— Только двое. Профессор и с ним сотрудник.
— Номера в гостинице заказаны?
— В том-то и сложность. Номера в гостинице заказаны лигонской стороной. Они же взяли все расходы на себя. Но где сейчас те, кто брал на себя эти обязательства, ума не приложу.
— Со временем узнаешь. Лучше проверь.
— Ничего не получилось. Правда, я отыскал знакомого чиновника в министерстве шахт и промышленности. Он обещал связаться с Временным комитетом, через час позвонить.
В иной ситуации я был бы рад поехать на аэродром, встретить профессора. Лигонцы бы осветили его приезд в местной прессе. А вот сейчас профессор превратился в обузу. Но революция или нет, стихийные бедствия будут продолжаться. Они не обращают внимания на степень прогрессивности правительства.
Тут меня отвлек телефонный звонок. Чешский посол хотел заехать после ленча. Договариваясь с послом, я продолжал в уголке мозга размышлять о профессоре Котрикадзе… В горах неспокойно…
— Ладно. Пока суть да дело, надо встретить их на аэродроме. Где представитель Аэрофлота?
— Наверное, уже там.
В дверь сунулись стажеры с очередным вариантом перевода.
— Надо быть готовым к любому обороту дела, — сказал я. — Кто-то должен поехать от нас.
— Собирался ехать корреспондент ТАСС.
— Исключено. Он не поедет. Кто еще? Думай, тебя же учили.
— Думать не учат, — вздохнул Саша. — Это у меня в генах.
— И из посольства никем не могу пожертвовать.
— И из ГКЭС, и из торгпредства, — развил мою мысль Саша.
— А что ты думаешь о Вспольном? Он просился в Танги.
— Понимаете… рохля он.
— Но язык знает и в стране уже второй год. Как Дробанов?
— Завтра выписывается.
Вспольный появился после одиннадцати. Вид у него был одновременно покорный (наверное, потому, что опоздал) и возвышенный. Он полагал, что я поручу ему написать эпохальный доклад, который никто из нас, простых смертных, не в силах сформулировать.
— На той неделе вы просились в горы, — сказал я.
— У вас изумительная память, Иван Федорович, — поделился со мной нечаянной радостью Вспольный, поправляя круглые очки. — Я побеспокоил вас этой просьбой исключительно в интересах дела…
— Считайте, — сказал я, — что я вашу просьбу о поездке удовлетворил.
Он изумленно хлопнул светлыми ресницами.
— Но при одном условии. Вместе с вами едут два наших геолога. Они сегодня прилетают в Лигон. Вы их встретите, проследите, чтобы они были размещены и груз был в целости. А в горах поможете им. Вы ведь знаете язык?
— В умеренных пределах, — поспешил с ответом Вспольный. — К тому же, ввиду сложности внутреннего положения…
— Вот, возьмите эту синюю папку, там все документы. Самолет прибывает в двенадцать двадцать.


ВЛАДИМИР КИМОВИЧ ЛИ

Когда самолет поднялся, оставив внизу раскаленный Дели, я откинул полочку перед своим креслом и разложил сувениры. Я купил их на девяносто рупий. Отар изобразил презрение и сказал:
— На обратном пути ты бы сделал то же самое с большей пользой для родственников и поклонниц. Теперь будешь три месяца таскать этих слоников в чемодане и проклинать свою склонность к экзотике.
— Хорошо быть опытным путешественником, — ответил я. — Может, это мои первые зарубежные сувениры.
Отар потерял ко мне интерес и распахнул пухлую индийскую газету. Он вел себя, как чин из ЮНЕСКО, который только и делает, что посещает отдаленные страны. Он немного пижон. По утрам гладит брюки, даже если живет в тундре. Нужды в этом нет, но какой-нибудь Юлий Цезарь тоже так делал, а Отар следует доброму примеру. Цезарь гладил брюки и перешел Рубикон. Отар Котрикадзе гладил брюки и стал академиком. Вернее, станет.
— Так, — сказал тут Отар спокойно, — осложнение.
— Какое? — спросил я. Угадать масштабы осложнения по тону Отара нельзя. Может быть, он забыл дома запасные шнурки от ботинок, может быть, страна Лигон провалилась в тартарары. Говорят, что грузины — эмоциональный народ. Эмоциональный — это я, представитель обрусевшей части корейского народа.
— Прочти, — Отар протянул мне газету.
— Спасибо, шеф, — сказал я. — Для меня чтение этой заметки — невыносимое умственное напряжение. А вы все равно уже прочитали.
— Для практики полезно, — отрезал Отар. Он меня вечно заставляет учиться. Пришлось читать.

«Как сообщает агентство Рейтер, сегодня ночью в Лигоне произошел военный…»

— Что такое коуп дета?
— Это французское выражение — переворот.
— Ага, переворот… — Я снова углубился в текст, и минуты через две меня осенило: — Слушайте, Отар, мы же туда летим!
— Вот именно. — Отар отобрал у меня газету и принялся листать ее в расчете найти другие сообщения из Лигона.
— Нас же премьер-министр приглашал, — осведомил я Отара. — А он… Судьба неизвестна.
— Не преувеличивай, — сказал Отар. — Премьер-министр и не знал о твоем существовании.
— Так что же, поворачивать назад?
По мере того как до меня доходил смысл, настроение портилось. Я уже представил себе, как нас встречают на аэродроме черные полковники… Даже хорошо, что я купил сувениры. Приеду, все будут спрашивать, как в тропиках, а я им в ответ слоника. Бывает же такое невезение. Два месяца оформляли документы, готовили оборудование, весь институт старался, а они — военный переворот.
— А ведь уезжать обратно нам нельзя, — сказал Отар. Это ко мне не относилось. Профессор думал вслух.


ЮРИЙ СИДОРОВИЧ ВСПОЛЬНЫЙ

Должен признаться, что я покинул кабинет Ивана Федоровича в некоторой растерянности. К сожалению, напряженность момента не позволила мне аргументированно возразить Ивану Федоровичу: ведь я обращался в свое время к руководству посольства с просьбой направить меня в горные районы для ознакомления на месте с состоянием советско-лигонских культурных связей, полагая тщательно подготовиться, проштудировать нужную литературу и принести наибольшую пользу делу, а также способствовать сбору материалов для моей будущей книги, так как, за исключением группы врачей, выезжавших в тот район два года назад на эпидемию чумы, никто из советских граждан там не бывал. И вдруг обнаруживается, что я должен в тревожной внутриполитической обстановке немедленно лететь в горы, сопровождая (что не входит в круг моих обязанностей) незнакомых мне ученых. К этому следует приплюсовать еще и болезненное состояние моего начальника, которому придется взять на свои не окрепшие после операции плечи весь объем работы СОДа.
Мой «Москвич» раскалился на солнцепеке так, что я обжегся, взявшись за ручку дверцы. Я снял пиджак и повесил его на крючок в салоне «Москвича». До прибытия на аэродром я позволю себе поблажку. Возможно, я излишне привержен протоколу, однако это дисциплинирует и меня и окружающих.
Улицы были пустынны, однако я не стал относить этот факт к последствиям военного переворота, так как в Лигоне в это время дня даже собаки предпочитают отлеживаться в тени деревьев. Я проехал по тихой, респектабельной улице Серебряная Долина, чтобы выехать на шоссе за университетским кампусом. Там, на перекрестке, несмотря на номер моей машины, меня остановили солдаты. Я проникся к ним сочувствием, так как они исполняли свой долг в полном обмундировании. Я успел на аэродром лишь за пять минут до прибытия самолета из Дели, и мне стоило некоторых трудов пройти к взлетному полю: там тоже были военные патрули.
Я остановился в тени, под козырьком здания аэропорта, и, пока к самолету везли трап, успел прочесть листок из синей папки, переданный мне Иваном Федоровичем:

«…В соответствии с договоренностью, достигнутой между министерством шахт и промышленности республики Лигон и Академией наук СССР в г.Танги (округ Танги, республика Лигон), направляются заведующий лабораторией прогнозирования сильных землетрясений Института сейсмологии АН СССР доктор геолого-минералогических наук профессор Котрикадзе Отар Давидович и старший научный сотрудник лаборатории кандидат физико-математических наук Ли Владимир Кимович…»

Я оторвался от текста, чтобы взглянуть на самолет. Два автоматчика стояли внизу, у трапа. Офицер в пятнистом комбинезоне поднимался в самолет.
Горячий воздух переливался над полем аэродрома, как вода. Пахло бензином, перегоревшим рисом и какими-то пряностями, которые, сливаясь с запахом машин, создавали специфический, не очень приятный запах, свойственный всем тропическим аэродромам.


ОТАР ДАВИДОВИЧ КОТРИКАДЗЕ

Я разговаривал с Володей, пил сок, принесенный стюардессой, смотрел в окно — делал все, что положено пассажиру, а мысли бегали по кругу: что делать? Внизу тянулись зеленые холмы, синие ниточки рек — лесное безлюдье. Потом показалась широкая плоская равнина, поделенная на большие и маленькие квадратики — рисовые и тростниковые поля, среди них, в купах деревьев, прятались деревеньки, иногда выглядывала белая или золотая пирамидка буддийской пагоды. Мне казалось, что я вижу, как по пыльным улочкам деревень проходят военные патрули.
Самолет снизился над окраиной Лигона и, легонько подпрыгнув на бетонной полосе, покатил к зданию аэропорта. В позапрошлом году, возвращаясь из Австралии, я провел здесь часа два. Я запомнил просторный зал ожидания с фреской во всю стену, изображающей сцену из Рамаяны.
Пассажиры начали отстегивать ремни, шевелиться, предвкушая отдых в кондиционированном аэропорту, но стюардесса тут же разочаровала их, объявив, что из самолета выходить нельзя. Никто, кроме нас с Володей, не знал, в чем дело. Поднялся ропот. Особенно возмутились две американские бабушки-туристки с фиолетовыми буклями и в шляпках с цветочками.
Я старался не думать о том, что вне моей власти. Володя приклеился носом к иллюминатору, и для меня остался лишь узкий полумесяц стекла, за которым была видна стена аэропорта и клочок выцветшего от жары неба. Самолет чуть вздрогнул, когда о фюзеляж ударился трап. Волна влажного горячего воздуха прокатилась по салону. Между кресел быстро прошел офицер в пятнистом комбинезоне и высокой фуражке.
— А там танк стоит, — сообщил Володя. — А у трапа автоматчики. Может, нас не выпустят? Скажут, чтобы летели в Бангкок?
Офицер вышел из кабины. За ним — пилот. Офицер медленно заговорил на школьном английском языке:
— Пассажиры в Лигон, следуйте за мной. Остальные пока ждут.
Поднялся недовольный гул, но офицер четко, словно на параде, прошел к выходу, не обращая внимания на бунт. Мы с Володей поспешили за ним, и я почувствовал неприязнь, с которой на нас смотрели остающиеся, — неожиданно мы стали элитой этого маленького общества, а так как иных заслуг у нас не было, оно считало наше возвышение несправедливым.
Воздух снаружи был таким плотным и горячим, что я на мгновение замер на верху трапа, чтобы собраться с духом и сделать следующий шаг. Я, как назло, был в темной шляпе, костюме, с плащом через руку и являл собой дикое зрелище.
— Я согласен улететь обратно, — сказал Володя, спускаясь за мной, — такой жары я не встречал даже в Каракумах.
— Неправда, — сказал я, не оборачиваясь. — Там было жарче. Только суше. Здесь влажность большая.
Мы шли вслед за офицером через поле к спасительной прохладе и тени аэропорта. Навстречу нам широко шагал низенький коренастый мужчина в мокрой голубой рубашке, в походке и прическе которого все выдавало моего соотечественника.
— Вы из Дели? — спросил мужчина по-английски. Он не отличался моей проницательностью.
— Да, — ответил я по-русски. — Вы нас встречаете?
— Товарищ Котрикадзе?
— Да. У нас груз…
— Не беспокойтесь. Вон там, под навесом, стоит товарищ Вспольный из СОДа. А я — представитель Аэрофлота. Спешу выручать пассажиров, пока не изжарились. Никто сегодня не хочет брать на себя ответственность. Аэродром закрыт, чтобы кто-нибудь не воспользовался… Вы знаете, что у нас здесь?
Над самыми головами пронесся реактивный самолет. Когда я оторвал от него взгляд, представитель Аэрофлота уже разговаривал с офицером в пятнистом комбинезоне.
В тени у здания аэропорта таился товарищ Вспольный из СОДа. По крайней мере, больше там никого не было. Вспольный, из солидарности с нами или из любви к этикету, жарился в пиджаке, его мягкое невыразительное лицо казалось распаренным, желтые волосы прилипли к черепу и лишь на висках, над ушами, завились тугими колечками. Он прицелился в нас светлыми глазками под толстыми стеклами круглых очков в тонкой оправе, сделал шаг навстречу и замер, будто не был уверен, нас ли должен встречать. Я протянул руку, он прикоснулся к ней теплой, влажной ладонью и с облегчением сказал:
— С приездом. Пройдем в зал, а то здесь крайне жарко.
Мы расселись на скользких низких креслах в зале, напоминавшем рай для правоверных мусульман. Правда, в этом прохладном раю были закрыты киоски и отсутствовали гурии — мы были его единственными обитателями. Я было заговорил о багаже, но Вспольный остановил меня и сказал негромко, но значительно:
— Ситуация изменилась. Сегодня ночью имел место переворот, значение которого мне лично еще не во всех деталях ясно.
— Знаем, — сказал Володя, разглядывая фрески и разрушая этим таинственную атмосферу, навеянную тоном Вспольного.
— И как это отразится на нас? — спросил я.
— На вас? Ваша командировка в горы будет отложена, — ответил он убежденно. — До лучших времен.
Я заподозрил, что он не знает, зачем мы приехали.
— Исключено, — сказал Володя. — Лучших времен не будет.
Вспольный ответил мне, а не Володе:
— Не беспокойтесь, Отар Давидович. Все будет улажено. Иван Федорович направил меня специально для того, чтобы вы не беспокоились. Сейчас мы оформим документы, получим багаж и поедем в гостиницу.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4