С этим явлением я впервые столкнулся, постигая глубины французского. На моих глазах из анекдотической придурковатой нации вырастало целое отдельное мироздание французского образа мысли и неповторимой культуры.
Ожидая того же эффекта, я дал объявление в местную газету, что мне требуется преподаватель немецкого, и вскоре в мою жизнь просочился герр Кристиан Дудек, немец до мозга костей и отличный повар международного класса.
Сначала при каждом его слове, произнесенном по-немецки, у меня вставала шерсть дыбом, но постепенно я привык, а когда Кристиану стало известно, что я еврей, он и вовсе смягчился, начав относиться ко мне с какой-то особой бережностью…
Ноберт Элиас в своей книге «О процессе цивилизации» высказал прекрасную мысль о том, что ранее национальные различия между европейскими элитами были сглажены, ибо все говорили по-французски, а свои собственные языки держали на полузаконном положении, как варварские диалекты черни и торговцев.
В этом наблюдалось некое международное братство с реликтовым духом элитарного интернационализма.
В последние же три века ситуация изменилась, с подъемом европейской буржуазии укрепились и их национальные языки.
Если хотите, в этом с виду невинном факте кроется в какой-то мере предпосылка возможности фашизма.
Сам Фридрих Великий относился к немецкому языку весьма снисходительно. Он жаловался по-французски на слабое, явно недостаточное развитие немецкой литературы, в своем произведении «De la litterature Allemande». «Je trouve, – писал он о немецком языке, – une langue a demi-barbar…» – «Я нахожу его полуварварским языком».
А где-то рядом примерно в то же время творили Гёте и Шиллер. Вот уж верно сказано – нет пророка в отечестве своем.
Я не стал, однако ж, искать пророков, а, перебарывая свою врожденную неприязнь к немецкому, стал заниматься с герром Дудеком, и вскоре немецкий перестал резать мне ухо, и стал открывать свои маленькие, но строгие тайны.
Кристиан происходил из семьи с корнями в Восточной Пруссии, в том самом Кенигсберге, название которого в переводе с немецкого означает Королевская гора, а ныне Калининграде, название которого не требует пояснений для русскоязычного читателя… Да-да, в том самом городе, где когда-то проживал Кант.
Детство свое Кристиан провел в Индии, где работали его родители. Можете себе представить, что может получиться из немецкого мальчика, проведшего свои детские годы в окружении индийского самосознания, никогда не устанавливающего четких границ между выдумкой и реальностью? Это свойство индусов многие называют лживостью и изворотливостью, однако это не так. Дело всего лишь в том, что они не ставят – именно не ставят – четких границ между выдумкой и реальностью. Только и всего.
Кристиан в определенной мере приобрел эту исключительную черту индийского характера, которая удобно скрылась под внешней немецкой оболочкой.
В процессе знакомства с Кристианом не только как с носителем немецкого языка, но и как поваром международного класса, оказалось, что его дедушка был никем иным, как первым поваром Рейха, и пошел на дно, не снимая поварской фартук и колпак, вместе с каким-то немецким кораблем.
«И тебя не тошнит есть то, что он готовит?» –спросила меня моя потрепанная временем совесть.
«Тошнит, – сознался я, – но готовит он замечательно, так, что пусть отрабатывает грехи своих предков».
Хотя истинной причиной моего приступа чревоугодия, который, надо сказать, скоро прошел, было то, что Кристиан, как я уже упоминал, открыл магазин в стиле «домашняя кухня», и я стал его единственным клиентом. Дождавшись, когда у Кристиана появились другие покупатели, я его покинул, ибо всякая еда рано или поздно приедается. Но своими действиями я как бы доказал себе, что более не испытываю расовой неприязни к народу своих палачей.
Неприязнь к немцам у евреев – не просто рудиментарный артефакт. Увы, в корне они не поменяли своих убеждений и наклонностей, являясь ассами практического мышления, коее, наталкиваясь на парадоксальное еврейское мышление, просто выходит из себя от ярости.
– Wir sind unterschiedlich! – «Мы – разные», – приводит Кристиан пример употребления слова «unterschiedlich». Меня это почему-то обижает, и я слышу в этом отголоски тех самых пресловутых открытий середины двадцатого века, которыми немцы в особой форме поделились с остальным миром…
Бог с тобой, пусть unterschiedlich. Пусть. Но проигнорировать немецкую часть культуры этого мира я не могу.
Глава пятьдесят седьмая
Как я практически стал китайцем
Китайский язык всегда символизировал собой верх сложного и непонятного. Фраза «для меня это китайская грамота» сами знаете, что означает. Так что я, конечно же, не мог пройти мимо такой заманчивой головоломки. Я всегда утверждал: то, что выдумал один человек, в принципе может понять другой. Кроме того, мне доставляет немалое удовольствие наблюдать, как нечто, неизвестное ранее, чужое и, казалось бы, непостижимое, постепенно становится родным и привычным. Сначала это случилось с буквами иврита, теперь это происходит с китайскими иероглифами.
К китайскому языку меня привлекали прежде всего именно иероглифы – знаки, каждый из которых обозначает отдельную лексическую единицу (морфему, слово). Иероглифическое письмо является одним из древнейших видов письма, непосредственным развитием пиктографического (рисуночного) письма.
Наиболее известны иероглифические системы Египта, Шумера, майя. Иероглифическое письмо в современном мире используется в Китае. Системы, разработанные на основе китайской иероглифики, продолжают сохранять свое значение в Японии и Корее (наряду с существованием в этих странах фонетического письма).
Отличительными особенностями иероглифического письма является большое количество знаков, соотнесение их со смысловой (а не звуковой) составляющей слова, трудность передачи морфологических форм слова.
Именно с этими особенностями и было связано снижение роли иероглифического и появление фонетического (слогового и алфавитного) письма в процессе эволюции мировой письменности.
Несмотря на снижение роли иероглифики как системы записи в мире в целом, для китайского языка преимущества иероглифической письменности (независимость записи от звучания, связь знака со смыслом, компактность) оказались более значимыми, чем недостатки.
С чем это связано? Существование в Китае с древности до наших дней большого количества диалектов с различной фонетикой, но практически идентичной грамматикой и лексикой обусловили необходимость существования независимой от произношения системы письма. Сегодня значение этого фактора постепенно снижается вследствие проводимой китайским правительством политики внедрения «общего» языка – путунхуа, единого произношения по всей стране. Однако диалекты продолжают сохранять свое значение, и в ближайшем будущем их значение, по-видимому, будет оставаться довольно большим. Например, и мандарин, используемый официальным Пекином, и кан-тониз, охватывающий южные провинции Китая, Гонг Конг и Тайвань, имеют одинаковую грамматическую основу, но звучат по-разному. Мандарин использует так называемую упрощенную форму письма, а кантониз –традиционную, но различия в написании иероглифов в большинстве случаев не препятствуют чтению.
Не менее важен и факт существования в китайском языке большого числа омофонов (слов, звучащих одинаково). При звуковом письме отличать их было бы довольно сложно, а при иероглифическом проблемы снимаются использованием различных знаков.
Особенность изолирующего грамматического строя китайского языка (при котором слово не изменяется по формам) снижает значение такого важного для большинства других языков фактора, как невозможность передачи средствами иероглифики морфологических изменений слова.
Таким образом, иероглифы остаются основным средством записи в Китае, и, по-видимому, на нашем веку перехода Китая на звуковое письмо не произойдет, несмотря на то, что уже разработан так называемый Pinyin. Латинские буквы с акцентами отдаленно отражают звучание, и если привыкнуть к тому, какое сочетание буквы какому звуку соответствует, вполне можно им пользоваться, особенно в наш компьютерный век, если нет возможности переписываться, используя иероглифы. Однако наличие четырех тонов в произношении одних и тех же звуков вызывает значительную сложность в постижении языка Поднебесной.
С этим связана сложность изучения китайского языка для западных студентов. Принципиальное отличие системы письма, большое количество знаков, отсутствие привычной прямой связи между звучанием и записью слова, наконец, просто непривычность символов поначалу являются большой проблемой в обучении.
Для большинства западных людей иероглифы –не столько инструмент письма, сколько таинственные символы, знаки, выражающие нечто большее, нежели просто словарное значение. Объяснять это просто экзотичностью иероглифов и всеобщим невежеством было бы неверно. Иероглифы, используемые в китайском письме, как правило, имеют большое количество значений, объединяющее в одно целое зрительные, слуховые, обонятельные, осязательные и ментальные признаки, явления реальной жизни и восприятие человека. Как в китайской музыке отдельный звук (а не мелодия, как в западной музыкальной культуре) имел важнейшее значение, воплощая микро-, а заодно и макрокосм, так и в китайском слове зачастую объединяются напластования различных смыслов и уровней восприятия. По большому счету иероглиф и есть символ –множество его интуитивно связанных значений сливаются, и разобрать, где «буквальное, а где «переносное» значение, уже невозможно. Кроме того, иероглиф не выражает грамматических особенностей слова, а лишь его значение, что также существенно влияет на его восприятие как некого «высшего» проявления письменности, где слова очищены от своей функциональности, а знаки выражают в себе лишь категории, метаидеи.
В последнее время становится модной иероглифическая каллиграфия – искусство письма. Я приобрел себе кисточки и специальные чернила и даже рисовую бумагу. Выводить иероглифы – это исключительное утонченное удовольствие. Важен порядок черточек и сила нажима. Это занятие вводит в некое состояние медитации и оторванности от земной оболочки. Каллиграфия – традиционный китайский вид искусства. Важность образной составляющей иероглифов, видимо, стала причиной появления каллиграфии как вида искусства и ее связи с живописью.
Все сказанное выше о символике иероглифов в полной мере воплощается в каллиграфии. Ее притягательность – в ощущении связи образа и знака, языка и действительности. Секрет этого искусства – в гармонии между духовным состоянием человека и механическим движением его кисти. Каллиграфия, как и китайская живопись, оперирует ограниченным числом образов, ее суть не в том, чтобы открыть новое, а в том, чтобы «прочитать», «переписать» старое.
Каллиграфия – это еще и искусство концентрации, недаром она играла важную роль во многих практиках духовного самосовершенствования.
Я же открыл для себя и вовсе завораживающее занятие, связанное с китайским языком.
Я стал писать стихи по-китайски. Как такое возможно, чтобы человек, далекий от китайского, вдруг стал писать стихи на этом языке? Дело в том, что в китайском нет изменения слов, и поэтому правила грамматики весьма просты. По сути написание китайского стиха напоминает игру в кубики. Кроме того, лаконичность китайской традиции позволяет использовать небольшое число слов для выражения короткой, но желательно глубокой мысли.
Разумеется, мои творения я подвергаю редактуре со стороны моего уже нового учителя. Хуй Ю, старый учитель, уехал в Китай, и я нашел себе нового по имени Ебаё Фенг. (Уверяю вас, что имена не вымышленные, и вовсе я не хочу, их упоминая, поиздеваться над вами или над китайским языком.)
Ебаё Фенг обычно строго просматривает мои творения, переставляет некоторые иероглифы, добавляет новые. Однако, к нашему взаимному удивлению, в двух стихотворениях Ебаё ничего не исправил. Это говорит только о том, что китайский действительно обладает определенным преимуществом перед европейскими языками, если такой конченый и отнюдь не самый смышленый иностранец, как я, может написать несколько строк, не нуждающихся в исправлении!
Использовать я стал традиционные иероглифы, чтобы больше походить на китайских классиков, однако для носителей мандарина от этих знаков слегка несет контрреволюцией, поскольку ими пользуются в Гонг Конге и на Тайване.
Конечно, оставаться под своим некитайским именем в китайской литературе не принято, и посему мне было дано имя, весьма отдаленно созвучное с фамилией Кригер.
Итак знакомьтесь: я – Кай Ли Ге.
Что в моем вольном переводе означает «успешно поднимающийся на защиту правил».
Что же поведал народу Поднебесной новый китайский поэт Кай Ли Ге? Да все то же. У меня одна шарманка на всех языках:

Реальность – иллюзия.
Весь мир – иллюзия.
Ты имеешь свободу выбора.
Хорошая иллюзия – хороший выбор.

Не жди счастливого шанса.
Создавай себе его сам.
Но только подумай, нужен ли тебе он?
Так мало вещей в жизни действительно стоит делать!

Не становись рабом единственной идеи.
Такая идея имеет сильную гравитацию.
Имей много идей, но только не слишком много.
Многие звезды красивы, но дают слишком мало света.
Или еще:
Далее я подключил к процессу творчества всю семью. Я собирал умные мысли моих домочадцев и переводил их на китайский в виде стилизованных под традиционные китайские строчки вирши.
Маськин выдал следующее:

Гнев – как лесной пожар.
Душа сгорает, как лес.

повторяется и в слове «гнев», и в слове «пожар», так что получилось особенно интересно.
Кстати, посмотрите, как пишется лес:
Вы все еще будете утверждать, что китайский сложен для изучения?
Сынишка Шушутка выдал:
Жизнь коротка.
Не совершай идиотских поступков,
Чтобы не делать ее еще короче.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46