https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_rakoviny/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 

Его считают хорошим — тем лучше. Но возьмите, к примеру, ревность Робера, главного героя. Как по-вашему, правдоподобен ли его образ? А сами вы ревновали, Серж?
— Да, случалось…
— Я хочу сказать — ревновали до умопомрачения?
— Думаю, что да.
— Тогда вам известно, как и мне, что ревнивец ничего не позволяет, ничего не пропускает, ничего не прощает. Робер должен был убить жену, а не любовника.
Он подтолкнул ко мне шкатулку с сигаретами и, наверное, удивился, увидев, что я взял сигарету недрогнувшей рукой.
— Теперь я полагаю, — сказал он, — что ошибался. Не бойтесь высказаться определенно и напрямик. В данный момент я доискиваюсь до истины.
— Возможно, вы и правы.
— Нет! Никаких «возможно». Ваше мнение?
— У меня еще нет мнения.
— Так вот, по-моему, он должен был убить жену… Это слабый момент в развитии сюжета. И мы должны внести коррективы. Одно дело — литература, а другое — кино. Оно не прощает никаких промахов.
Я наблюдал, как он сужает круги, подготавливая почву с устрашающей ловкостью. Он будет мучить меня без передышки, чтобы выудить признание.
— Есть в романе и другое слабое место, — продолжал он. — Опять же касающееся ревности… Говорю вам, эта книга написана головой, а не нутром!
— Вы судите сурово.
— Потому что люблю докапываться до сути. Посмотрите, Серж, перед вами человек, снедаемый ревностью. Для ревнивца не существует моментов, когда он питает доверие. Любовь для него изначально сомнение, недоверие, подозрительность, тревога… Правильно я говорю?
— В его страсти уже заложено убийство. Вот это нам и следует внушить с первых же кадров.
— Согласен с вами. Но в таком случае вы расскажете уже совсем другую историю.
— Ну и пусть, если она правдивее, жизненнее! Я встал. Меня трясло от бешенства, но я ничего не мог поделать.
— Послушайте, Гараван… — начал я. Но он сразу прервал меня с чистосердечной, светлой улыбкой:
— Зовите меня Патрис… Мы работаем рука об руку, не правда ли? Так что церемонии побоку. Что вы собирались мне сказать?
Я засунул кулаки поглубже в карманы, прошелся по пушистому паласу, потом обернулся и посмотрел Гаравану прямо в глаза.
— К чему вы, в конце концов, клоните? Он развел руками в знак бессилия, но продолжал улыбаться.
— Я ищу. Мы ищем… Видите ли, для меня сейчас недостаток этого романа в том, что он показывает незаурядных людей, поставленных в исключительные обстоятельства. Тогда как нам, наоборот, нужно будет показать совершенно заурядных людей — таких, как вы и я, но тем не менее способных на какие-то крайние поступки… Понимаете?.. Я побуждаю вас к тому, чтобы попытаться идти по этому пути. Поговорим о нас… Допустим, это наша с вами история… Таков замысел продюсера. И он прав. Зазвонил телефон. Мы вздрогнули, как парочка, занятая любовью.
— Ответьте, — сказал Гараван. — Скажите, что меня нет дома… Или нет: скажите, что вы — мой секретарь, и спросите, что передать. Я снял трубку.
— Мсье Гаравана нет дома. С вами говорит его секретарь. Достав из ящика письменного стола несессер, Гараван подпиливал ногти.
— Да, записываю… Мсье Бетель, прекрасно… Мсье Гараван будет завтра утром… Пожалуйста, мсье. Гараван одобрительно кивал. Я положил трубку на место.
— Очень хорошо, — сказал он. — Самый подходящий тон… Этот тип — зануда. Никакого значения. Но, если бы я смел, Серж, я попросил бы вас, когда звонят в вашем присутствии, отвечать вместо меня. Вас это не затруднит?
— О-о! Ничуть.
— Итак, на чем мы остановились?
Он это знал не хуже меня, но желал подчеркнуть, что продолжает вести игру и задавать вопросы надлежит ему, а отвечать — мне.
— Вы говорили о том, что нам следует трактовать эту историю как свою собственную.
— Вот именно… Но в таком случае, мне думается, нам следовало бы пересмотреть возраст персонажей. Они слишком молоды — я отдал себе в этом отчет уже задним числом. Кто такой, в сущности, ревнивец? Скрип пилочки терзал тишину.
— Это тип, склонный к мести, — продолжал Гараван, — даже еще до того, как у него появится повод… Но, если ревнивец слишком молод, его месть будет лишена размаха, не так ли?.. Существует состояние всепоглощающей ревности, сверхчувствительности к обиде, которое мы обязаны передать… Вам сколько лет, Серж?
— Двадцать восемь. Гараван задумчиво отполировал ногти о рукав.
— В вашем возрасте еще легко прощают. В моем — нет. Вот почему я и хотел, чтобы нашему Роберу стукнуло сорок… Такой возраст позволил бы нам по-другому толковать его поведение.
Наконец-то он подошел к этому вопросу, приближаясь с бесконечными предосторожностями, шаг за шагом, кружным путем, словно желая выйти на зверя с подветренной стороны. В дверь постучали.
— В чем дело? — крикнул он, и его голос внезапно зазвучал сердито. Старая служанка опасливо просунула голову в дверь.
— Приехали грузчики, мсье.
— Мы перебираемся в деревню, — вздохнул Гараван. — Хорошо, иду. Извините, Серж. Я отправляю туда свои коллекции. Увидите, они вас заинтересуют. Если позвонят, ответьте за меня, пожалуйста.
Он быстро вышел. А я воспользовался его отлучкой, чтобы отдышаться. Нервы у меня были так напряжены, что я уже только и мечтал, как бы откинуться в кресле, протянуть ноги, полностью расслабиться. Я уже четко представлял себе, в чем заключается его план. Под предлогом переделки моей книги в сценарий он задался целью заставить меня заново пережить мою жизнь с Матильдой и подтолкнуть к рассказу об автомобильной катастрофе так, как он ее себе представлял, то есть как о преднамеренном убийстве. После чего он выдаст меня полиции. Другого толкования быть не могло. А я? Разве мне и самому не хотелось способствовать этому? Разве не за этим я сюда пришел? И да и нет… Я был не в состоянии дать однозначный ответ. В данный момент мне хотелось побольше узнать о его замысле. Я этого страстно желал. Скрытая борьба меня возбуждала. Ненависть к Гаравану действовала на меня как спиртное. Кто-то любил Матильду сильнее меня! Кто-то ненавидел меня больше, чем я ненавидел несчастного Мериля! И насколько Гараван прав! Я только и способен на жестокую, мгновенную, глупую месть. Тогда как он не спешил. Он убьет меня со своей непроницаемой улыбкой хорошо воспитанного человека. Он уже приступил к препарированию моего романа, и тот истекает кровью под его проворным ножом. Вскоре от этой книги, в которую я вложил всего себя, ничего не останется. Но я вынужден соглашаться со справедливостью его критических замечаний. Еще немного — и мне будет стыдно, что я написал эту историю. Кошмар! Он вернулся с подносом, заставленным бутылками и стаканами.
— Бедняжка Анриетта, — сказал он, — и вправду стареет. Этот переезд заставляет ее терять голову. Вернее, то, что она называет переездом, — на самом деле всего лишь отправка некоторых вещей. Я отправляю в деревню свои коллекции, как я вам уже сказал, книги, кое-какую мебель… в сущности, совсем немного. И твердо намерен сохранить за собой эту квартиру, принадлежавшую моей матери… Я провел тут детство. Не очень веселое. Я почти не знал отца. Он скоропостижно скончался от разрыва сердца. Мама меня немного подавляла, если вы представляете себе, что я хочу сказать, Серж… Портвейн?
— С удовольствием. Он ловким жестом налил мне вина.
— Мне повезло, — продолжил он, — я нашел в деревне очень приятный дом… В делах я удачлив… И вот сейчас я его благоустраиваю по своему вкусу. Вам наверняка понравится. Жить здесь стало просто невозможно. Меня поминутно беспокоят. Я даже подумываю… Он медленно поставил свой стакан обратно на поднос.
— Извините меня за бестактный вопрос… Связаны ли вы каким-либо контрактом или свободны, совершенно свободны?
— Я свободен.
— В таком случае не согласитесь ли вы по-настоящему стать моим секретарем?.. Я спрашиваю вполне серьезно. Вы себе не представляете, какую почту я теперь получаю! Я просто не знаю, с какого конца к ней подступиться. Само собой, я обязан ответить на все эти письма, но у меня не хватает мужества. И знаете, поклонницы, в моем возрасте… Он шаловливо захихикал, что прозвучало неуместно в его строгом кабинете.
— А кроме почты телефонные звонки множества знакомых, которые полагают, что их поздравления доставляют мне удовольствие. Вы лучше меня найдете для них подходящие слова. Соглашайтесь, Серж — и вы не пожалеете. Я оценю ваши услуги… очень щедро. Что вы на это скажете?
Я часто смотрел документальные фильмы об Африке. Один из них пришел мне на память. Крупного хищника — из тех, к кому приближаться рискованно, — загоняют в яму, замаскированную ветками, забивают издалека, практически незаметно для животного. Гараван загонял меня постепенно. Он все предвидел, все подготовил… Даже это предложение, которое наверняка составляет часть его плана. Он считал, что может со мной хитрить. Я изобразил на лице нерешительность. Он снова взял в руки стакан, но не пил, а посматривал на меня из-под прищуренных век.
— Я несколько смущен.
— Но вам нечего смущаться! — вскричал он. — Это я буду вам премного обязан. Скажу вам по секрету: я человек скрытный и даже робкий… Да, робкий. Мне требуется невероятно долгое время, чтобы привыкнуть к новым лицам. С вами же я чувствую себя легко, потому что вы хорошо знакомы с проблемами, с которыми столкнулся я… Я имею в виду литературные проблемы… Мы понимаем друг друга с полуслова, и поэтому вам нет цены. Он осушил свой стакан и машинально посмотрел его на свет.
— Ну что ж, — сказал я, — да будет так. Когда приступать?
— Благодарю… Благодарю вас, Серж… С завтрашнего дня, если пожелаете. Скажем, с девяти до полудня и с четырнадцати до восемнадцати… Вас устраивает такой распорядок дня?.. Отлично! Он извлек из внутреннего кармана чековую книжку.
— Нет, не возражайте. Это вам на первые расходы… Одна деталь меня несколько смущает… Ваша борода… Я ничего против нее не имею… но предпочитаю, чтобы вы ее сбрили… Вам предстоит принимать людей… а у Патриса Гаравана привыкли к известному… как бы это сказать… известному стилю.
Черт побери! Гараван стремился вернуть меня к облику, который запомнили свидетели из «Золотой рыбки». Он протянул мне чек. Я прочел вписанную им сумму: тысяча франков. Сложив чек, я суховато поблагодарил. И я знал, что он понял: я не поддался на обман.
Он посмотрел на свои часы — спортивные часы со множеством циферблатов, которые никак не вязались с его черным пиджаком отличного покроя.
— Уже поздно, — сказал он. — Мы возобновим работу завтра. Мне кажется, дела наши идут неплохо, не правда ли? И я представлю вас Оппенгейму, моему продюсеру. Очаровательный человек, и ничего от промышленника. Его цель — не коммерческий фильм, а фильм искренний, способный тронуть зрителя, понимаете? Он проводил меня до лестницы и пожал мне руку.
— Я очень доволен, Серж, очень доволен… Поскорее возвращайтесь!
Дома я долго стоял под душем. Как древние, я верил в то, что вода смывает позор. Секретарь Гаравана! Среди всех гримас жизни эта наверняка выглядела самой отвратительной.
На следующее утро я перевел деньги с чека на свой банковский счет и сбрил бороду. Отныне мое нагое лицо напрашивалось на изобличение. Я позвонил у дверей Гаравана. Меня приняла старая Анриетта.
— Мсье нет дома, но он сказал, что вы знаете, чем надо заняться.
— Да, я в курсе.
Я направился прямо к письменному столу, на краю которого лежала стопка нераспечатанных писем и записка Гаравана:

«Извините меня. Я должен на сутки уехать. Отправьте почту. Благодарю».
Я сразу узнал почерк. Тот самый, что на конверте пневматического письма. Значит, сомнений больше нет. Человек, писавший Матильде, а также наверняка тот, кто звонил ей по телефону, — именно Гараван. Но, по мере того как сомнения рассеивались, мое озлобление оживало. Оно еще больше усилилось, когда я стал просматривать письма, по сути дела, адресованные мне. «Я только что прочел „Две любви“, и роман меня потряс… Ваша столь волнующая книга рассказывает мою историю почти что слово в слово… Какое глубокое постижение психологии и какая тонкость чувств…» По большей части писали женщины. Одна из них начала письмо так: «Мэтр, прочитав ваше замечательное произведение, я почувствовала такую близость к Вам…» Я даже обнаружил в конверте фотографию — молодая женщина в шортах с теннисной ракеткой в руке. Я был не только удивлен обилием писем, поскольку не имел за плечами никакого опыта писательского успеха, но еще и тронут, взволнован столькими знаками уважения. Значит, у меня, такого одинокого, такого покинутого, есть друзья, бесчисленные друзья. А Гараван осмеливался подвергать меня подобному испытанию! Фимиам славы — моей славы — мне приходилось вдыхать опосредствованно, стыдясь и как бы украдкой. Я его убью! Из нас двоих один лишний. Гараван подготовил для ответов визитные карточки. Я впрягся в работу. «Весьма польщен», «Благодарю Вас» и тому подобное.
Иногда я придумывал варианты. Употреблял менее избитые обороты, выражал благодарность в более субъективной манере. Но как бы я себя ни обманывал, я оставался его подручным. Его негром! В десять я все бросил и сбежал, чувствуя, что больше не могу. Прохаживаясь по улице, я выкурил две или три сигареты. Я был волен в любой момент сказать Гаравану: «Вы подлец!» И хлопнуть дверью. Но такая свобода действий меня связывала. Возможно, это звучит чудовищно, но я охотно убил бы Гаравана, однако не желал вызвать его неудовольствие.
Я вернулся, чтобы доделать работу. Я также записал несколько телефонных звонков, условился об одном-двух свиданиях. После полудня я купил черные очки. В них я почувствовал себя более защищенным. Гараван уже был дома, когда я вернулся. Мне пришлось извиниться за то, что я отлучался. Я ужасно досадовал на себя за то, что он засек мою отлучку.
— Да нет же, дорогой Серж. Это мне следует извиниться перед вами. Вы вправе думать, что я — человек неорганизованный: говорю вам, что буду отсутствовать, а сам возвращаюсь ранее обещанного срока. Все это кажется непоследовательным… Но так нынче складывается деловая жизнь… Вы, я вижу, провернули большую работу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20


А-П

П-Я