https://wodolei.ru/catalog/mebel/nedorogo/
«они не ведали любви ближних своих», или «они никогда не прислушивались к голосу Господа», или «они жили заброшенные, как бездомные собаки».
Сиприано чувствовал, что последняя фраза, где покойников сравнивали с собаками, трогала скорее сердца женщин, чем мужчин, и, напротив, на мужчин больше действовало утверждение, что эти несчастные не имели возможности слышать голос Господа. Время от времени Детка, Толстяк и Сиприано, выстроившись в ряд позади тележки, пели литанию за упокой усопших. Толстяк Клаудио запевал начало, двое других подтягивали:
– Sancta Maria.
– Ога pro nobis.
– Sancta Dei Genitrix.
– Ora pro nobis.
– Sancta Virgo Virginum.
– Ora pro nobis.
– Sancte Michael.
– Ora pro nobis Святая Мария. /Молись за нас. /Святая Матерь Божья. /Молись за нас. /Святая Дева из Дев. /Молись за нас. /Святой Михаил. /Молись за нас (лат.).
.
Закончив молитву, они некоторое время стояли молча, все трое, позади тележки. Если Сиприано вдруг замечал, что приближается группа женщин, он замогильным голосом взывал:
– Братья, окажите милосердие этим несчастным, которые не ведали сладких чувств братства и жили заброшенные, как бездомные собаки.
Женщины прекращали болтовню и бросали мелкие монеты на поднос, после чего Толстяк, воодушевленный подаянием, снова заводил ту же песню:
– Братья, окажите милосердие этим несчастным…
Продержавшись час, а то и больше, на этой позиции, Сиприано снова погружал трупы на тележку, Детка вел ее дальше, и они сооружали «могилку» на улицах Уэльгас, Суррадорес и Старая Дамба, чтобы повторить там тот же ритуал. В конце концов хоронили тела при церкви, указанной Мигелем Карликом, и, возвратясь в школу, клали в ящик для подаяний в капелле все, что получили в городе.
Собиратели подаяний завершали обход уже затемно, когда колокола созывали на молитву за Души чистилища. Медленные, печальные звуки колоколов звучали со всех городских колоколен, оповещая, что наступил, как говорили, «час покойников».
Сиприано падал на свою кровать совершенно обессиленный. Продолговатое помещение спальни с двумя рядами узких кроватей освещалось небольшой лампой, которую Писец гасил перед уходом. Из окон без занавесок струился от реки белесый отсвет. А зимой было так холодно, что Толстяк Клаудио клялся, будто, когда он проснулся, его ресницы были слипшимися от инея. Один лишь Жеребец раз-другой крякнет, все прочие настолько уставали к ночи, что, натянув белые сорочки, молча валились на свои кровати и мгновенно засыпали. Поэтому Сиприано в последнюю ночь той недели, когда он собирал подаяния, очень удивился, услышав шепот, передававшийся из одного конца спальни в другой, от кровати к кровати, вроде пароля. Он услышал, как Тито Альба, лежавший в кровати напротив, явственно прошептал:
– Детка, тебя Жеребец требует.
В белесом свете окон появилась тень, двигавшаяся туда, откуда начинался шепот. Затем в углу, где стояла кровать Жеребца, заскрипели пружины, а тем временем в спальне раздавались тихие восклицания и приглушенные смешки. Немного спустя тень прошла по спальне в обратном направлении, и воцарилась тишина.
На следующее утро Сиприано спросил у Тито Альбы, что там Жеребец делал в спальне с Деткой. Тито посмотрел на него своими выпуклыми глазами с короткими веками.
– Слушай, Недомерок, это правда, что ты с луны свалился или ты прикидываешься?
Больше он ничего не сказал, и Сиприано обратился к Толстяку Клаудио.
– Можешь себе представить, – отвечал тот, – Жеребец, когда ему приспичит, зовет Детку. Детка больше всех в школе смахивает на женщину.
Завершил объяснение Хосе, по кличке Деревенщина. Деревенщина был родом из Края Сосняков и не умел скрывать ни свои деревенские повадки, ни свою глупость. Это был совсем простодушный и наивный паренек. Он с трудом запоминал молитвы, а в испанских диктантах едва мог правильно написать четыре слова подряд. Но товарищем он был честным и словоохотливым. Сиприано спросил у него, почему Детка терпит издевательства Жеребца. Ответ был ясен, достаточно было посмотреть на лицо Деревенщины.
– Так ведь Жеребец командует, – объяснил он. – Ты разве не заметил, что после Писца главный у нас Жеребец?
На уроках латыни прошел слух, что завтра занятий не будет, так как состоятся похороны. Молитвы подкидышей в городе высоко ценили. Хор их голосов, уже утративших детское звучание, но не ставших еще голосами взрослых, был для многих горожан желанным сопровождением для перехода в мир иной. В завещаниях часто встречалось распоряжение, чтобы похоронный обряд сопровождался, за щедрый взнос, хором школьников. Одетые в форму мальчики в начищенных башмаках из овечьей кожи, построившись попарно с факелами в руках, провожали усопшего к месту его последнего упокоения.
Так совершалось погребение дворянина дона Томаса де ла Колина, который в своем завещании просил подкидышей молиться за него в обмен на жирный куш в школьную казну. Писец сообщил ученикам о щедром даянии покойного и призвал их не жалеть сил и порадеть об усердном заступничестве. С сокрушенными лицами и зажженными факелами подкидыши сопровождали тело покойного, напряженно прислушиваясь к песнопениям клириков: «Miserere» и «Dе Profundis» «Смилуйся», «Из глубин» (лат.) – заупокойные молитвы.
. Войдя в храм, они образовали кружок возле гроба, простояли всю заупокойную службу, а когда закончилось чтение молитв, Писец приподнял палочку и задал тон для начала «Dies irae»:
Dies irae, dies illа ,
Solvet saeclum in favilla,
Testet David сит Sibylla.
Quantus tremor est futurus,
Quand Judex est venturus,
Cuncta stride discussurus!
Tuba mirum spargens so пит
Per sepulcra region ит ,
Coget omnes ante thronem «День гнева»: День гнева, день решенья, /В прах рассеет все творенья, /Рек Давид с Сивиллой древней. /Сколько страху всем нам будет, /Как Судья от сна разбудит, /Строго все грехи обсудит! /Трубный глас покроет стоны, /Встанут мертвых легионы, /Все предстанем перед троном (лат.).
.
По окончании мессы, во время погребения покойного, на клиросе подкидыши запели литанию о заступничестве Всех Святых; в их хоре выделялся звучный, мелодичный голос Тито Альбы:
– Sancte Petro.
– Ora pro nobis.
– Sancte Paule.
– Ora pro nobis.
– Sancte Andrea.
– Ora pro nobis.
– Sancte Joannes.
– Ora pro nobis.
– Omnes Sancti Apostoli et Evangelistae.
– Orate pro nobis Святой Петр. /Молись за нас. /Святой Павел. /Молись за нас… /Все святые апостолы и евангелисты. /Молитесь за нас (лат.).
.
Пока подкидыши тянули литанию, народ, теснясь, подходил к родственникам покойного выразить соболезнование. В храме стоял тяжелый запах – смесь людского пота, дыма факелов и запах тления погребенных там. Но над всей этой юдолью вибрировало контральто Тито Альбы:
– Ut omnibus benefactoribus nostris sempiterna bona retribuas.
– Tе rogamus audi nos.
– Ut fructus terrae dare, et conservare digneris.
– Tе rogamus audi nos.
– Ut omnibus fidelibus defunctis requiem aeternam donare digneris.
– Tе rogamus audi nos.
– Ut nos exaudire digneris.
– Tе rogamus audi nos Чтобы всем благодетелям нашим вечные блага даровал. Просим Тебя, услышь нас. Чтобы плоды земные давать нам и сохранять соизволил. Просим Тебя, услышь нас. Чтобы всем верующим усопшим вечный покой дать соизволил. Просим Тебя, услышь нас. Чтобы внять нам соизволил. Просим Тебя, услышь нас. (лат.).
.
Кантилена школьников смолкла, и тогда, как заключение, общий хор и причетники запели последнюю заупокойную молитву:
– Libera me Domine dе morte aeterna,
in die illа tremenda.
quando movendi sunt caeli et terra,
dum veneris judicare saeculum per ignem Избавь меня, Господи, от смерти вечной в тот грозный день,
Когда сотрясутся небо и земля, пока Ты будешь судить род людской огнем. (лат.)
.
Подкидыши, отходя от алтаря, низко кланялись родственникам дона Томаса де Колина и направлялись один за другим к выходу, поднимая факелы над своими головами. Сиприано, идя в общем строю, даже не заметил своего дядю Игнасио, пока не очутился рядом с ним и не почувствовал его руку на своем плече. От этого прикосновения Сиприано вздрогнул. В доне Игнасио он видел бессловесного родственника, который также никогда не смел взглянуть прямо в глаза своему брату. Человек он был добрый, но какого-либо решительного шага от него нечего было ожидать. И все же Сиприано уловил понимающие взгляды, которыми обменялись дядя и Писец. И когда его товарищи погасили факелы и построились шеренгой для возвращения в школу, он пошел позади, чуть поодаль, вместе с дядей. Дон Игнасио слегка наклонился к нему.
– Доволен ты школой? Тебе нравится учиться?
Сиприано кивнул молча, чтобы не запнуться при ответе. Он не видел оснований доверять дяде. Конечно, это отец подослал его. Голос дона Игнасио зазвучал еще более мягко.
– Не знаю, известно ли тебе, что я возглавляю попечительство, управляющее этой школой, и состою членом Братства, которому она принадлежит.
– Д…да, так говорят, конечно, я знаю.
– Но ты не знаешь, что на последнем собрании Комиссии депутатов мне передали благоприятный отзыв о тебе. Ты первый в изучении Закона Божьего, латыни и в письме, выделяешься на занятиях по счетным таблицам. Безупречно ведешь себя, вежлив и дисциплинирован. Как ты полагаешь, может ли быть отзыв более лестным?
Мальчик пожал плечами.
– Все это очень важно, Сиприано, – продолжал дядя. – Раз дело так обстоит, я непременно должен поговорить с твоим отцом и изложить ему все обстоятельства. Ты хотел бы оставить школу и вернуться домой?
Решительность мальчика удивила дона Игнасио Сальседо.
– Нет, – сказал Сиприано. – Мне нравится в школе. У меня здесь есть друзья.
– Вот это и беспокоит меня, сынок. Твои товарищи – дети без родителей, невоспитанные, необразованные. Впрочем, ты сам знаешь, что тебя ожидает в дальнейшем. Еще два года в этих классах, а потом ремесленная работа, которую ты изберешь, и так до самой смерти. Таково твое будущее.
– Я могу также поступить в Муниципальную грамматическую школу, – возразил мальчик. – Все зависит от моего аттестата.
– Это верно, Сиприано. Я вижу, ты все разузнал. И еще не забудь про Центр классической латыни, если решишь стать священником. Ты бы хотел стать священником?
Мальчик помахал в воздухе погасшим факелом, потом стал опираться на него, как на трость. Сперва он отрицательно покачал головой, потом решительно отрезал:
– Нет.
– А доктором юриспруденции? У тебя хорошая голова, ты освоил латинскую грамматику, бегло пишешь по-испански… Мог бы со временем стать ученым законоведом. Отец оставит тебе в наследство немалое состояние, да и то, что принадлежит мне, тоже будет твоим. Но деньги надобно облагораживать. Деньги сами по себе не так уж важны, тем паче если не приобретены собственным трудом. Они вышли из Полевых ворот и направились к новому кварталу Тенериас, в глубине которого находилась школа. Сильно пахло кожей и красками, между городской стеной и домами квартала серебрилась излучина Писуэрги. Сиприано поднял глаза, посмотрел на розовое, безбородое лицо дона Игнасио.
– Не знаю, – сказал он наконец. – Еще много времени впереди. Мне надо подумать.
– Вот и хорошо. Спешить сломя голову незачем, поразмысли хорошенько. Два года быстро пролетят, быстрее, чем тебе кажется, и надо, чтобы к тому времени ты принял решение.
Они свернули за последний угол, и тут дон Игнасио поспешно сказал:
– У меня к тебе, Сиприано, одна просьба – пусть твой отец не знает ни о нашей встрече, ни о нашем разговоре. Ему этого ничего не надо знать. Он тебе пишет?
– Нет, – ответил Сиприано.
Прощаясь, дон Игнасио заколебался. Сиприано уже не ребенок, чтобы его поцеловать, вдобавок он, Игнасио, для него почти незнакомый человек. Он взял мальчика за плечи, слегка наклонился, потом выпрямился, отпустил Сиприано и протянул ему руку с перстнем. Ему хотелось бы проститься по-другому.
– Прощай, Сиприано, – сказал он. – Продолжай учиться. Пользуйся познаниями дона Лусио, он превосходный учитель. Ты никогда в этом не раскаешься.
VI
В августе месяце, на второй год после поступления в школу, Сиприано вместе с двумя соучениками и двумя братьями из монастыря Пресвятой Троицы участвовал в обряде освящения полей. Весь их класс, разделенный на группы, обходил поля, окружавшие город, и просил у Бога «налитого колоса и обильного зерна». Мальчикам было приятно общаться с земледельцами, молотить зерно, понукать мулов, ездить верхом на молодых осликах и пить из глиняных кувшинов. После чтения «Pater noster» и других положенных молитв крестьяне вручали школьникам несколько снопов пшеницы, которые они, возвратясь в школу, клали в Ящик для подаяний, и на следующий день превращали на рынке в наличную монету. Сиприано в компании с Тито Альбо и другим товарищем, прозванным Бродяжкой, далеко превзошел самую удачливую группу и в начале занятий удостоился похвалы Писца.
В ту пору Сиприано уже стал задумываться над вопросами совести. Он внимательнейшим образом слушал учителя Закона Божьего, но усердие на этих уроках не приводило к духовному спокойствию. Более того, ему казалось, что его религиозное воспитание оставляет желать лучшего. Падре Арнальдо рассказывал им о молитве устной и молитве мысленной, отдавая предпочтение первой в том случае, если молящийся способен полностью сосредоточиться. «Мы не должны оставлять Господа Бога нашего в одиночестве», – говорил падре Арнальдо. – «Воспользуйтесь переменкой и навестите Его». Сиприано начал посещать часовню во время перемены. То была давняя традиция, и некоторые из учеников ее соблюдали. Ему нравились безлюдье и тишина храма, куда едва доносился шум резвившихся во дворе товарищей. Преклонив колена на деревянной скамеечке, Сиприано неустанно повторял две заветные мольбы: он молился о Минервине и о своем будущем после того, как окончит школу. Во время молитвы он был спокоен. Но когда уходил, омочив пальцы в небольшой чаше со святой водой, стоявшей у двери, тут-то и начинались сомнения: когда он молился и осенял себя крестным знамением, думал ли он о распятии Господа нашего или о ходулях и игре, ожидавшей его во дворе? Сомнения с каждым разом становились все более глубокими и терзающими. А если он, увлекшись игрой, их отгонял, они потом уже не оставляли его все утро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Сиприано чувствовал, что последняя фраза, где покойников сравнивали с собаками, трогала скорее сердца женщин, чем мужчин, и, напротив, на мужчин больше действовало утверждение, что эти несчастные не имели возможности слышать голос Господа. Время от времени Детка, Толстяк и Сиприано, выстроившись в ряд позади тележки, пели литанию за упокой усопших. Толстяк Клаудио запевал начало, двое других подтягивали:
– Sancta Maria.
– Ога pro nobis.
– Sancta Dei Genitrix.
– Ora pro nobis.
– Sancta Virgo Virginum.
– Ora pro nobis.
– Sancte Michael.
– Ora pro nobis Святая Мария. /Молись за нас. /Святая Матерь Божья. /Молись за нас. /Святая Дева из Дев. /Молись за нас. /Святой Михаил. /Молись за нас (лат.).
.
Закончив молитву, они некоторое время стояли молча, все трое, позади тележки. Если Сиприано вдруг замечал, что приближается группа женщин, он замогильным голосом взывал:
– Братья, окажите милосердие этим несчастным, которые не ведали сладких чувств братства и жили заброшенные, как бездомные собаки.
Женщины прекращали болтовню и бросали мелкие монеты на поднос, после чего Толстяк, воодушевленный подаянием, снова заводил ту же песню:
– Братья, окажите милосердие этим несчастным…
Продержавшись час, а то и больше, на этой позиции, Сиприано снова погружал трупы на тележку, Детка вел ее дальше, и они сооружали «могилку» на улицах Уэльгас, Суррадорес и Старая Дамба, чтобы повторить там тот же ритуал. В конце концов хоронили тела при церкви, указанной Мигелем Карликом, и, возвратясь в школу, клали в ящик для подаяний в капелле все, что получили в городе.
Собиратели подаяний завершали обход уже затемно, когда колокола созывали на молитву за Души чистилища. Медленные, печальные звуки колоколов звучали со всех городских колоколен, оповещая, что наступил, как говорили, «час покойников».
Сиприано падал на свою кровать совершенно обессиленный. Продолговатое помещение спальни с двумя рядами узких кроватей освещалось небольшой лампой, которую Писец гасил перед уходом. Из окон без занавесок струился от реки белесый отсвет. А зимой было так холодно, что Толстяк Клаудио клялся, будто, когда он проснулся, его ресницы были слипшимися от инея. Один лишь Жеребец раз-другой крякнет, все прочие настолько уставали к ночи, что, натянув белые сорочки, молча валились на свои кровати и мгновенно засыпали. Поэтому Сиприано в последнюю ночь той недели, когда он собирал подаяния, очень удивился, услышав шепот, передававшийся из одного конца спальни в другой, от кровати к кровати, вроде пароля. Он услышал, как Тито Альба, лежавший в кровати напротив, явственно прошептал:
– Детка, тебя Жеребец требует.
В белесом свете окон появилась тень, двигавшаяся туда, откуда начинался шепот. Затем в углу, где стояла кровать Жеребца, заскрипели пружины, а тем временем в спальне раздавались тихие восклицания и приглушенные смешки. Немного спустя тень прошла по спальне в обратном направлении, и воцарилась тишина.
На следующее утро Сиприано спросил у Тито Альбы, что там Жеребец делал в спальне с Деткой. Тито посмотрел на него своими выпуклыми глазами с короткими веками.
– Слушай, Недомерок, это правда, что ты с луны свалился или ты прикидываешься?
Больше он ничего не сказал, и Сиприано обратился к Толстяку Клаудио.
– Можешь себе представить, – отвечал тот, – Жеребец, когда ему приспичит, зовет Детку. Детка больше всех в школе смахивает на женщину.
Завершил объяснение Хосе, по кличке Деревенщина. Деревенщина был родом из Края Сосняков и не умел скрывать ни свои деревенские повадки, ни свою глупость. Это был совсем простодушный и наивный паренек. Он с трудом запоминал молитвы, а в испанских диктантах едва мог правильно написать четыре слова подряд. Но товарищем он был честным и словоохотливым. Сиприано спросил у него, почему Детка терпит издевательства Жеребца. Ответ был ясен, достаточно было посмотреть на лицо Деревенщины.
– Так ведь Жеребец командует, – объяснил он. – Ты разве не заметил, что после Писца главный у нас Жеребец?
На уроках латыни прошел слух, что завтра занятий не будет, так как состоятся похороны. Молитвы подкидышей в городе высоко ценили. Хор их голосов, уже утративших детское звучание, но не ставших еще голосами взрослых, был для многих горожан желанным сопровождением для перехода в мир иной. В завещаниях часто встречалось распоряжение, чтобы похоронный обряд сопровождался, за щедрый взнос, хором школьников. Одетые в форму мальчики в начищенных башмаках из овечьей кожи, построившись попарно с факелами в руках, провожали усопшего к месту его последнего упокоения.
Так совершалось погребение дворянина дона Томаса де ла Колина, который в своем завещании просил подкидышей молиться за него в обмен на жирный куш в школьную казну. Писец сообщил ученикам о щедром даянии покойного и призвал их не жалеть сил и порадеть об усердном заступничестве. С сокрушенными лицами и зажженными факелами подкидыши сопровождали тело покойного, напряженно прислушиваясь к песнопениям клириков: «Miserere» и «Dе Profundis» «Смилуйся», «Из глубин» (лат.) – заупокойные молитвы.
. Войдя в храм, они образовали кружок возле гроба, простояли всю заупокойную службу, а когда закончилось чтение молитв, Писец приподнял палочку и задал тон для начала «Dies irae»:
Dies irae, dies illа ,
Solvet saeclum in favilla,
Testet David сит Sibylla.
Quantus tremor est futurus,
Quand Judex est venturus,
Cuncta stride discussurus!
Tuba mirum spargens so пит
Per sepulcra region ит ,
Coget omnes ante thronem «День гнева»: День гнева, день решенья, /В прах рассеет все творенья, /Рек Давид с Сивиллой древней. /Сколько страху всем нам будет, /Как Судья от сна разбудит, /Строго все грехи обсудит! /Трубный глас покроет стоны, /Встанут мертвых легионы, /Все предстанем перед троном (лат.).
.
По окончании мессы, во время погребения покойного, на клиросе подкидыши запели литанию о заступничестве Всех Святых; в их хоре выделялся звучный, мелодичный голос Тито Альбы:
– Sancte Petro.
– Ora pro nobis.
– Sancte Paule.
– Ora pro nobis.
– Sancte Andrea.
– Ora pro nobis.
– Sancte Joannes.
– Ora pro nobis.
– Omnes Sancti Apostoli et Evangelistae.
– Orate pro nobis Святой Петр. /Молись за нас. /Святой Павел. /Молись за нас… /Все святые апостолы и евангелисты. /Молитесь за нас (лат.).
.
Пока подкидыши тянули литанию, народ, теснясь, подходил к родственникам покойного выразить соболезнование. В храме стоял тяжелый запах – смесь людского пота, дыма факелов и запах тления погребенных там. Но над всей этой юдолью вибрировало контральто Тито Альбы:
– Ut omnibus benefactoribus nostris sempiterna bona retribuas.
– Tе rogamus audi nos.
– Ut fructus terrae dare, et conservare digneris.
– Tе rogamus audi nos.
– Ut omnibus fidelibus defunctis requiem aeternam donare digneris.
– Tе rogamus audi nos.
– Ut nos exaudire digneris.
– Tе rogamus audi nos Чтобы всем благодетелям нашим вечные блага даровал. Просим Тебя, услышь нас. Чтобы плоды земные давать нам и сохранять соизволил. Просим Тебя, услышь нас. Чтобы всем верующим усопшим вечный покой дать соизволил. Просим Тебя, услышь нас. Чтобы внять нам соизволил. Просим Тебя, услышь нас. (лат.).
.
Кантилена школьников смолкла, и тогда, как заключение, общий хор и причетники запели последнюю заупокойную молитву:
– Libera me Domine dе morte aeterna,
in die illа tremenda.
quando movendi sunt caeli et terra,
dum veneris judicare saeculum per ignem Избавь меня, Господи, от смерти вечной в тот грозный день,
Когда сотрясутся небо и земля, пока Ты будешь судить род людской огнем. (лат.)
.
Подкидыши, отходя от алтаря, низко кланялись родственникам дона Томаса де Колина и направлялись один за другим к выходу, поднимая факелы над своими головами. Сиприано, идя в общем строю, даже не заметил своего дядю Игнасио, пока не очутился рядом с ним и не почувствовал его руку на своем плече. От этого прикосновения Сиприано вздрогнул. В доне Игнасио он видел бессловесного родственника, который также никогда не смел взглянуть прямо в глаза своему брату. Человек он был добрый, но какого-либо решительного шага от него нечего было ожидать. И все же Сиприано уловил понимающие взгляды, которыми обменялись дядя и Писец. И когда его товарищи погасили факелы и построились шеренгой для возвращения в школу, он пошел позади, чуть поодаль, вместе с дядей. Дон Игнасио слегка наклонился к нему.
– Доволен ты школой? Тебе нравится учиться?
Сиприано кивнул молча, чтобы не запнуться при ответе. Он не видел оснований доверять дяде. Конечно, это отец подослал его. Голос дона Игнасио зазвучал еще более мягко.
– Не знаю, известно ли тебе, что я возглавляю попечительство, управляющее этой школой, и состою членом Братства, которому она принадлежит.
– Д…да, так говорят, конечно, я знаю.
– Но ты не знаешь, что на последнем собрании Комиссии депутатов мне передали благоприятный отзыв о тебе. Ты первый в изучении Закона Божьего, латыни и в письме, выделяешься на занятиях по счетным таблицам. Безупречно ведешь себя, вежлив и дисциплинирован. Как ты полагаешь, может ли быть отзыв более лестным?
Мальчик пожал плечами.
– Все это очень важно, Сиприано, – продолжал дядя. – Раз дело так обстоит, я непременно должен поговорить с твоим отцом и изложить ему все обстоятельства. Ты хотел бы оставить школу и вернуться домой?
Решительность мальчика удивила дона Игнасио Сальседо.
– Нет, – сказал Сиприано. – Мне нравится в школе. У меня здесь есть друзья.
– Вот это и беспокоит меня, сынок. Твои товарищи – дети без родителей, невоспитанные, необразованные. Впрочем, ты сам знаешь, что тебя ожидает в дальнейшем. Еще два года в этих классах, а потом ремесленная работа, которую ты изберешь, и так до самой смерти. Таково твое будущее.
– Я могу также поступить в Муниципальную грамматическую школу, – возразил мальчик. – Все зависит от моего аттестата.
– Это верно, Сиприано. Я вижу, ты все разузнал. И еще не забудь про Центр классической латыни, если решишь стать священником. Ты бы хотел стать священником?
Мальчик помахал в воздухе погасшим факелом, потом стал опираться на него, как на трость. Сперва он отрицательно покачал головой, потом решительно отрезал:
– Нет.
– А доктором юриспруденции? У тебя хорошая голова, ты освоил латинскую грамматику, бегло пишешь по-испански… Мог бы со временем стать ученым законоведом. Отец оставит тебе в наследство немалое состояние, да и то, что принадлежит мне, тоже будет твоим. Но деньги надобно облагораживать. Деньги сами по себе не так уж важны, тем паче если не приобретены собственным трудом. Они вышли из Полевых ворот и направились к новому кварталу Тенериас, в глубине которого находилась школа. Сильно пахло кожей и красками, между городской стеной и домами квартала серебрилась излучина Писуэрги. Сиприано поднял глаза, посмотрел на розовое, безбородое лицо дона Игнасио.
– Не знаю, – сказал он наконец. – Еще много времени впереди. Мне надо подумать.
– Вот и хорошо. Спешить сломя голову незачем, поразмысли хорошенько. Два года быстро пролетят, быстрее, чем тебе кажется, и надо, чтобы к тому времени ты принял решение.
Они свернули за последний угол, и тут дон Игнасио поспешно сказал:
– У меня к тебе, Сиприано, одна просьба – пусть твой отец не знает ни о нашей встрече, ни о нашем разговоре. Ему этого ничего не надо знать. Он тебе пишет?
– Нет, – ответил Сиприано.
Прощаясь, дон Игнасио заколебался. Сиприано уже не ребенок, чтобы его поцеловать, вдобавок он, Игнасио, для него почти незнакомый человек. Он взял мальчика за плечи, слегка наклонился, потом выпрямился, отпустил Сиприано и протянул ему руку с перстнем. Ему хотелось бы проститься по-другому.
– Прощай, Сиприано, – сказал он. – Продолжай учиться. Пользуйся познаниями дона Лусио, он превосходный учитель. Ты никогда в этом не раскаешься.
VI
В августе месяце, на второй год после поступления в школу, Сиприано вместе с двумя соучениками и двумя братьями из монастыря Пресвятой Троицы участвовал в обряде освящения полей. Весь их класс, разделенный на группы, обходил поля, окружавшие город, и просил у Бога «налитого колоса и обильного зерна». Мальчикам было приятно общаться с земледельцами, молотить зерно, понукать мулов, ездить верхом на молодых осликах и пить из глиняных кувшинов. После чтения «Pater noster» и других положенных молитв крестьяне вручали школьникам несколько снопов пшеницы, которые они, возвратясь в школу, клали в Ящик для подаяний, и на следующий день превращали на рынке в наличную монету. Сиприано в компании с Тито Альбо и другим товарищем, прозванным Бродяжкой, далеко превзошел самую удачливую группу и в начале занятий удостоился похвалы Писца.
В ту пору Сиприано уже стал задумываться над вопросами совести. Он внимательнейшим образом слушал учителя Закона Божьего, но усердие на этих уроках не приводило к духовному спокойствию. Более того, ему казалось, что его религиозное воспитание оставляет желать лучшего. Падре Арнальдо рассказывал им о молитве устной и молитве мысленной, отдавая предпочтение первой в том случае, если молящийся способен полностью сосредоточиться. «Мы не должны оставлять Господа Бога нашего в одиночестве», – говорил падре Арнальдо. – «Воспользуйтесь переменкой и навестите Его». Сиприано начал посещать часовню во время перемены. То была давняя традиция, и некоторые из учеников ее соблюдали. Ему нравились безлюдье и тишина храма, куда едва доносился шум резвившихся во дворе товарищей. Преклонив колена на деревянной скамеечке, Сиприано неустанно повторял две заветные мольбы: он молился о Минервине и о своем будущем после того, как окончит школу. Во время молитвы он был спокоен. Но когда уходил, омочив пальцы в небольшой чаше со святой водой, стоявшей у двери, тут-то и начинались сомнения: когда он молился и осенял себя крестным знамением, думал ли он о распятии Господа нашего или о ходулях и игре, ожидавшей его во дворе? Сомнения с каждым разом становились все более глубокими и терзающими. А если он, увлекшись игрой, их отгонял, они потом уже не оставляли его все утро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54