купленный в местной лавочке, или даже тот прекрасный, обнаруженный на чердаке парик, который остался от прежних обитателей. Парики вышли из моды четверть века назад. До этого почти каждый из обитателей дома, включая господ, носил парик. Майлс обыскал все чердаки и, пыльный и довольный, вернулся с целой коллекцией париков.
Аннабелла с ужасом смотрела на это старье.
Но миссис Фарроу, когда увидела их, была столь же довольна, как и Майлс.
— Что хорошо в человеческих волосах, — заверила она Аннабеллу, — так это то, что стоит их хорошенько вымыть, и они будут как новые.
— Миледи, я могу сделать из них любую прическу, какую вам будет угодно, — пообещала горничная.
Выбор был фантастический, цвета и структура волос были столь же разнообразны, как и носившие их люди. Аннабелла отобрала три парика, цвет которых почти точно совпадал с цветом ее собственных волос. Когда горничная закончила колдовать над ними и показала, какое чудо она сотворила с помощью ножниц и гребня, у Аннабеллы загорелись глаза, восторженное выражение, появившееся на ее худеньком личике, моментально позволило Майлсу вспомнить ту женщину, которой она была.
Но носить парики оказалось невозможно. Они давили на голову и были, как выяснилось, непомерно тяжелы. Несколько дней спустя, после того как головные боли начали стихать, она сделала еще одну попытку, но ее снова постигла неудача, так как теперь слегка отросшие волосы нещадно кололи нежную кожу головы; Аннабелла жаловалась, что зуд становится нестерпимым. Поэтому, пока не отрастут волосы, она решила носить кружевные чепчики, старательно делая вид, что это устраивает ее как нельзя лучше.
Она выглядела старомодной и изящной в своих отделанных рюшами чепчиках; сейчас она совсем не походила на прежнюю красавицу — леди Аннабеллу, больше напоминая истощенную маленькую колонистку. Но едва ли это имело какое-либо значение для Майлса. Он привык к этой бледной незнакомке. Ему трудно было выносить ее глубокую печаль, тем более что она, и он был уверен в этом, никогда не жалуется на то, что действительно причиняет ей боль. Она ворчала, что стулья жесткие, что в комнатах прохладно, но очень редко выражала недовольство по поводу более серьезных вещей и никогда — по поводу своей внешности. Ему не пришлось прятать зеркала в доме. После того первого случая она просто их избегала.
— Веснушки? — сердито переспросила она. — Пожалуй, это будет лучше, чем бледность. В любом случае я недолго. — Ее тон смягчился. — Ну, просто так хочется почувствовать солнечное тепло на своей коже. Странно, не правда ли? Солнце — злейший враг светской дамы, а я теперь так стремлюсь к нему… Полагаю, это от того, что я больше не светская дама. Ну, хватит мне плакаться, посадите меня, пожалуйста, пока у вас не разболелись руки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38