И я уважала Г.П. как старшего и более опытного товарища.
И я не понимала, почему Александр тихо ненавидит Г. П.
Он ужасно нервничал! Вот неразбериха перед собранием, все шумят, разбрелись по залу. Г. П. в сторонке с пятью человеками тихонько репетирует на гитарах. Вдруг Александр нервно кричит: «Георгий Петрович! Ну что вы в самом деле! Давно пора собрание начинать, вы когда закончите?» Г. П. тут же заканчивает репетицию. Я в недоумении. Почему Г. П.? Ведь о собрании еще не объявлял никто, все разбрелись – в чем Г. П. виноват?
Было и еще много таких же мелких сцен. Понятно, что во Франкенеке (то есть в семьях В. и Лены с Костей) личность Г. П. всячески обсуждалась и обсасывалась. И малейшие проявления его личности подвергались суровому осуждению.
Надо сказать, Г.П. действительно человек довольно прямой и страстный. Например, выступала у нас одна женщина, занимающаяся психологической помощью наркоманам и алкоголикам. Ее толком не слушали, потом наш бард Н. Начал над ней подтрунивать. Г. П. встал и своим мощным баритоном сказал: «Вот вы смеетесь над ней, а сами на себя посмотрите! Вот вы, Н., курите! Так может, она бы вам помогла избавиться от вредной привычки, а вы держитесь за свое и хихикаете!» Это было почему-то расценено как оскорбление Н.
Или другой случай. Наши «ивановки» обливались утром холодной водой. Н. Отпустил остроту в их адрес. Г. П. снова сделал замечание, причем примерно в таком стиле: «Бедные женщины должны от всех прятаться, как мокрые курицы, над ними все смеются, а нам учиться у них надо!» Самое удивительное, что на эту фразу больше всего обиделись сами ивановки! Их обозвали «мокрыми курицами»…
Для меня становилось очевидным, что на Г.П. будут обижаться в любом случае. Он все делает неправильно. Он неправильно ходит, говорит, дышит. Любая его фраза – прямое оскорбление всему обществу. Любое его действие – против Александра. То, что он не обрывал меня и не вынуждал (как это делал Александр) называть его, пожилого человека, на «ты» и по имени – было расценено как «любовь к почестям» – мол, он ТРЕБУЕТ, чтобы к нему по имени-отчеству (хотя добрая половина общества прекрасно называла его на «ты», и он тоже не возражал!)
Когда Г.П. решил пройти курс «светового питания» (зверская методика – человек 7 дней ничего не ест и не пьет, потом еще две недели – только пьет соки… некоторые копыта отбрасывают), прошел успешно и рассказал о своем опыте – Н. тут же прокомментировал это так: «Конечно, ему хотелось выделиться. Показать – вот какой я герой!»
Г.П. и сам это прекрасно ощутил. И как-то мне сказал: ну все, я теперь в опале. Александр боится за свою власть.
Не передать горечи, которую я испытывала тогда. Я так любила общество, все его члены казались мне такими возвышенными и прекрасными. Я не мыслила жизни вне общества (почему– смотри выше). Но ведь и Г.П. – очень хороший человек, и мог бы принести нашему обществу такую пользу! И вот – какие-то дурацкие интриги, предубежденность…
Какой сильной была ненависть к Г.П., можно судить хотя бы по такому факту. Через два года после его ухода я заговорила о нем с Леной и попыталась сказать: «Не он один виноват. Мы тоже виноваты в его уходе». Лена, обычно такая спокойная, избегающая даже тени конфликтов, вдруг взвилась и начала на меня чуть ли не кричать: «В чем мы виноваты? Я ему звонила! А он! Он то… Он се… Вот что он мне сказал (к слову – ничего особенно страшного, но это если смотреть объективно)». Я даже испугалась такого напора и сказала: ну конечно, конечно, ты права.
Или на последней нашей встрече с Александром (после ухода Г.П. прошло два с половиной года, все о нем давно забыли, произошло множество более ярких событий), без всякого напоминания, сам Александр вдруг посмотрел на меня и начал говорить о Г. П. «Вот ты, Яна, хотела, чтобы у нас Г.П. был руководителем (это бред! Об этом никогда никто и речи не вел, и мысли не возникало). А ты не знаешь, каким он был авторитарным человеком! Вот вы бы у него поплясали!» При этом в голосе его звучала обида и ненависть.
При всем этом в обществе не нарушался принцип Любви!
Если даже сейчас кто-то из общества прочтет эти строки о Г.П., он скажет недоумевающим тоном: как это? Кто это его ненавидел? Кто это его изгонял? Все ему звонили! Все с ним общались! И я общался (лась). Это он сам ушел.
Ни один член нашего общества ни за что не признается даже самому себе, что он испытывает к кому-то хотя бы неприязнь! Ведь это – нарушение принципа Любви! Поэтому, чтобы скрыть от самих себя происходящее, очень многие регулярно намеренно звонили Г.П., участливо расспрашивали его о жизни – словом, общались. Мне, к примеру, столько никто не звонил, как и любому рядовому члену общества. К Г.П. относились с таким участием именно потому, что ощущали его отделение от общества, именно поэтому нужно было так активно заниматься в его отношении «бомбардировкой любовью».
Почему я так подробно говорю об этом? Кому интересны наши интриги?
Да потому что это – вернейший признак тоталитарной секты. Я своими глазами увидела, как выживают неугодных. Тех, кто не может полностью подчиниться руководителю (ах… такому мягкому, демократичному и неавторитарному!)
Были и другие случаи. Ушла из общества женщина, пытавшаяся, как и я, что-то возражать. Ушли другие – молча. Но пример с Г.П. – самый яркий.
Теперь я подхожу к описанию сцены, которую мне не забыть, наверное, до конца моих дней.
Было очередное собрание в доме В. Председатель рассказывал о своих очередных делах… они с Костей поняли, что с Центром ничего не получится и решили заняться продажей книг. Открыли издательство, привезли книги, стали составлять каталог. В. встретился с самим Мегре и взял у него разрешение на перевод «Анастасии». Общество ахало и охало. Г.П. тоже присутствовал – он молчал, давно оставив попытки что-то изменить.
В этот день я решила выступить. Так как о нас с мужем уже создалась слава критиканов, вставляющих Великому Делу палки в колеса, я решила в этот раз не заниматься критикой, а внести дельное предложение. Я хотела предложить назначить Лену (которая и так очень многое в обществе организовывала) на должность координатора. Александру некогда заниматься встречами, поездками к дедушке, так пусть этим официально занимается Лена (а то у нее это как-то подпольно проходит). Заранее я, конечно, поговорила с самой Леной, она меня с восторгом поддержала.
Но как-то за рассказами о Великих Делах мое выступление отложилось. В конце концов Александр сказал, что сейчас мы пойдем прогуляемся и помедитируем на свежем воздухе. Все с восторгом поддержали его. Тут Александр вспомнил: ах да, еще же Яна хотела что-то сказать. Я встала. Собственно, у меня всего несколько слов. Вот Лена у нас все организует, так давайте ее назначим официально… потому что надо же заботиться и о делах общества, не только об издательстве.
Непонятно отчего, мои слова «пробудили» Г.П. Он сказал: вот молодец, не побоялась сказать правду! Мы действительно не занимаемся тем, чем надо бы заниматься… Александр с Костей тут одни все тянут, а мы как будто ни при чем. Нам тоже надо организоваться как-то…
Как я уже упоминало, любое слово Г.П. воспринималось как скандальное. Я уже не помню, кто первым поднял крик… но крик поднялся дикий. Я не могу вспомнить подробностей… В общем, началось «посягание на священные основы общества».
Помню, что мой бедный муж попытался меня как-то поддержать. Я больше ни слова не говорила, но меня начало трясти. Он попытался сказать В., что вот видите, мы же вам говорили о книгах, и вы теперь продаете книги, почему же вы нас не послушаете сейчас?
И тогда В. во всеуслышание сказал:
– Вы, Завацкие, постоянно занимаетесь критикой. Вам все не нравится. Вы говорите, что хотите работать… вот посмотрите на Костю! Он единственный, кто встал со мной рядом. Кто сказал – да, я готов с тобой работать! Он все бросил и приехал ко мне, и работает вместе со мной. А вы только умеете критиковать. Вот вы бросайте все, приезжайте сюда, как Костя, и тогда будете работать вместе с нами! Чтобы с нами работать, нужно здесь жить!
Потом было еще что-то… Помню А, которая говорила с чувством:
– Как вы можете критиковать? Я потрясена! Вы что, хотите, чтобы у нас вообще ничего не было! Это такое счастье, что мы можем здесь собираться, встречаться… Что у нас такая дружба, такая любовь! А вы хотите все разрушить! Ну и не будет ничего! Ни Саши не будет, ни общества!
В общем, кто во что горазд… Кто-то вспомнил про мое первоначальное предложение назначить Лену координатором. И каждый считал своим долгом упомянуть об этом: что за глупость? Зачем нам еще какой-то координатор? Так что я под конец уже сама была убеждена, что сказала глупость.
(прошел год после этого, и уже В. сам настаивал, чтобы Лена всегда подписывала под своей фамилией «координатор». Должность оказалась полезной и правильной. Хотя официально на собрании меня просто высмеяли).
Потом кто-то сказал, что хватит ерунду болтать, надо идти гулять. Но ему возразили, что гулять уже поздно. Помедитируем здесь. Мне стало ужасно стыдно, что я сорвала людям прогулку. Я вообще чувствовала себя виноватой во всем происходящем. Слезы текли по моему лицу. Кто-то предложил:
– Давайте помедитируем на Яну. Поможем ей!
Все сели в круг, взялись за руки, закрыли глаза. Я хорошо ощущала направленное ко мне внимание всех, и стиснув зубы, сдерживала истерические рыдания. Мне хотелось закричать. Тут наша ясновидящая Ц. начала говорить о том, что она видит в медитации. А видела она какого-то святого старца, который подошел ко мне лично и чего-то там на меня начал сыпать. Вроде, что мне нужна помощь… Каждое ее слово было мне – как ножом по сердцу. Я ощущала себя страшно виноватой перед всеми. Из-за меня началась эта перепалка. Я – критикан, который не дает людям жить спокойно, устраивает скандалы. Я недостойна быть среди таких прекрасных, светлых людей… Они такие светлые и хорошие, что даже не обвиняют меня ни в чем. Они хотят мне только помочь! Они думают, что мне плохо, и хотят мне помочь! Они не видят, что мне больше всего хочется убежать, забиться в темный угол, спрятаться от назойливого чужого внимания… Что их энергия давит на меня темной массой и причиняет невыразимую боль. Что сердце мое разрывается от горя и ужаса. Что я не хочу жить… не хочу жить…
Наконец медитация на меня кончилась. Каждый (каждый!) член общества, кроме Г.П. подошел ко мне по очереди, погладил меня по плечу или по голове, сказал несколько утешающих слов (я все еще плакала). И с каждым словом мне становилось все хуже, потому что – все они такие хорошие, я одна плохая.
В эту ночь я не сомкнула глаз. Я не хотела жить. Лишь к вечеру следующего дня я почувствовала себя хоть немного в норме.
Удивительно, что один лишь Г.П. позже сказал: каким издевательством, какой бестактностью была эта медитация… и я была так благодарна ему хотя бы за это запоздалое признание.
Разумеется, объективный читатель может лишь посмеяться над этим. Нужно быть внутри, чтобы понимать меня. Нужно верить в общество и любить его, как это было тогда у нас принято. Только тогда можно понять, что со мной сделали в тот вечер.
Разумеется, я виновата в этом сама. Нечего было верить во всякую чушь и вообще вступать в секту.
Тот вечер сломил меня. Я поняла и сделала окончательный вывод: в нашем обществе нельзя критиковать НИЧЕГО. Ничего нового нельзя предлагать – все, что идет не от Александра – в нашем обществе рассматривается как зло. Если писать информационные письма (с письмами тоже была история, но рассматривать каждую мелочь здесь невозможно), то нужно до последнего слова согласовывать их содержание с Александром.
Кстати, нельзя даже и рассказывать об обществе посторонним, рекламировать его где-то. Мы с мужем написали об обществе в Интернет на один из форумов. Александр, узнав об этом, устроил нам головомойку… все дело в том, что необходимо было скрывать наши эзотерические интересы. Александр мечтал получить права на издание «Розы мира», и необходимо было создать у Аллы Андреевой и Андреевского Фонда впечатление, будто наше общество состоит сплошь из воцерковленных православных (даже то, что я католичка, нужно было скрывать!) и занимаемся мы исключительно беседами по Библии. Написать куда-либо правду – значило навредить обществу.
То есть какое-либо творчество в нашем обществе невозможно. Единственный способ остаться в нем – это жить спокойно своей жизнью, время от времени приезжать на собрания, и с раскрытым ртом слушать Александра и выполнять все его распоряжения. Даже не пытаться что-либо возразить, так как Александр все равно гораздо компетентнее, у него больше информации, короче говоря – нужно его слушаться беспрекословно.
(Информация, кстати, выдавалась далеко не вся. Очень многое, что происходило во Франкенеке, скрывалось от рядовых членов общества.)
К тому времени это поняли практически все. У многих это произошло не так болезненно, как у меня. Например, я слышала, как А., программистка, предлагала В. свои услуги с компьютером, и он ответил ей: «Ну что ты, у нас есть молодые, умные ребята, они все сделают». После этого А. плакала – это ясно, ей дали понять, что в ее профессионализме сомневаются, что она вообще как личность в обществе никакой пользы принести не может. Ну и так далее… Многие продолжали мечтать о том прекрасном времени, когда все мы соберемся под одной крышей, будем жить общиной. В обществе поддерживалась и муссировалась уверенность, что рано или поздно это обязательно произойдет. На каждом собрании планировалась жизнь будущей общины, мы мечтали об этом… почему-то особенно привлекала всех такая деталь – мы обязательно построим баню (варианты – сауна, русская баня), и в традицию войдет общая помывка (о, конечно, мужчины и женщины отдельно… никакого свального греха).
Но пока никакой возможности переехать во Франкенек ни у кого не было. Поэтому все продолжали просто встречаться на собраниях и мило общаться.
Если кто-нибудь из общества прочитает эти мои строки, вполне возможно, он скажет (я уже слышала такие мнения):
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25