До меня доходил лишь неясный шум голосов, и я, обиженная тем, что они решили обойтись без меня, отошла, чтобы поправить в вазе розы, осыпавшиеся на рояль, но при этом не теряла Мартена из виду.
— Что же вы ответили? — спросил Мартен. Он взглянул на Франка, спрашивая его совета, тот, видимо, его одобрил.
— Вы правильно сделали, что предупредили меня, — продолжал Мартен. — Я подумаю. И сам позвоню вам чуть позже… Если мы решимся, вам надо будет поместить объявление… Мне бы хотелось иметь и других покупателей, вы понимаете?.. Вот именно! Мы сможем получить более высокую цену… Благодарю вас.
Он повесил трубку и оперся обеими руками о низенький стол. Франк сделал движение, чтобы его поддержать.
— Оставь, — сказал Мартен.
Он несколько раз глубоко вздохнул и выпрямился. Лицо его стало мертвенно-бледным.
— Что случилось? — воскликнула я.
Его, казалось, удивило мое присутствие. Он сел в угол дивана и вытер рот платком.
— Звонили из агентства, — объяснил мне Франк, — потому что к ним обратился некий адвокат, мэтр Боржер, который хотел бы купить виллу на побережье. Прогуливаясь в этих местах, он обратил внимание на нашу «Свирель», расположение которой ему понравилось. Это как раз то, что он ищет. Тогда он навел справки. Спросил, кто является владельцем, давно ли он поселился на вилле, откуда приехал, кто с ним живет…
— Вы понимаете, Жильберта? — спросил Мартен. — Этот мэтр Боржер чрезвычайно любопытен.
— Вы бы тоже могли в свою очередь навести о нем справки. — заметила я.
— К чему!… Версари передал мне предложение. Мне надлежит ответить «да» или «нет».
— Что же вы ответите?
— Да, и не раздумывая! Этот Боржер — наблюдатель, в этом можно почти не сомневаться. Они придумали эту хитрость, чтобы проникнуть сюда, не вызвав подозрений. Я им подыграю. Естественно, и речи не может быть о продаже; я отнюдь не намерен, дорогая Жильберта, распоряжаться имуществом, которое принадлежит вам. Мы лишь сделаем вид. Я знаю, что могу рассчитывать на вас… Не правда ли?
Наклонившись ко мне, он вглядывался в меня, не скрывая холодной иронии, придававшей теперь нашим отношениям характер какой-то беспощадной борьбы.
— Не правда ли, Жильберта?.. Заметьте, впрочем, этот Боржер вполне может быть просто Боржером. Стоит рискнуть. Рискнем?.. Да, я вижу, что вы того же мнения, что и я… Франк… Позвони в агентство. Скажи, мы принимаем посетителей с десяти часов до двенадцати и с пятнадцати до девятнадцати…
Но в ту минуту, когда Франк поднял трубку, Мартен на короткое мгновение потерял сознание. Голова его упала на спинку дивана. Руки на груди судорожно сжались. Я хотела помочь ему расстегнуть ворот рубашки. Он оттолкнул меня.
— Кристен, — прошептал он. — Предупредите Кристена.
10 часов вечера
После ужина, на котором Мартен не появился, я предупредила Жака. Я призналась ему, что нахожусь в стесненных обстоятельствах и что мы вынуждены сократить наши расходы. Жак был ошеломлен.
— Это вы из-за меня хотите продать? — сказал он. — Но как только дядя скончается, у меня будет много денег… Я не хочу видеть вас грустной, Жильберта.
Он заключил меня в свои объятия. Жак заключил меня в объятия. У меня не было сил говорить. Жак, любовь моя…
5 августа
Я разорвала все, что записала вчера. Я совсем сошла с ума. Я была счастлива. Для женщины любовь — всегда первая любовь. Я теперь даже не сердилась на Мартена — он стал для меня как бы чужим. Он ушел из моей жизни в ту минуту, когда Жак коснулся губами моих губ. Он унес с собой все наши воспоминания, наши горести, наши радости, наше прошлое. Я с Жаком, на стороне Жака. Я не знаю еще, как я его спасу, но я, конечно, что-то придумаю. Я боюсь, страх мой всегда сильнее, чем я могу это выразить словами, но я привела свои мысли в порядок. Все стало так просто.
6 августа
Сегодня утром я снова спустилась в столовую. Я не видела Жака с позавчерашнего дня. Он спросил, чувствую ли я себя лучше. Несчастный, он совсем забыл, что мы с ним «муж и жена». Он разговаривал со мной так робко, словно очень молодой человек с очень юной девушкой, Он был очарователен. Он пытался сдержать победоносную, несколько самодовольную улыбку, потому что Мартен смотрел на него, но он весь светился, и это выдавало его, Я старалась держаться как можно холоднее. Пусть он пожалеет, что воспользовался минутной слабостью. Пусть обвинит меня в непостоянстве, пусть гнев, досада, унижение заставят его уехать. Я не вижу другого выхода. Мартен может говорить что угодно… Если Жак решит, что его любовь для меня развлечение, он выйдет из игры. В своей любви он дошел до того предела, когда из-за одного неосторожного слова, одного презрительного жеста можно смертельно обидеться. Я заставлю его уехать. Тем хуже для меня и для Мартена. Может быть, я готовлю смертный приговор Мартену, но…
20 часов
К чему теперь плакать!… Несколько минут назад Мартен зашел ко мне в комнату. Он, как обычно, прекрасно владеет собой, но глаза его лихорадочно блестят. Я невольно восхищаюсь им. Он принес кое-какие безделушки и попросил меня их спрятать. Когда же я выразила удивление, он не дал мне говорить.
— Я не хочу, чтобы какие-то вещи могли выдать присутствие в доме четвертого человека… Помилуйте, дорогая Жильберта, вы, насколько мне помнится, были прежде куда сообразительней. Подумайте сами! Наши посетители обязательно узнают в агентстве, что на вилле нас только трое. Надо, чтобы моя спальня имела вид пустующей в настоящее время комнаты для гостей. Мои личные вещи будут заперты на ключ в шкафу…
— И вы собираетесь спать здесь! — воскликнула я.
— Бог мой! — сказал он. — В этом не было бы ничего неприличного. Но успокойтесь. Я, с вашего разрешения, проскользну в вашу спальню, лишь когда посетители ее осмотрят… Никто не заподозрит, что я существую. После семи часов все будет как и прежде… Вы удовлетворены?.. Теперь, если вы непременно хотите пощадить нашего юного артиста, скажите об этом откровенно! И поскольку я молчала, он осторожно присел на мою кровать.
— Я всегда считал, дорогая Жильберта, — сказал он уставшим голосом, — что вы мужественная женщина. Одно ваше слово — и, клянусь вам, Кристен тут же покинет дом. Вы имеете право сделать выбор… Но, быть может, вы тоже вынесли мне приговор?.. Нет?.. Благодарю вас, Жильберта.
Он встал, мимоходом потрепал меня по щеке и вышел. Вот каков он. Всего несколько секунд на размышление — не успеваешь даже подготовить ответ. Он уже все продумал за вас. Он принял решение, которое вы всей душой отвергаете. Да еще говорит, что уважает вас за сильный характер. В сущности… В сущности, я думаю, он просто издевается… Он явно лжет, а глаза, рот, лицо выражают искренность. Почему бы и мне не вести с ним ту же игру? Жак уедет, но тогда, когда этого захочу я, одна я!
7 августа — 11 часов
Телефонный звонок из агентства. Франк уже взял трубку, когда я подошла. Жак, увидев меня, нашел уж не знаю какой предлог, чтобы остаться. При первых же словах он насторожился.
— Как вы его назвали? — спросил Франк. — Боше?.. Но мне кажется, вы говорили «Боржер»?.. Ах, это другой покупатель… Повторите, пожалуйста, имя… Франсуа Боше? Жак подошел поближе.
— Спросите его, — прошептал он, — не импресарио ли он.
— Алло, — сказал Франк. — Мне кажется, есть импресарио, которого так зовут… Ах, это он… Очень хорошо, спасибо… Пусть приезжает, когда хочет… В два часа?.. Прекрасно. Он повесил трубку.
— Вы его знаете?
— Его все знают, — сказал Жак. — Вы никогда не слышали о нем, Жильберта? Я забыла ответить. Жак не мог усидеть на месте.
— Представьте себе только, — говорил он, — Боше в этом доме!
Он вспомнил вдруг, что он страдающий амнезией Поль де Баер и что ему следует сдержать свое возбуждение. На какое-то мгновение он успел позабыть, что играет здесь чужую роль. Не знаю, помнил ли он еще, что любит меня. Он был так поглощен своей страстью к музыке, и теперь настала моя очередь загрустить, почувствовать себя обиженной. Он даже не попытался удержать меня. Я слышу, как он играет, как умеет играть, когда хочет привлечь к себе внимание. Чего ждет он от этой встречи с Боше? Теперь эта мысль мучит меня. Неужели я бы предпочла, чтобы первым посетителем был тот, «другой», которого так опасается Мартен? Но, как это ни глупо, мне тяжело. Каким тоном он сказал мне: «Представьте себе только, Боше в этом доме!» Все остальное было словно сметено ураганом. Нас больше не существовало. Когда Мартен вспоминал Бразилию, голос у него дрожал точно так же; для них всегда существует другая любовь, кроме обычной любви. Пусть уезжает, Боже мой, пусть вырвется отсюда, но благодаря мне.
9 часов вечера
Мне нужно подвести итог, записать во всех подробностях все, что произошло сегодня после обеда. Меня одолевают всевозможные страхи, и я уже просто не способна рассуждать. Жизнь моя полна противоречивых и непоследовательных поступков.
Боше приехал в половине третьего. Дверь ему открыл Жак. Франк, видимо, здорово его проинструктировал, потому что он был еще больше де Баер, чем обычно. Боше — толстяк, небрежно одетый, с черными глазами навыкате, нетерпеливый, страдающий одышкой, от него пахнет погасшей трубкой. Человек он очень светский, из тех, кто вечно торопится. Почтительно поклонившись мне на крыльце, он осмотрел парк и виллу с одобрительным видом и сразу же ввел нас в курс дела. Сам он не является покупателем, покупатель — Борис Проковский, знаменитый пианист.
— Борису нравятся эти места, — пояснил Боше, очень раскатисто произнося «р». (Я за свою жизнь видела немало эмигрантов и сразу догадалась, что он швед.) — Борис очаровательный малый… Вы его знаете?..
— Я сама играю на рояле, в свободное время, — сказала я. А муж мой играет на скрипке.
— Вот как, чудесно.
Но я тут же заметила, что Боше инстинктивно замкнулся. Должно быть, он опасается любителей. Он по-хозяйски вошел в вестибюль. Я наблюдала за Жаком. Он был смущен, чрезмерно предупредителен. Я бы предпочла, чтоб он вел себя более сдержанно. Я дала Боше нужные ему объяснения: дата строительства виллы, расположение комнат.
— Хотите подняться на второй этаж?
— Нет… Незачем… У меня нет времени. Больше всего меня интересует сама атмосфера, вы понимаете меня, дорогая мадам!… Борис стр-р-р-рашно чувствителен к атмосфере.
— Тогда пройдемте в гостиную, хотя бы на минутку. Жак открыл дверь. Он изо всех сил старался походить на де Баера, и я вдруг поняла, почему он так вел себя: он черпал уверенность в изображаемом им персонаже, он держался с Боше как с ровней, поскольку собирался его попросить кое о чем. Боше увидел картину и затем, сразу же, рояль.
— Поздравляю вас, — сказал он. Я позвонила Франку и предложила Боше:
— Не выпьете ли вы чашечку кофе? Боше заколебался.
— Но… Охотно, — проговорил он наконец. — Но извините меня, что не смогу задержаться здесь подольше, как мне того бы хотелось… У меня через час свидание, в Монте-Карло. И поскольку он был хорошо воспитан, добавил без особого восторга:
— Я рад за вас, что вы играете ради собственного удовольствия… Теперь пошла мода на пластинки. Мне немного жаль.
И тогда Жак как в воду бросился, храбро и с той неловкостью, которая позабавила и в то же время покоробила меня.
— Мы очень много работаем, — сказал он. — Сейчас мы разучиваем концерт Брамса. Боше удивленно поднял брови и улыбнулся.
— О! — произнес он, развеселясь. — Это довольно сложно.
Франк поставил поднос между нами и принялся разливать кофе. Боше с чашкой в руках подошел к роялю.
— Буду счастлив послушать вас, — продолжал он. — Борис придет в восторг, когда я расскажу ему…
В голосе его звучала еле уловимая ирония, вполне достаточная, чтобы заставить меня решиться.
— Я весьма посредственная музыкантша, — сказала я, — но у моего мужа настоящий талант.
— Вот оно как, — сказал Боше смеясь. — Мсье де Баер, вот вас и представили. Так что берегитесь!
Жак взял скрипку и поднял смычок тем плавным движением, которое уже само по себе привлекает внимание и заставляет обратиться в слух. Он заиграл сонату Баха и сразу же позабыл о нас. Вот это я и любила в нем, его абсолютную искренность, полное отсутствие комедиантства. Ему очень хотелось, чтобы Боше услышал его. Но теперь он больше не думал о Боше. Не замечал его. Но Боше, он-то и видел, и слышал его; он даже не пытался скрыть своего удивления… Он замер, насторожившись, почти не веря себе. Осторожно поставил чашку на краешек рояля и медленно отошел, отступил на несколько шагов, чтобы лучше видеть Жака. Он изучал его внимательным взглядом, в котором не осталось и тени благодушия. Жак играл удивительно мягко и изящно. У меня тогда возникло странное предчувствие: мне показалось, что наши судьбы, если только это слово имеет смысл, разошлись. Не знаю, как это объяснить. Но нет никакого сомнения, я всем сердцем поняла, что эта минута является чрезвычайно важной, решающей для нас.
Закончив первую часть, Жак поклонился, коснувшись пола смычком, подобно фехтовальщикам, потом поискал глазами Боше. Боше не произнес ни слова. Мы замерли в ожидании. Он взял чашку, помешал ложечкой кофе.
— Вы никогда не думали о том, чтобы выступать в концертах? — спросил он вдруг напрямик.
— Нет, — ответила я вместо Жака.
Это «нет» само вырвалось у меня. Сказала ли я так из предосторожности, вовремя вспомнив, что Жак в эту минуту был Полем де Баером? Или по какой-то другой причине, которую я не могу сейчас точно определить? Не знаю.
— Жаль! — проговорил Боше. — Действительно жаль.
Мадам де Баер ничего не преувеличила. Вы очень талантливы. Я знаю немало скрипачей, которые отдали бы все на свете за такой звук, как у вас… Ваша игра местами может показаться спорной, но, главное, уж поверьте мне, у вас есть… Жак словно окаменел от радости.
— Благодарю вас, — пролепетал он тем нежным голосом, который все еще волнует меня.
— Если разрешите, — продолжал Боше, — не могли бы вы исполнить что-нибудь другое… в жанре более…
Он сделал руками плавное движение, словно лепил облака. Жак сыграл Форе, затем Шоссона, а вслед за этим Равеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21