Первую пулю снайпер вогнал точно в шрам предводителя степняков. Тот как раз поворачивал коня к лесу и подставил под выстрел левую – обезображенную половину лица. Вторая пуля пробила шлем и череп растерянного сигнальщика с конским хвостом на копейном древке. Третья настигла самого проворного всадника, уже гнавшего лошадь к спасительным деревьям. Конечно, ни щит, заброшенный за спину, ни чешуйчатый панцирь его не уберегли.
На угловых башенках зарокотали пулеметы. Пулеметчики начали с задних рядов, отсекая остальным кочевникам дорогу обратно. Невидимая, но непроходимая завеса смерти опустилась между лесом и степными воинами.
В воротах тем временем появились автоматчики. Вступил в бой минометный расчет. Укороченный и облегченный – специальная разработка для диверсионных групп – 80-миллиметровый «kz. s. G. W. 34» уже посылал через стену с внутреннего замкового двора осколочные «Wgr. 38». Мины-гранаты падали с пронзительным свистом, взрывались, вспучивая снег и землю.
Таков приказ: не считаясь с расходом боеприпасов, расстреливать всех и вся, кто приближается к замку. Ни потенциальный союзник, ни противник – никто не должен уйти. Слишком велик риск. Слишком опасна преждевременная утечка информации. Утечка может сорвать весь график выполнения миссии.
Это длилось недолго. Интенсивный обстрел прекратился, едва начавшись. Смолкло эхо. И вновь – тишина… И заляпанный кровью снег. И трупы людей и животных. Полсотни человек, полсотни лошадей. Прорваться к лесу не удалось никому.
Теперь оставалось самое неприятное. Добить раненых. Закопать тела. Уничтожить следы боя. Следы расстрела, если уж быть точнее.
Отделение автоматчиков прочесало окрестности. Солдаты быстро нашли и раненых, и небольшой табунчик низкорослых степных лошадок. С ранеными не церемонились. Лишние лошади тоже сейчас были не нужны: негде держать, нечем кормить, некому ухаживать. А приказа экономить боеприпасы по-прежнему не поступало. Короткие автоматные очереди вновь вспороли тишину куявского леса.
Налетевший с Вислы ветер еще раз шевельнул знамя над воротами – тяжелое полотнище с фашистской свастикой. Опять начинался снегопад, облегчавший работу похоронной команде. Замок Взгужевежа – Башня-на-Холме скрылся в густой пелене белых хлопьев.
Глава 1
– Ненавижу!
Деревянная чашка с пустой похлебкой слетела со стола, ударила в закопченную стену. Неаппетитное варево расплескалось в углу. Впрочем, на фоне мха, грибка и бурно разросшейся плесени новое пятно почти незаметно.
– Ненавижу все это!
Стук дерева о дерево. Сухой треск: сломанная о край стола ложка летит вслед за миской.
– У-у-у! Не-на-ви-жу!
Дочь Лешко Белого – малопольская княжна Агделайда Краковская и законная супруга бывшего омоновца, а ныне – польского рыцаря Василия Бурцева изволит гневаться и потрясать кулачками. Что ж, знатная дама имеет право покапризничать, коль ей, действительно, все настолько опостылело.
– Послушай, Аделаида, – он шагнул к девушке, попытался приобнять ее.
– Не трожь!
Княжна нервно передернула плечами, зыркнула злыми, красными, заплаканными глазами. Сорвалась на визгливый крик:
– Не трожь меня, Вацлав, слышишь?
Он слышал. Кивнул. Отступил на шаг.
В таком состоянии объяснять ей что-либо – себе дороже. У Бурцева было время изучить молодую женушку. Почти год ведь, как обвенчаны монахом-пилигримом из Добжиня. Сейчас самое разумное – переждать истерику. И он ждал, сложив руки на груди и играя желваками.
– Чего смотришь? Нравится тебе княжна в этой убогой халупе вонючих язычников, да? Нравится?
Бурцев молча отвернулся. Если не подливать масла в огонь, это скоро пройдет. Если не сдержаться и нахамить в ответ – затянется надолго. Проверено!
– Тебе-то что! Сам ведь в рыцари из мужиков выбился. Небось, привычен к такому свинству. И меня приучаешь?
Хрустнули костяшки пальцев. Скрипнули зубы. Несправедливо, блин. И обидно… Отшлепать бы эту дуреху, по примеру пруссаков, учащих своих баб уму-разуму плетью и дрыном. Так ведь нельзя: любовь-с… Рука не поднимется.
Прусский мужик – он-то что… Покупает себе жену, и, раз деньги уплачены, – всю жизнь относится к ней как к вещи и рабыне. Женщине даже не позволяется есть за одним столом с мужчиной. Каждый день она обязана мыть ноги ему и его гостям. А его Аделаида привыкла к более рыцарскому обращению.
Пальцы девушки вдруг коснулись его плеча. Легонько погладили.
– Прости, Вацлав…
Ох, уж эти резкие переходы. Порой ему казалось, будто настроение Аделаиды – самая непостоянная вещь в мире. Но чего там, за то, видать, и полюбилась ему взбалмошная полячка. Ладно, сменила княжна гнев на милость – и то хлеб. Утешениям дан зеленый свет… Теперь можно.
Бурцев сгреб девушку в охапку. Та зарылась лицом в толстую поддоспешную куртку-камбезон, жалобно всхлипнула. Раз, другой, третий…
– Ну, Аделаидка…
– Плохо мне, Вацлав, – причитала она. – До чего же плохо…
Да, хорошего мало. Нервные срывы Аделаиды в последнее время случались все чаще и чаще. Впрочем, от такой жизни и самый толстокожий на стенку полезет. А малопольская княжна – барышня нежная, и девчонка-несмышленыш к тому же. Только-только восемнадцать стукнуло. А до семнадцати, до нашествия татар на Польшу, жила себе в княжьем тереме на всем готовеньком, в окружении внимательной прислуги.
С родней, правда, не повезло бедняжке: отец Лешко Белый предательски убит. Матушка – Грымыслава Луцкая и дядюшка Конрад Мазовецкий – врагу не пожелаешь. Сестра Саломея – на чужбине, замужем за венгерским королевичем. Братишка Болеслав в религию с головой ушел, дал даже на пару с малолетней женой Кунигундой Венгерской обет целомудрия. А двоюродный брат Аделаиды – сын Конрада Мазовецкого и князь Куявии Казимир, которого ей так усердно сватали тевтоны да мазовцы, оказался редкостной скотиной. Впрочем, о мертвых плохо отзываться не принято. А незадачливый куявский женишок мертв: под Легницей пал Казимир, и, между прочим, от его, Василия Бурцева, руки пал. Единственный человек, которому могла доверять и довериться Аделаида, – верный слуга Лешко Белого и опекун княжны краковский воевода Владислав Клеменс. Так ведь тот тоже погиб в стычке с татарами.
Уж не потому ли взбалмошная, привыкшая к роскоши, но при этом одинокая и беззащитная княжна ответила взаимностью случайному спутнику, в котором почувствовала хоть какую-то опору, тепло и заботу. Не сразу, конечно, ответила. Поначалу Бурцеву пришлось здорово помучиться со спесивой девчонкой. Но ничего – как посвятил пан Освальд Добжиньский его в рыцари, так освобожденная из тевтонского плена магнатка сама бросилась на шею. За простолюдина-то благородная Аделаида выходить не желала ни в какую, а вот за опоясанного рыцаря пошла. Не так, видать, это зазорно для знатной дамы.
Он гладил плачущую девушку и вспоминал.
Глава 2
Ну что… Как загородили временными рогатками порушенные ворота Взгужевежи, так сразу же и сыграли свадьбу. Хотя, честно говоря, свадьбой это назвать трудно. Поймали Освальдовы головорезы на дальнем Куявском тракте какого-то убогого странствующего монаха, покрутили перед святым отцом обнаженную сталь. Тот с перепугу и обвенчал молодых. Венчал скоро, на католический манер, даже не удосужившись поинтересоваться вероисповеданием жениха. Но Бурцев не протестовал. Какая, в конце концов, разница. Особой набожностью и религиозностью он не отличался, да и непросто, наверное, в Польше XIII века найти православного священника. Он хотел только одного. Аделаиду хотел, чего уж там. И получил.
Бурцев был счастлив. И Аделаида была счастлива. И все были счастливы. Ох, славные деньки… Неделю гудели в трапезной Освальдового замка. Компания за длинными столами подобралась еще та! Польские полуразбойники-полупартизаны, новгородские дружинники, татарские стрелки и монгольские нукеры, да плюс пруссак дядька Адам, да плюс литвин Збыслав… Все славили молодых так, что захваченные тевтонские кони, коим не нашлось места в конюшнях, шугались на замковом дворе.
Следующую неделю народ приходил в себя, а Бурцев с молодой женой не вылезал из постели в предоставленных гостеприимным хозяином покоях. Как они там дорвались друг до друга – любо-дорого вспомнить. До сих пор кровь кипит! Кто бы мог подумать, что молоденькая и неопытная княжна-недотрога может оказаться такой страстной любовницей.
Жаль, праздник быстро кончился. Начались суровые будни. Разведчики пана Освальда доносили, что тевтоны так и не узнали истинной причины гибели Конрада Тюрингского. Даже от ближайших орденских братьев магистр скрывал главную тайну «Башни-на-Холме» – захваченного в плен посла Третьего рейха. О бегстве главы ордена из Силезии в Взгужевежевский замок тоже никто не догадывался. Потому и смерть самого Конрада осталась тайной.
Из отбитого у крестоносцев фамильного замка Освальд не выпустил ни одного немца. Всех, кто сложил оружие, добжинец попросту вздернул на стенах в отместку за убитого отца. Известить орден о судьбе Конрада оказалось некому, и рыцари германского братства Святой Марии решили, что магистр вместе со всем тевтонским воинством пал под Легницей.
Да, собственно, и не интересовался никто особенно участью пропавшего Конрада, ландграфа Гессенского и Тюрингского. Ландмейстеры, маршалы и комтуры ордена, лишившегося верховного магистра и лучших братьев-рыцарей, думали теперь лишь об одном: как поскорее оправиться после сокрушительного поражения под Легницей. Кроме того, в Зратстве уже началась нешуточная, хоть и скрытая пока, борьба за верховную власть.
В общем, забот у тевтонов хватало, так что в ближайшее время своевольной «Башне-на-Холме» ничего не угрожало. Но береженого, как известно, бог бережет. Замок нужно было снабдить припасами и подготовить к обороне. Продукты и фураж люди Освальда добывали, как водится, грабя немецких купцов и продовольственные обозы орденских комтурий. А вот что касается укреплений… Самым уязвимым местом Взгужевежи оставалась взорванная воротная башня.
Густо постановленные оборонительные рогатки и наваленная меж ними баррикада – защита ненадежная, а без опытных каменщиков башню не восстановишь. Потому решено было на первых порах загородить брешь крепким частоколом с узкими воротными створками и перекинуть через ров новый подъемный мост. Работы – уйма, на счету каждая пара рук, и Бурцев целыми днями пахал наравне со всеми.
В свободное время бывший омоновец участвовал в боевых игрищах, брал уроки фехтования у пана Освальда. Ежедневными стали занятия с квинтаной и кольцом, которые он на полном скаку стремился поразить копьем. Не забывал, однако, Бурцев и о привычных тренировках по рукопашному бою. Спарринг-партнером обычно становился оруженосец добжиньского рыцаря Збыслав. Крепкокостный косолапый гигант-литвин за счет своей массы, подвижности, нечувствительности к боли и боевой злости вполне мог продержаться пару-тройку раундов против опытного рукопашника. Остальные мешками валились в первые же минуты схватки.
Честно пытался освоить он и стрельбу из лука. Добросовестно выполнял указания и советы Буран-гула, но увы… Несмотря на все потуги, этим искусством овладеть в полной мере Бурцев так и не смог. Арбалет еще куда ни шло, но лук… Все-таки трудно было переходить на метательное оружие кочевников после привычного калаша.
Куда лучше давались Бурцеву уроки немецкого. Освальд оказался прекрасным учителем. Да и Аделаида, как выяснилось, «шпрехала» совсем неплохо. Что, впрочем, и немудрено. В свое время судьбой княжны озаботился сам Конрад Тюрингский, и после смерти ее отца в краковском замке проживало достаточно германцев, обучавших полячку своему языку. Теперь же сама Аделаида от безделья и скуки натаскивала мужа. Когда было соответствующее настроение, разумеется. В этих занятиях дочь Лешко Белого видела хоть какое-то развлечение. Но в конце концов прискучили ей и они.
Бурцев уже вполне сносно понимал и разговаривал по-немецки, когда полячка вдруг впала в жуткую депрессию. Затосковала Аделаида под мрачными сводами тесного замка, затерянного в окрестном глухолесье, не на шутку затосковала. Взгужевежа казалась ей теперь диким и неуютным местом.
Впрочем, наверное, так оно и было – по сравнению с привычным-то знатной панночке пышным и шумным княжеским двором в Кракове.
Раздражительной стала молодая женушка, нервной. И главное, вбила полячка себе в голову, будто Господь ее покарал, будто несчастная-разнесчастная она такая, потому что водится с язычниками-идолопоклонниками да еретиками, исповедующими византийскую ересь. Агделайда Краковская начала сторониться степняков, прусских стрелков дядьки Адама, литвина Збыслава и новгородцев… Даже на мужа-русича частенько бросала косые взгляды. Следить за языком разучилась вовсе. Хорошо хоть народ вокруг подобрался терпеливый, незлобивый и понимающий. На колкие выпады доброй католички соратники Бурцева реагировали спокойно – как на капризы неразумного ребенка. Княжна видела и чувствовала это. И бесилась от того пуще прежнего. И, оставаясь рядом с мужем, отдалялась все больше, все сильнее.
Неприкаянная полячка излазила всю Освальдову вотчину. Однажды в подвале «Башни-на-Холме» выковырнула из щели древней кладки закатившуюся туда «шмайсеровскую» гильзу – память о прошлогоднем визите фашистского хрононавта. Попросила добжиньца сделать из диковинного кусочка металла подвеску на память. Что само по себе обидно: к добжиньскому рыцарю ведь побежала княжна – не к мужу. Освальд просьбу выполнил. Не без удовольствия. И с панским шиком: хозяин Взгужевежи поручил Збыславу вынуть из своей собственной массивной золотой броши неограненный самоцвет и вбить в оправу стрелянную гильзу. А затем торжественно – преклонив колено – преподнес этот подарок девушке.
Бурцев только вздохнул, глядя на новую игрушку жены. Да фиг с ней – с игрушкой. Другое тревожило. Освальд после того случая повадился оказывать Аделаиде подозрительные знаки внимания.
1 2 3 4 5 6