Почему должна существовать другая жизнь? Неужели вам здесь не хватает?
В самом деле, да: хватит уже околесицы.
Итак, существует два маршрута к бессмертию. Их можно обозначить так: замедление или ускорение, или же -- напрямик или в обход. Смотри афоризмы Великого Белого Охотника. В тот момент, когда смотришь непосредственно в лицо смерти, ты бессмертен. Это маршрут напрямик. Замедленный, вампирский маршрут в обход -- это так: немного взял, немного оставил, конечно, позаимствуй по годику жизни у тысячи граждан, они не заметят -- но что произойдет, когда граждан перестанет хватать, а их рано или поздно перестанет хватать? К тому же маршрут ускорения -- это маршрут убийства, в то время как замедление -- маршрут манипуляции, порчи, унижения, порабощения.
Так как же встретить смерть лицом к лицу?.. не уклоняясь, без позы -а это всегда неизбежно будет рассматриваться как форма увиливания, хуже, чем уклонение, потому что скрыто. Для человека, который уклоняется и убегает, вроде Лорда Джима или Фрэнсиса Макомбера, надежда сохраняется. Но только не для того, кто выпячивает грудь и заворачивается в знамя, французский морской офицер в "Лорде Джиме"(72), который по-галльски пожимает плечами, один из величайших персонажей художественной литературы:
-- Parbleu, il s'en fuye, mais il a laisse son cadavrе en place...
-- Он сбежал, а труп свой оставил.
-- Intrugue par ce cadavrе?
-- Заинтригованы этим трупом?
Да нет, сказать по-правде... хорошо известная и задокументированная ересь, нечто знакомое в этой фигуре, отдаляющейся все больше и больше. "Как! Он сам!" Как в песне поется: "Они не вернутся, о нет, не вернутся, стоило им уйти..."
Сижу на покатой палубе с двумя спутниками в традиционном хиппейском прикиде: грязные джинсы, длинные всклокоченные волосы, рюкзаки. Сам я одет более консервативно -- при костюме и галстуке. Это место, по-видимому, -третий класс. Спутников моих допрашивают два таможенника. Один -- типичный: слегка пузат, золотые зубы, усы. Второй, очевидно, -- из образованных, в сером костюме и с черным галстуком. У него длинное, выступающее вперед овальное лицо, серая кожа, бледно-серые глаза. Я говорю ему, что я писатель, а он улыбается, и улыбка эта отражает его недоверие, ненависть, презрение: ясно же, что я не могу быть писателем в компании "хи-ипи".
И тут кое-что еще -- теперь я узнаю в нем охранника на Рынке, в том сне, когда я пытался выбраться из зачумленного Нью-Йорка и вогнал разбитую бутылку в его лицо. Что-то еще есть в этой улыбке. Улыбку я не могу записать, нет слов для его улыбки. Вот она обостряется, в ней видно все больше и больше -- чего? все его лицо освещается ею. Я понимаю, что он болен... смертельно болен каким-то кошмарным недугом. Улыбка эта -- чистое зло, настолько чисто она, блядь, сияет.
-- Там, где мы, -- Ад, а там, где Ад, должны мы пребывать вечно.
И вот сейчас я вижу корабль, он около 150 футов в длину, низкосидящий, серо-зеленого цвета, похож на эсминец. Я оставил свой багаж в гостинице и решаю не возвращаться. У меня в этом сне о путешествии третьим классом лишь небольшой кожаный саквояж, призванный подтвердить, что я писатель, и в нем лежит одна из моих книг. Я продолжаю повторять Улыбчивому, чтобы за ним послали.
Серия моих картин основана на тайне "Марии Челесты". Бригантину "Мария Челеста" заметили идущей на всех парусах от Азор в 1872 году. Высадившаяся на борт группа обнаружила, что судно брошено. (Не хватало одной шлюпки и судового компаса.) Груз спирта остался нетронутым. Судно взяло курс из Галифакса на Лиссабон с экипажем из тринадцати человек. На борту также находилась жена капитана. "Марию Челесту" отбуксировали в Гибралтар, где и провели дознание.
Выдвигалось несколько версий. Пираты? Но почему тогда не тронули груз? Спирт как топливо для приготовления еды или средство крепления вин хорошо бы продавался в этом регионе: Испания, Португалия, Марокко. Морские чудовища? Отравление спорыньей? Может быть -- похищение инопланетянами? Прочтя "Причастие" и "Прорыв" Уитли Стрибера(73), я серьезно заинтересовался посадками инопланетян и похищением ими людей. Я съездил к нему и провел все выходные в его хижине. Поговорив с ним и его секретарем и почитав "Бюллетень Причастия", я убедился, что инопланетяне или кем бы они там ни были -- реальное явление. Похищения в нескольких отчетах включали в себя и сексуальные контакты. В самом деле, похоже, именно это и было их целью.
По пути в Европу на пароходе. Я -- в большой общей спальне, кровать у стены. Ко мне на спину цепляется какое-то маленькое существо. Я вытягиваю его из-за спины, чтобы на него можно было посмотреть. Существо размером с кошку и напоминает гуманоидного осьминога. У него есть круглый диск рта, примерно один дюйм на полтора, снабженный присосками около трети дюйма в поперечнике. Помимо этого, есть, кажется, четыре щупальца, каждое длиною в фут. Оно пытается снова прицепиться ко мне. Глаз я не вижу. Существо, видимо, слепое и, наверное, хочет воспользоваться моими глазами. Кто-то говорит мне, что такие существа в особенности распространены в постелях у дальних стен, поближе к морю. Отвращения к существу я не испытываю.
Затем мужчина лет сорока, с высоким лбом и черными усами, как зубная щетка, садится напротив, смотрит мне прямо в глаза и произносит склизким, непристойным, вкрадчивым голосом:
-- Небесные Младенцы!
Что я интерпретирую как намек на "Марию Челесту". Умозаключение следующее: похищенный экипаж "Марии Челесты" имел сексуальные отношения с похитителями-инопланетянами, а потомством стали вот эти самые "Небесные Младенцы".
Я направляюсь во Францию на пароходе с Дэвидом Баддом. У нас -- каюта третьего класса, каморка вроде его спальни на чердаке на Южной Парк-авеню, 333. На хлипкой двери -- хлипкий замок. Мне это не нравится. Мне хочется первоклассного жилья, и я вхожу в большую комнату, где распределяют билеты.
Я вижу длинную очередь невероятно уродливых людей: отвратительно жирный мужчина, худой с длинной шеей, -- как человеческие пародии на рисунках Гроша (74). А направо -- стол для первого класса, вовсе без всякой очереди. Я говорю человеку, сидящему за ним, что хочу каюту первого класса, а он отвечает, что придется доплатить 638 долларов. У меня же -- только около 130-ти. Поэтому я отползаю назад в надежде, что сразу оплаты требовать не станут, а мне, быть может, удастся воспользоваться чековой книжкой или договориться, чтобы выслали из дома.
Обедать сажусь к стойке. Я там один, если не считать официантов, которые приносят невыносимо мерзкую еду. Первое блюдо -- тарелка холодной воды, где плавают несколько стебельков увядшего латука и кусочки холодной ветчины, говядины и телятины. Я спрашиваю, каково главное блюдо, а официант отвечает:
-- Заправка.
Я заказываю красного вина, в действительности не рассчитывая его получить.
Обходя пароход, набредаю на помещение, где сидят примерно тридцать человек, а на нарах лежат маленькие дети. Это странно. В большом кубрике второго или третьего класса -- множество людей и кошек -- большая длинношерстная черная кошка около трех футов в длину, еще одна с маленькой головой, почти как у цыпленка, и собака, развалившаяся в детской коляске.
В автобусе, но по-прежнему на судне. Входят два мальчика. Очень худые, в отглаженных серых костюмах и галстуках, невероятно гладкие бледные лица, губы тоже бледные и гладкие, точно в них нет крови. Тела их в плечах -- не больше фута, и всего около четырех дюймов в толщину. Они ничего не говорят -- просто стоят. Я вижу деревья и холмы: мы проплываем землю.
(Протухшая рыба из реки Опасность.)
Снаружи я вижу пейзаж. Мы проплываем довольно близко, возможно -- по каналу, но я могу наблюдать его только с правого борта. Пейзаж явно азорский. (Я проплывал однажды мимо на пути из Танжера или в Танжер.) Азоры совершенно отличаются от обычного средиземноморского пейзажа с оливами, кустарниками, чертополохом и галечными пляжами; здесь -- зеленые пасторали с деревьями, лугами, посевами, каменными мостами и каменными домами. Зеленые поля подступают к самой воде, пляжей никаких не видно, как будто остров подняли и откуда-то перенесли сюда.
Небесный Младенец превращается во Флетча и ластится к моей груди, мурлыча.
-- Обними меня! Обними меня! Обними меня!
Боль печали...
Неожиданно Флетч отскакивает. Кажется, послышался какой-то звук.
Я сижу там уже двадцать минут... обними меня обними меня обними меня... и печаль, печаль не легкая, но изматывающая, рвущая душу печаль и преданность своему подопечному, преданность Хранителя... бдительность, пробы наощупь, поиск опасных точек, клякс и мазков старых, смутных, забытых заговоров с целью возвести какого-нибудь иссохшего самозванца-мошенника на отобранный трон, пока Бухгалтерия Двора не отволокла его на склад, полный прочих "иначе".
Небесные Младенцы могут принимать любую форму, которую увидит Хранитель: лемура, мартышки, летучей собаки или любого другого существа из снов и фантазий.
Черные штормовые тучи, вспоротые вспышками серебряного света, зеленая вспышка на горизонте. Заметил вдали парус -- ясный и яркий в какой-то миг, затем его стерло вуалью дождя.
Ничего этого не происходило -- или, скорее, происходило одновременно, точно вахты, приемы пищи и записи в бортовом журнале, завтра и завтра невидения за пределами иллюзии настоящего времени.
Нарисованное судно, нарисованный океан, призрачная команда, механически заступающая на вахты, принимающая пищу, вносящая записи, в бортовом журнале в шести милях от Санта-Марии, простые люди, простые удовольствия. В аллигаторах ни на грамм безопасности. Куда вы все? Quo vadis?(75) В Гнауа, со спиртом -- крепить их вина.
Художник видит нечто, не видимое остальным, и, видя это и нанося его на холст, он помогает и другим это увидеть.
Значит, функция художника -- наблюдать и делать видимым в краске то, чего раньше, до того, как он это увидел, не существовало.
Осознающий значение наблюдатель-творец, наблюдающий то, что означает проявление... означает для кого или для чего? Для наблюдателя. Может оказаться, что его осаждают существа-личинки, которым не терпится, чтобы их пронаблюдали, не терпится существовать под наблюдением.
Но он бы мог видеть все: и copains(76), и оскорбительные письма, и критику. Он мог бы, в конечном счете, добиться маразматической славы и прудов с кувшинками, домоправительницы, что отгоняла бы докучливых от Мастера. Он знает, как делаются такие вещи.
Или писатель... на его лице остались шрамы от первых тягот, от годов пренебрежения и презрения критиков... но просто выдерживай линию, и станешь великим старцем литературы, и твое кольцо от салфетки будет храниться в особом неприметном ресторане. А может быть -- и Академия. Почему бы и нет? Он знает все маршруты, весь обмен любезностями, все цели, на достижение которых кладется жизнь, безупречные манеры, цветистые посвящения.
Или же он мог бы нырнуть на дно общества, гладкий, быстрый и смертоносный, как барракуда. Он бы всегда знал, кто его враг, не успеют остальные этого понять. Вот в чем секрет: всегда успевай первым.
Ну что, давайте пообщаемся с Музой. Входите, пожалуйста...
Египет. Что я здесь делаю? Ужас. Терпеть не могу жить в съемных домах с враждебно настроенными хозяевами. Все они ненавидят меня с первого взгляда -- как и все собаки. Нужно выбираться из этого кошмара. Но как? Двинемся вверх по реке к Мемфису, чтобы отыскать прежних Богов: большинство их -- жуткие старые мошенники, но у некоторых кое-что ценного было. Вот амулет от Бастет, Богини-Кошки. Также существует амулет Бога-Кота. Все собаки его ненавидят и боятся, ибо он вытаскивает на свет древнюю ненависть. Кто хозяин десяти разъяренных кошек?
В Александрии он достиг какого-то спокойствия, но собаки превратили его жизнь в ад. Затем он обзавелся двумя телохранителями с тяжелыми палицами, но даже этого было недостаточно, и им часто приходилось пускать в ход свои короткие клинки. В конце концов, он поймал дикую кошку. Выкормил ее, и она стала его кошкой. Терлась об него и прыгала ему на колени.
Теперь пора. Он выпускает кошку и показывает ей собаку. Кошка несется к цели, прыгает на собаку и вырывает ей кишки.
В больнице с медсестрами. Они только что принесли мне обед -- два крупных цыпленка с подливкой и ломтик пирога. Я съел одного целого цыпленка с фаршем, а потом решил сходить позвонить. Возвращаюсь к кровати -- подноса нет. Мне все еще хочется есть и я в ярости, заявляю медсестрам, что я еще не закончил. А как же пирог? Там Джеймс, и мы оба пытаемся уговорить ее принести нам еду обратно.
Замечаю двух странных животных, вроде хорьков из моего Получеловеческого раздела "Места мертвых дорог". Дома заколочены, другие, судя по виду, заселены лишь наполовину. Ржавеющий велосипед на крыльце весь оплетен вьюнком. От одного дома исходит густой аромат цветов и мускусный запах невозможных животных -- длинных, волнистых хорькообразных существ с огромными глазами, выглядывающих из кустов и сплетений лиан.
Я говорю Джеймсу, что мы, вне всякого сомнения, -- в дурдоме. До какой именно степени нам стесняют свободу передвижений -- трудно сказать.
Сцена меняется на школу психических исследований. Я разговариваю с молодым человеком с небольшой бородкой, который ошибочно принимает мой интерес за сексуальное влечение и говорит, что то, как я наступаю на него, вызывает сомнения, стоит ли мне доверять подобное знание. У него тонкие прямые волосы, как у индейца или японца, и я узнаю в нем определенный тип, которого никогда нельзя убедить, что тебя он не привлекает сексуально.
В МакАллене или Фарре, Техас. Там Брайон и Дэвид Бадд. Я смотрю видения на стене. Валун, а рядом растет дерево. Лагерь, вроде лагеря Бедуинов, в техниколоре -- пурпурный. Красный и желтый свет и халаты.
Там мама в машине.
Перебивка в гостиницу.
-- Ротшильды вернулись.
Чуть дальше в вестибюле -- Жак с Грегори. Выпиваю в баре с Аланом Уотсоном. Там Дэвид Бадд. Я говорю:
-- Я еще один возьму.
В машине в Джеймсом на двухрядке, посередине -- островок безопасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24