– С довоенной поры сохранилось малость, – отчего-то побледнел вдруг Мели. Дедушка Парпи, конечно, заметил его растерянность.
– Не-ет, Мелиджан, рис-то, сразу видать, совсем недавно из крупорушки вышел, – приблизился бобо к ростовщику.
– Клянусь святой могилой, довоенный рис.
– Рис-то этот – колхозный рис, Мелиджан, – всё наступал дедушка.
– Вы, дядюшка, напраслину не возводите на честного человека! Над всеми нами аллах стоит, за такое и наказать может.
– Рис-скороспелку нигде, кроме нашего колхоза, в этом году не сеяли. Уж не тот ли это рис, который воры унесли из охраняемого тобой амбара, а, Мелиджан?
Вперёд вдруг вырвался, растолкав ребят, Хайит Башка.
– Дядя Разык, точно такого риса у Мели-ака в подвале восемь мешков! – закричал он.
– Не восемь, а девять, – поправил Акрам Знаток, собравшийся разжигать очаг в предвкушении жирного плова.
– Девять мешков?! – Колючие брови бригадира поползли вверх.
Сорок членов нашей бригады – все полуголодные, едва держим в руках кетмени, с нетерпением ожидая выдаваемую в обед жидкую похлёбку, а тут… у ростовщика в подвале девять мешков риса, это же надо!..
– За мной, бойцы! – скомандовал бригадир, стремительно запрыгав в сторону кишлака. Мы гурьбой припустились за ним.
В просторном подвале ростовщика обнаружилось одиннадцать мешков риса, девять мешков кукурузы, ящики всяких сладостей, чая, сушёные фрукты. Несмотря на вой и визг семейства Мели, на угрозы его самого, мы всё до грамма записали, потом вернулись в поле, сели хлебать приготовленную Зулейхой молочную похлёбку.
– Кто-то на коне скачет, – сообщил Махмуджан, посмотрев в сторону кишлака.
Ребята вскочили на ноги.
– Это наш председатель, – предположил кто-то.
– Разуй глаза, это ведь участковый! Участковый милиционер дядя Каримов подскакал к нам, резко осадил коня, но не спешился. Красная фуражка его была надвинута на самые глаза, сбоку висел тяжёлый револьвер. Конь под ним беспокойно пританцовывал, ржал и дёргал головой.
– Кто здесь Разык Алиев? – грозно спросил участковый, упираясь ногами в стремена.
– Я, – откликнулся бригадир, не вставая со своего места.
– Кто вам разрешил обыскивать чужой дом?
– Вот эти полуголодные детишки!
– А кто Парпи Касымов? – продолжал милиционер.
– Это я, сынок, – мягко ответил Парпибобо. – Ты бы, сын мой, не уподоблялся Исламу Курбаши, не орал на людей, не сходя с коня. Спешись, поздоровайся по-человечески, а там и разберись, что к чему. Если не побрезгуешь, угостим своей похлёбкой…
– Почему вы ворвались в чужой дом без разрешения?
– Я не бандит какой-нибудь, сынок, чтоб врываться в чужой дом, а коли…
Участковый не дал деду договорить:
– Вы оба сейчас пойдёте со мной, будем акт составлять на вас.
Дядюшка Разык и Парпи-бобо не вернулись ни через час, ни к вечеру, ни наутро. Кишлак был в панике. Мы тоже перепугались не на шутку. Наконец, по совету Марии Павловны, решили всей бригадой пойти в военкомат, потребовать справедливости.
Когда мы с шумом и гамом заполнили военкоматовский двор, к нам вышел офицер с тремя звёздочками на погонах.
– Вам чего, ребята?
– У нас к вам дело.
И мы рассказали всё, что произошло в кишлаке. Командир внимательно выслушал нас.
– Так, значит, они забрали кавалера ордена Славы разведчика Разыка Алиева?
– Да, его самого, – зашумели мы.
– И старика, который на свои деньги купил пушку?
– Да, его тоже.
– А вы, выходит, члены боевой бригады, так я вас понял?
– Так точно!
– Ну и как у вас там дела на поле?
– Участок готов к севу.
Командир просил нас не беспокоиться, заверил, что сейчас же во всём разберётся.
Вернувшись на поле, мы обнаружили, что Парпи-бобо и дядюшка Разык давно уже вернулись и с наслаждением пили чай из чёрного чайдуша. Аман с Рабиёй сидели у них на коленях.
Новый председатель
В течение целой недели наш кишлак кипел, как горячий родник. Взрослые и дети – все на улице, в правлении колхоза собрание за собранием. Происходили такие невероятные события, что мы не успевали опомниться.
Когда пришла весть, что Мели-ростовщика посадили, мы восторженно кричали:
– Да здравствует справедливость! Когда узнали, что его сыновья скрылись, готовы были волосы на себе рвать.
Раиса Машраба-ака сняли с работы за халатность. Эта новость тоже пришлась нам по душе. На его место назначили Рахбар-апу, бывшего директора МТС, подругу моей мамы, ту самую, помните, которая устраивала нас в детдом. Нашу любимую Марию Павловну избрали секретарём партийной ячейки, чему мы были безмерно рады.
Потом всё пошло своим ходом, люди вернулись к своим делам. Рахбар-апа дважды побывала в нашей бригаде. Она долго беседовала с Парпи-бобо, пообещала ему вернуть виноградник, который захватил Мели-ростовщик. Раис-апа всё всматривалась в меня, потом вдруг спросила:
– Послушай-ка, ты не старший сын покойной Каромат?
– Он самый, – ответил я, почему-то забеспокоившись.
– Но ты же должен быть в детдоме?
– А я давно вернулся.
– А где младшенькие?
– Они тоже все тут, – соврал я.
– Отец пишет? – продолжала Рахбарапа.
– С самой зимы не пишет.
Она больше ни о чём не спросила, подошла к Разыку-ака и заговорила с ним, изредка оглядываясь на меня. Я понял, что речь идёт обо мне.
Как и намечали, мы закончили сев к обеденному перерыву, и впервые за эти последние дни увидели улыбку на лице Парпи-бобо. А то он всё ходил за нами по пятам, шпынял без конца: то, мол, глубоко бросили семена, то неглубоко. Вздохнув облегчённо, ребята собрались у очага под старой урючиной. Председатель, оказывается, была всё ещё тут, что-то писала в большой тетради. Она и обедала с нами, похваливая стряпню Зулейхи.
Когда покончили с постной кашей из джугары, она обратилась к нам со словами:
– Дорогие мои братья и сёстры, большое вам спасибо! Вы не только в колхозе, но по всему району первыми закончили сев хлопчатника. Вас, дядя Парпи, и вас, Разыкджан, я хочу поблагодарить от имени правления колхоза и лично от себя! Земля ваша, как видно, соскучилась по человеческим рукам, если вы будете и дальше трудиться не жалея сил, то уверена, что осенью снимете невиданный урожай. Всё, что у нас есть, – это ваше, дети мои. Станет ли наш колхоз богатым, расцветёт ли в полную силу или останется слабым, немощным, как сейчас, зависит от вас, мои дорогие. Будущее колхоза – ваше будущее.
Рахбар-апа говорила, словно пела, голос её то понижался до шёпота, то звенел, как туго натянутая струна.
Свои слова она подкрепляла резкими взмахами руки, пристально вглядываясь в лица слушающих. Почему-то в этот миг я вспомнил свою дорогую маму. Они ведь вместе росли с Рахбар-апа, вместе учились, в один день вступили в партию. Кто знает, будь жива мама, может быть, это она стала бы председателем. Да, люди непременно захотели бы видеть её своим раисом. Ещё когда она была жива, они выдвигали её кандидатуру. Мама не согласилась, сказала, что вначале на своё место человека должна подготовить…
– Комсомольцы среди вас есть? – донеслось до меня вдруг.
Никто не откликнулся.
– Неужели ни одного комсомольца? – удивилась раис-апа.
– До войны было много, – ответил бригадир. – А эти ещё не доросли…
– Ладно, об этом мы ещё поговорим. А пока вот что. С завтрашнего дня переходите на помощь бригаде Усмана-бобо. Покажите-ка им, какой должна быть фронтовая бригада, хорошо?
– Хорошо, – ответили мы хором.
– Краснеть мне за вас не придётся?
– Не-ет!
Незаметно собрание превратилось в задушевную беседу.
– Раис-апа, можно спросить?
– Давай.
– Прежний председатель обещал зарезать барашка для той бригады, которая первой закончит сев хлопчатника…
– Обещание остаётся в силе, – ответила Рахбар-апа, улыбнувшись.
Всё понравилось нам в новом председателе: и её скромность, и её звонкий, весёлый смех.
Прощалась Рахбар-апа со всеми за руку.
В тот вечер выяснилось, что обнаруженный в подвале Мели-ростовщика рис в самом деле колхозный. Его раздали по всем дворам. Ночью никто не спал: в каждом доме варился плов.
Кто достоин быть комсомольцем?
Мария Павловна каждый день в нашей бригаде: готовит нас в комсомол. Она приносит нам газеты, гоняет по Уставу. Ещё, по-моему, приводит её сюда желание пошептаться с дядюшкой Разыком.
Сегодня она появилась в бригаде раньше всех. Подмела супу под большой урючиной, полила кругом водичкой, старый расшатанный стол покрыла красной материей. И патефон приволокла, вон он надрывается: «Загляну в сад – прекрасней нет тебя цветка!»
– Табельщик мог бы прийти и пораньше, – упрекнула меня Мария Павловна.
– Корову доил, вот и задержался.
– Подоили бы девочки.
– Они не умеют.
– Сможешь транспарант написать?
– У меня почерк некрасивый, Хайит Башка – это да, он мастер на такие штуки.
Выяснилось, в раннем появлении парторга, в нетерпеливом волнении бригадира есть своя причина. Сегодня вот здесь, под старой урючиной, состоится выездное заседание бюро районного комитета комсомола. Нас будут принимать в комсомол прямо в поле.
Услышав это, все мы разволновались не на шутку. Один побежал в кишлак за паласом, другой – за самоваром.
Да, вот так… сегодня, быть может, я стану комсомольцем… Каково, а? Вдруг не сумею ответить на вопросы и провалюсь с треском? Скажем, даже примут меня, а сумею ли я выполнять всё, что требуется по Уставу? Лучше, по-моему, не испытывать судьбу… Нет, обязательно вступлю, а быть хорошим комсомольцем я уж постараюсь…
– Эй, Многодетный! – окликнул меня Знаток, как ни в чём не бывало завтракавший У очага. – Признайся, трусишь или нет?
– Есть немного. А ты сам?
– У меня почему-то ноги отнимаются, – понизив голос, сообщил Акрам.
Впрочем, мы не одни так волновались. Я заметил, что дядюшка Разык беспрестанно скручивает цигарки, пальцы его дрожат. Если мы провалимся, ему будет стыдно перед новым председателем. Так что волнение бригадира тоже понятно.
– Дядя Разык, – обратился к нему вдруг Хайит Башка, – вы были комсомольцем?
– До войны, – коротко ответил бригадир.
– А потом?
– А потом я вступил в партию.
– И сейчас вы член партии?
– До чего же ты надоедлив, а, Хайит! Пей лучше свой чай! – Дядюшка Разык принялся свёртывать новую – которую уже по счёту! – цигарку.
Появилась Мария Павловна в сопровождении нескольких «плакс», которые тоже будут вступать в комсомол. Тётя Русская ещё раз проконсультировала нас, как держать себя перед комиссией, как отвечать на вопросы. Она, по-моему, волновалась больше нас самих.
– Давайте прорепетируем. Остановите-ка патефон. Ариф Мирзаев, подойди к столу. Хорошо, держи себя вот так… Скажите нам, Мирзаев, сколько вам лет?
– Пятнадцать, – солидно доложил я.
– Скажите, Мирзаев, кто может быть членом комсомола?
– Тот, кто признаёт его Устав.
– А ещё?
– Кто беспрекословно выполняет все поручения.
– Ещё?
– Кто первым засеет хлопчатник.
– Ещё?
– Кто любит своих младшеньких.
– Ещё?
– Кто может заменить ушедших на войну отцов и братьев.
– Скажите, Мирзаев, где сейчас идут бои?
– На подступах к Берлину.
– Назовите героев-комсомольцев.
– Зоя…
– А фамилию?
– Фамилия… трудная такая… Космодемьянская.
– Хорошо. А теперь скажите, есть ли герои из нашего кишлака?
В этот миг наши девочки, глядевшие на дорогу, вдруг завопили: «Едут, едут!»
К нам подъехали три всадника, спешились. Это были наш председатель Рахбар-апа, секретарь райкома комсомола, светленькая, круглолицая, коротко стриженная девушка, и мужчина с громадным фотоаппаратом на трёх ножках. Я его тотчас узнал. Он нас снимал, когда мама ещё была жива, карточки те мы послали отцу на фронт.
– Мы вас заставили ждать, – извиняющимся тоном сказала секретарь.
– Нет, вы вовремя, – ответила Мария Павловна.
Секретарь со всеми поздоровалась за руку. Пожимая мне руку, она сказала, что я забрызгал лицо грязью.
– Вытрите, – сказала она, протягивая мне свой платок.
Фотограф установил свой аппарат, начал снимать вступающих в комсомол. Начальство ушло смотреть наш участок. Пришли ещё ребята, из других бригад.
Приём в комсомол начался ровно в полдень. Слово взяла секретарь райкома комсомола. Начала она робко, запинаясь, но потом освоилась, так заговорила, что мы все рты разинули. Она так рассказывала о героизме, одно удовольствие было её слушать.
– Среди вас есть паренёк по имени Арифджан? – спросила вдруг секретарь.
Я вскочил на ноги.
– Сидите, сидите, – сказала секретарь и продолжала: – Мария Павловна рассказывала мне о вас, Арифджан… Это немало – заботиться о младших своих братьях и сёстрах, не растеряться перед бедой, занять место своих родителей, когда того потребовала Родина… Спасибо вам, Арифджан Мирзаев. Растить не одного, а сразу пятерых детишек, ночами стирать бельё, готовить да ещё выполнять на поле две нормы и обязанности табельщика! Вот это можно назвать героизмом. Вы, Арифджан Мирзаев, приняты в ряды Ленинского комсомола! Поздравляю!
И секретарь зааплодировала. К ней присоединились все присутствовавшие: и сидевшие в президиуме Мария Павловна с дядей Разыком, и Парпи-бобо, возившийся у очага с Рабиёй, и мои младшенькие. Что-то переполнило меня, я не смог сдержать слёзы.
В тот день шестьдесят ребят стали комсомольцами.
Через три дня состоялось первое собрание нашей комсомольской организации. На нём по предложению Марии Павловны меня избрали секретарём. Я хотел было отказаться, заявив, что не справлюсь, но Рахбар-апа прикрикнула на меня:
– Справишься, ещё как справишься! Ты, пострел, и председателем колхоза сможешь быть, если только тебя изберут!
Дом с золотым порогом твой
Мы вдоволь нагулялись на свадьбе тёти Русской и дядюшки Разыка. Хайит Башка играл на дойре, Карабарот – на дутаре, Акрам плясал, а я исполнял обязанности распорядителя.
Помню, вошли мы в комнату, где сидели дружки жениха, красные, съёжившиеся от неловкости. К нам тотчас подскочил левша с Речной улицы, Ходжаназар-ака.
– Теперь вы уже настоящие джигиты. Ну-ка хлебните до конца вот это! – И протянул нам по полной пиале вина.
Отказаться мы не смогли. А потом… как я уже говорил, пошли петь-плясать – пыль стояла столбом…
Говорят, я залез на женскую половину дома, где сидела невеста, насурьмлённая, в широком узбекском платье, с тюбетейкой на голове, Мария Павловна, и плакал в её объятиях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24