Скоро и невеста была ему найдена.
Панна Марина сразу пошла в атаку на неопытного Димитрия.
Он потерял голову от ее взглядов, рукопожатий, от ее постоянной близости…
Несколько свиданий в тишине немого, тенистого парка довершили быструю интригу…
Марина привела Димитрия к отцу и сказала:
– Царевич делает мне честь: просит моей руки. Что скажете, батюшка, и вы, и вся родня наша?
– Спросить недолго. А я – благословлю от души… Не сейчас, конечно… Немного погодя, когда у царевича Димитрия вырастет царская корона на голове… Не так ли?
Дело было быстро решено, и торг завершился.
Не довольствуясь словом, Димитрия заставили присягнуть при легате папском, при многих знатных панах.
Он внятно произнес свою клятву…
Но, хорошо усвоив уроки иезуитов, которые несколько недель уже заботились просветить его душу, – Димитрий буквально произнес, а потом написал по-польски следующее:
«Клянусь и обещаюсь, – если Бог допустит, когда я сяду на трон царей московских, предков моих, – дать за нашею царскою печатью на вечные времена грамоту супруге, царице нашей, Марине Мнишек, в полное владение область Новгородскую и Псковскую со всеми землями, принадлежащими к ним. А тестю нашему – Смоленск, тоже со всеми землями, и миллион злотых деньгами немедленно по вступлении в Москву. И в тех областях вольно ей, супруге нашей, царице Марине, исповедовать свою правую католическую веру и пускать ксендзов, храмы и часовни ставить и в Смоленской земле, а также по всей остальной земле Московской и во всех царствах, какие под нашей рукой. И если через год не введем католической веры в царстве нашем – вольна царица Марина от нас уйти и развод получить, алибо если пожелает, то еще один год потерпит. Два года всего. И в том клянусь и крест целую. Деметриус, царь».
Ликуют Мнишеки.
Даже не сразу внимание обратили, что не так говорил и писал Димитрий присягу, как было написано в ее проекте.
Там стояло: «Клянусь и обещаюсь, когда допустит Бог и сяду я на трон…»
А Димитрий, словно по ошибке, говорил и написал: «Клянусь и обещаюсь, е с л и допустит Бог, когда я сяду»… и т. д.
– Что это значит, яснейший царевич? Как будто иной смысл носит присяга, слово ваше царское? – задал ему даже вопрос отец Марины.
– В чем, вельможный пане? – с невинным видом задал, с своей стороны, вопрос Димитрий.
Полууспокоенный этим ясным, невинным лицом, Мнишек, словно мимоходом, заметил:
– Так тут что-то… Стилистика… Ошиблись вы просто, яснейший царевич… Ну да не беда!
Ликовал Димитрий! Теперь – он свободен от клятвы. Н е м о ж е т д о п у с т и т ь русский Бог до того, чтобы православную веру народ заменил католической!
И его душа чиста перед небом. Клятва дана так, что он может ее по-своему понимать и выполнить.
Получив такую запись, Мнишек и Вишневецкие в начале 1603 года в Краков, к королю повезли Димитрия. А раньше собрали там же всех русских дворян и простых людей, которые за это время приходили поклониться Димитрию и твердо повторяли, что узнают Иоаннова сына в этом порывистом, отважном юноше…
Отсюда же, из Самбора, были посланы Димитрием первые точные вести на Украину, к мятежным казакам.
Шляхтич Феликс, или по-польски – Сченсный, Свирский, литвин, – поехал посланцем на Дон, на Украину…
– Поезжай, Сченсный, вези счастье мое! – сказал ему Димитрий на прощанье.
И другие подсыльщики, запрятав грамоты Димитрия в подошвы лаптей, в дорожные посохи, в рваную одежду нищих, под видом которых они проникали в Московскую землю и дальше, до Украины, – все эти люди сеяли теперь полными горстями вести о Димитрии, семя возмущения против царя Бориса…
Немало дней в Кракове пришлось прождать Димитрию, пока паны и главные сановники католической церкви, с легатом Ранкони в качестве застрельщика, уговорили Жигимонта III принять царевича Димитрия Углицкого на частной аудиенции.
– У нас мир с Москвой, мир с Борисом, – отговаривался Жигимонт, – а я стану принимать явного врага царствующего там государя! Идет ли это? Достойно ли меня самого и всей Речи Посполитой?
– Благо народа – высший закон для государей! – ответил уклончиво, поговоркой, умный легат. – А польза для народа вашего несомненная получится из этого свидания. Будет оно неофициальное, как и все сношения вельмож наших с этим отважным юношей… За него – все: и реликвии, клейноды царские, которыми он владеет, приметы, наружность, которую признают живущие здесь москвичи и жители Углича… Он получает часто вести из Москвы, очень важные вести. Значит, и там у него сильные друзья… А держава Борисова слабеет день ото дня. Казаки идут на подмогу этому Димитрию. Свои его встретят, чуть он явится, с колокольным звоном. Мы имеем верные сведения о том… Только военные рати Бориса немного будут помехой. Но и то, надо думать, ненадолго. Словом, это – будущий царь московский… Надолго, нет ли, сказать сейчас нельзя. Но он им будет! Здесь и там все этого желают… И он годится в цари… Лучшего – создать нельзя было… Молод, решителен… Умен и – гибок, когда надо… Теперь он гнется в пользу Речи Посполитой. Но если Речь Посполитая ему не поможет… За что же он станет платить или давать что-либо? Он захочет взять… А Стефан Баторий, в его годы, был именно таким, каков сейчас наш гость из Московии, Димитрий, князь Углицкий. Я это говорю вам, ваше крулевское величество.
Первые сановники короны поддержали нунция.
И назначен был день приема.
Просто совершилось все, как просто делалось остальное дело, как тихо ковался трон здесь, в Польше, для Димитрия.
– Вы будьте свободнее с королем, – учил Димитрия легат, у которого перед аудиенцией обедал Димитрий. – Он важен на вид, осторожен, как надо быть мудрому государю, но он очень добрый человек… У него мягкое сердце… Я вам расскажу его историю…
И иезуит дал целый урок царевичу, незаметно для него самого…
Карета, в которой привезли во дворец нунция и Димитрия, остановилась у маленького подъезда; замеченные только дежурными и часовыми, проследовали оба гостя на собственную половину короля.
Пройдя ряд красиво, богато убранных покоев, Димитрий с нунцием очутились в кабинете короля.
Жигимонт с мало свойственной его важному лицу ласковой улыбкой стоя встретил гостей. Один только королевский секретарь, Александро Чили, был при этом свидании.
Монсеньор представил Димитрия.
Король дружелюбно протянул ему руку, которую впечатлительный юноша прижал к своим губам.
Стараясь отнять руку, король с отеческим поцелуем коснулся лба своего гостя.
Все сели.
Димитрий начал теперь перед Жигимонтом говорить, чуть ли не сотый раз, свою чудесную повесть спасения и дальнейших событий жизни.
Необычайный слушатель внушил особенное воодушевление рассказчику.
Ничего не изменяя, Димитрий вложил столько огня, убедительности и силы в свою печальную повесть, что король неподдельно был растроган.
Димитрий окончил. Настало небольшое молчание.
Секретарь осторожно дал знать царевичу, что теперь надо на время удалиться, оставить наедине Жигимонта и монсеньора Ранкони.
Едва вышел царевич, Жигимонт заговорил:
– Он убедил меня… Он не лжет. Но…
– Еще есть «но», ваше величество? Какое, не могу ли узнать…
– Вы нам говорили, что он втайне принимает католичество, оставаясь по виду схизматиком до той поры, пока можно будет открыть правду московскому народу?
– Вот его запись. Папа шлет ему свое пастырское благословение…
– Вот-вот… Значит, и другие католические владыки будут помогать этому Димитрию, не я один? И, если победит Борис, – я не останусь лицом к лицу с разозленным, опасным, бешеным медведем? Верно, монсеньор?
– Никогда. Разве надо гласно идти в эту авантюру? Нисколько. Можно дать денег, помочь советом, не мешать вербовке солдат… А там по времени… Ну, вы уж сами решите тогда…
– Да, да, вы правы… Так будет хорошо. Да здравствует Димитрий, пусть будет забыт Борис… Пане Чили, зовите гостя.
Волнуясь как перед казнью, появился Димитрий.
– Не имеете ли еще чего-либо нам сказать? – обратился к нему Жигимонт.
– Немного, ваше королевское величество, – бледный, сжимая свои похолодевшие пальцы, заговорил Димитрий. – Вы сами знали неволю… Родной дядя заточил в темницу отца и матушку вашу, Катерину Ягеллонку… Вы родились в тьме тюрьмы, и Господь поставил вас в сиянии и блеске на высоту трона… Вам ли не знать, что значит изгнание, нужда, лишение законных прав царства и рода!
Слезы вдруг невольно задрожали в голосе, брызнули из глаз у Димитрия.
– Я ничего больше не скажу. Буду просить только: помогите мне, как вам Господь помог! Гонимый, жду от вас спасения и помощи…
Димитрий умолк, отирая слезы, склонив смиренно голову.
С веселой, ласковой улыбкой приподнял свою шляпу Жигимонт и заговорил:
– Да поможет вам Бог, московский князь Димитрий! А мы, выслушав вас, рассмотрев ваши свидетельства, без сомнения видим в вас сына Иоаннова! В доказательство искреннего благоволения нашего назначаем вам сорок тысяч злотых на содержание и другие расходы. Сверх того, как истинный друг Речи Посполитой, – вы вольны сноситься с нашими панами, пользоваться их услугами и вспоможением. Садитесь, и поговорим еще с вами о делах поподробнее…
ПОБЕДА
С этой минуты удача как будто окончательно подрядилась служить Димитрию.
Взяв королевскую субсидию, он кинулся на Украину. Меньше чем через год под его знаменами собралось до полутора тысяч всадников, казаков, литовских витязей и польских шляхтичей да человек пятьсот пехотинцев, не считая значительного обоза, нескольких легких пушек и мортир.
Борис, судя по его действиям, от страха потерял всякое соображение.
Он посылал воевод с отрядами, приказывая им «брать на поток», ровнять с землею свои же города, как было с полуразоренным Угличем, жители которого смели-де в свое время спасти, укрыть Димитрия.
Смоленскую область также выжгли и разорили воины Борисовы, когда этот древний город перешел во власть нового претендента на трон московский…
Борис сам писал и заставил духовенство писать различные грамоты, чтобы убедить Русь и целую Европу в самозванстве Димитрия.
Грамоты эти противоречили одна другой и не достигали цели, – наоборот, подрывали последнее доверие к московскому царю Борису…
Нового государя открыто ждали на Москве.
И скоро дождались… Лавиной шел со своими войсками Димитрий от границ царства в самое сердце его и остановился только на короткое время в Туле.
В один год совершил он почти бескровное покорение обширного Московского царства, которое только однажды удалось покорить хану Батыю и больше никому!
С августа 1604-го по май 1605 года совершалось это победное шествие Димитрия, омраченное лишь поражением при Добрыничах, 10 января 1605 года. 13 апреля, в три часа пополудни, не стало на свете царя Бориса.
По общему говору, видя, что все погибло, – Годунов сам осудил себя и собственной рукой привел в исполнение суровый приговор: принял яд.
Похищенную им корону и царство он завещал сыну – Федору Борисовичу, юноше 16 лет.
Но это роковое наследие принесло только гибель юноше.
В конце мая на Лобной площади большими толпами стал собираться московский торговый и служилый люд.
Бояре и приказные из Кремля тоже постепенно собрались, узнав о стечении народном.
На Лобном месте стояло два посланца от Димитрия. Запыленные, усталые, они были окружены толпой жителей пригородной Красной слободы, куда, собственно, приехали прежде всего.
Там объявили посланцы, что истинный царь, Димитрий Иоаннович, уже подошел к Москве и шлет грамоту своим людям.
Обычно Годуновы перехватывали всех посланцев Димитрия и тут же казнили их, не давая возможности обратиться к народу.
Теперь вышло иначе.
Грозные посланцы, окруженные толпами защитников, были вне власти годуновских клевретов.
И с высоты Лобного места прозвучала грамота Димитрия. Димитрий писал:
«Посылали мы не раз в царственный град Москву гонцов своих с нашими грамотами, милость и прощенье обещали, если придут к нам верные подданные наши, весь люд московский, челом добьют и заключат в узы семью похитителя Годунова, неправо завладевшего царством, наследием нашим от покойного брата царя Федора и отца, Иоанна Васильевича. Но не было ответа, – видно, потому, что перенимали Годуновы посланцев наших. Ныне в последний раз шлем слово наше царское и ждем изъявления покорности добровольной от нашего престольного города, чтобы не пришлось кровью залить непокорное упорство рабов».
Таков был смысл обширной, витиевато составленной грамоты.
Но не надо было Димитрию ни грозить, ни обещать льгот. Вся Москва, как один человек, готова была его встретить.
Тут же, при чтении его письма, это ярко обозначилось. На паперти церкви Василия Блаженного собралась кучка бояр. Кроме одного из Годуновых – тут были Василий Шуйский и еще несколько из главных бояр.
Народ окружил посланцев и закричал:
– Ведите нас в Тулу! Хотим видеть царя Димитрия! Дадим ему присягу!
Боярин Годунов уговорил священника церкви Василия Блаженного, и тот решился на смелую попытку: остановить расходившуюся толпу.
– Чада мои, – громко обратился он к толпе, – внемлите, что сказать хочу!
– Што, што? Слушай, ребята! Отец протопоп слово молвить сбирается… Про царя Димитрия, слышь! И он знает, что Димитрий – подлинный царь, не отродье годуновское…
– Слушать… Тише… Не орать!
Кое-как толпа немного затихла.
– Не про то, дети мои, сказать вам хочу… Одно лишь напомню: присягу несли все бояре, и вы с ними, что будете верой-правдой служить юному царю Федору Борисовичу… Все вы крест целовали… Вспомните! А ныне что задумали? Раней хотя бы дознались путем: кто вас к себе зовет? Царь ли истинный либо смутитель лютый, прельститель, к пагубе ведущий души христианские? О вас стражду, вам добра хочу… Поспрошайте, поведайтесь… Вот и тут бояре стоят… Хоть их спросите!
– Кого?! Годуновых? Отродье змеиное! Вон один тут… Бей его… Веди его, робя, к Димитрею… Царь сам с им расправится!
Несколько человек уже двинулось было вперед, чтобы схватить боярина Годунова и кинуть его в толпу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15