.. Короче, отец перешел на другую студию и там осуществил задуманное. К этому времени Алекс Блант снимался в каком-то фильме и в сериал не попал. Папа всю жизнь чувствовал себя по отношению к нему виноватым, ведь он клятвенно пообещал Бланту главную роль... Кажется, даже есть какое-то письменное соглашение... Что касается мамы, то ей отец не оставил ни цента — между ними была лютая взаимная ненависть. Я не знаю всех подробностей, но если со мной что-нибудь случится за то время, которое осталось до совершеннолетия, то Алекс Блант сумеет получить деньги по старому долговому обязательству. Вот так.
— Твои деньги достанутся этому борову? — удивилась я.
— Не исключено. Причем, как только Алекс их получит, то постарается тут же свернуть постановку. Я уверена, что на мюзикл он не потратит ни единого доллара.
— Селестина, у меня еще один нескромный вопрос... Сегодня в машине ты сказала, что Алекс побаивается тебя. Отчего?
На ее лицо словно тень набежала.
— Извини, Мэвис, — сказала Селестина глухим голосом и поднялась с кровати. — Я хочу принять ванну.
Она стала распаковывать свой багаж. Достала туалетные принадлежности и полотенце и скрылась за дверью ванной.
Вскоре я услышала, как льется вода.
Глава 3
Во время ужина мое неважное мнение об актерах только усугубилось: все жадно ели и пили, каждый старался урвать лакомый кусочек, громко разговаривали, бранились, зло шутили...
Когда Ахмед убрал со стола пустые грязные тарелки и подал кофе, появились авторы: драматург и композитор. Пьяный Алекс тут же подошел к ним, положив парням на плечи свои жирные, как тюленьи ласты, руки. Я думаю, он просто пытался устоять на ногах.
Ганну и Бэнкрофту было лет по тридцать. Похоже, их связывали только возраст и работа. Во всем остальном они резко отличались.
Берт Бэнкрофт — маленький, толстенький, как бочонок, с густой шапкой черных волос на голове и тонким шнурочком усов над верхней губой. Он был суетлив и привередлив, то улыбался, то хмурился — похоже, что его настроение менялось ежеминутно.
Иган Ганн — высокий блондин, стриженный очень коротко. Он был неспешен и даже слегка заторможен. Его голубые глаза смотрели из-под толстых стекол очков внимательно и бесстрастно.
— Друзья мои, вы тут всех знаете, кроме... — Алекс посмотрел на меня своими масляными пьяными глазками, почти незаметными из-за толстых щек. — Это Мэвис Зейдлиц. Сбог...смог...сногсшибательная блондинка. Рекомендую! Она хочет дебютировать в нашем мюзикле и покорить весь мир. Как считаете, девочка правильно выбрала время и место?
Голубые глаза Игана Ганна оглядели меня.
— Мэвис поет? — спросил он.
— Нет, — ответила я.
— Мэвис танцует?
— Нет.
Иган Ганн недоумевающе посмотрел на хозяина, который уже нашел свой стул и пристроил в нем свои чресла.
— Кажется, время и место не совсем подходящие для нее, Алекс.
— Ты не прав! — рявкнул тот так, что зазвенели бокалы. — Ты не видел, как Мэвис двигает попкой... То есть я хотел сказать, ты не видел ее пластику и ритмику... Это будет настоящей эротической сказкой! Мы это так поставим, что зрители застонут!
— Погоди, Алекс, — заволновался Ганн. — Но как же замысел?.. Идея?..
— Плевать мне на всякие идеи! Твое дело — музыка. А за остальное не волнуйся!
Берт Бэнкрофт тоже оглядел меня и принялся теребить свои усы.
— В чем-то Алекс прав, — нервно хохотнул он. — Это может быть вставным номером. Ты помнишь, Иган, мы говорили, что в конце первого акта нам нужно нечто зажигательное? Эротическая сказка... Хм...
— Берт, ты резко поглупел, попав в этот дом, — холодно процедил Иган.
— Черт побери! Ты сочиняешь музыку? Ну и сочиняй! — вскричал Бэнкрофт. — Автор сценария — я!
— Автор либретто, не более, — вздернул нос Ганн. — Назвать сценарием то, что ты написал, нельзя. Ни одного свежего образа. Сплошные штампы. И это называется «произведением на современную тему»!
Алекс Блант понял, что сейчас они разругаются, и решил вмешаться:
— Давайте отложим спор на потом. У нас еще будет время поговорить, как и где вывести Мэвис на сцену. Друзья! Как насчет выпить? Мартини со льдом, а?
Он встал и повел Бэнкрофта и Ганна к бару.
Селестина наклонилась ко мне:
— Мэвис, не принимай слова Игана Ганна всерьез: он против тебя потому, что ты ему понравилась. Этот сухарь страшно конфузится в обществе хорошеньких девушек, уж я знаю. И начинает корчить из себя Моцарта. Ты его приручишь в два счета.
— Да ну!.. — отмахнулась я. — Толстячок показался мне более симпатичным.
— Оставляю его тебе, — засмеялась Селестина. — Дальше все пойдет, как по расписанию: эта компашка надерется и начнет вспоминать, кто и где играл, пел или музицировал и кто делал это лучше. Лично я от их бредней уже сдыхаю. Не выношу ностальгические ахи и охи. Пойду спать. Увидимся утром, Мэвис.
— Слушай, Селестина, я буду у тебя за стеной, и если вдруг кто-то начнет ломиться в дверь, стучи — приду на помощь.
— Договорились.
Она, улыбаясь, поднялась и пошла наверх. Я с чашечкой кофе пристроилась на диванчике и почти сразу же почувствовала, что кто-то плюхнулся рядом. Повернулась: так и есть — толстячок.
— Не хотите выпить? — спросил он и протянул мне бокал, в котором позвякивали льдинки.
— Я не пью ни виски, ни мартини.
— И правильно делаете, — расплылся в улыбке мистер Бэнкрофт. — Но я принес вам не виски, а лимонад. Очень освежает.
Я отпила немного: действительно освежает. Честно говоря, я могу выпить и более крепкий напиток, особенно, если это нужно для дела — любовного или какого иного. Но просто так не пью.
— Плюньте на Игана, он всегда пыжится, когда видит красивую девушку, — зашептал на ухо толстячок, придвинувшись ближе, чем надо. — Все знают, что парень просто комплексует.
— Ваш Иган меня нисколько не волнует, мистер Бэнкрофт, — заверила я его.
— Зовите меня Бертом.
— Хорошо. А вы можете звать меня Мэвис.
Толстячок сразу глубоко задышал и придвинулся еще ближе. Глаза его сделались, как два голубиных яйца.
— Благодарю, Мэвис, — сказал он так, как будто я пообещала ему спеть на ночь колыбельную.
— Как дела? — поинтересовалась я. — Мечтаю получить в вашем мюзикле малюсенькую, но роль.
А сама подумала: «Если бы Джонни видел меня сейчас подлизывающейся к драматургу!.. У него бы селезенка лопнула от смеха».
— Все замечательно, — вздохнул Берт, — кроме парочки пустяков.
— Хочу услышать о будущем спектакле из первых уст, — сказала я так, что самой стало противно.
Толстяк начал теребить свои усики.
— Ну... Нам надо создать нечто ностальгически-трепетное из жизни полузабытой кинозвезды... Я говорю про Нину Фарр. Мы придумали с Иганом кое-что. Но тут Нина выкинула номер: притащила эту крашеную рухлядь, у которой нет ни шеи, ни талии. Когда-то она играла роли авантюристок, но это не значит, что и сегодня ее можно затянуть в корсет и заставить танцевать канкан.
— Понимаю, кого вы имеете в виду, — Трейси Денбор.
— Да, Трейси... — Он посмотрел на меня и вздохнул. — Мы придумали такой ход: спектакль в спектакле. Изнанка мюзикла. Репетиции и все такое... О чем это я еще хотел сказать? Ах, да! — Берт хлопнул себя потной ладонью по лбу. — У главного персонажа, кинозвезды, которая решила тряхнуть стариной, есть красавица-дочь. Мать хочет сделать из нее знаменитость, но дочь не интересуют ни кино, ни театр. Она мечтает лечить туземцев где-нибудь в дебрях Африки или Австралии. Подвижническая натура... Однако дочь хочет помочь своей мамочке: ходит на репетиции, подбадривает, утешает... Ну, как мы придумали?
— Класс! — я сделала восхищенное лицо. — И чем все заканчивается?
— Сейчас расскажу. Но я вижу: ваш бокал пуст. Разрешите снова его наполнить?
— Пожалуйста.
Пока толстячок вертелся у бара, я провела «наружный осмотр» гостиной. Иган Ганн, очевидно, отправился спать, раздосадованный тем фактом, что моим вниманием овладел его соавтор. Лежит, наверное, в койке и кусает локти от досады. Алекс Блант и Нина Фарр заняли вдвоем одно кресло. Хм... Я не пуританка, однако подобные трюки проделываю только в интимной обстановке, а не на виду у всех. Черт побери! Трейси и Уолтер делают то же в другом кресле! Если Нина сидела на коленях у Алекса, то Уолтер — на коленях у Трейси. Воздержусь от комментариев.
Вернулся Берт, неся два бокала с лимонадом. Берт сел и прижался к моему бедру, надеясь на ответный жест. Я не стала его делать, впрочем, и отодвигаться тоже.
Драматург произнес какой-то сложный тост — на хинди, как он пояснил. Когда я попросила перевести его, Берт покраснел.
— Это пожелание... Чтобы ваша грудь не осталась без внимания... Мэвис, вы можете не беспокоиться. У вас такая потрясающая фигурка... На чем я остановился?
— На пересказе сюжета, — я поставила пустой бокал на столик. Берт сделал то же самое.
— Да... На премьеру стареющей кинозвезды пришли друзья Нины — актеры, режиссеры, критики... Ну, в общем, половина Голливуда и часть бродвейской публики. Они должны стать свидетелями триумфа актрисы. И вот...
Он умолк, затягивая мелодраматичную паузу. Я терпеливо ждала.
— И вот за пять минут до начала спектакля актрисе сделалось дурно. Нервы не выдержали, сказалось напряжение... За кулисами — паника. Что делать?
— Я знаю. Раз дочь посещала все репетиции, она невольно выучила роль назубок. Пусть дочь отыграет премьеру вместо матери.
Кажется, я сразила этого гения наповал. Берт только хлопал глазами. Наконец он закрыл рот и сухо поинтересовался:
— Кто вам рассказал? Иган?
— Нет. Я догадалась сама.
Тут мистер Бэнкрофт окончательно расстроился и умолк. Его губы надулись, а усики задрожали.
— Не огорчайтесь, Берт, — попробовала я вернуть ему хорошее настроение. — Я догадалась о таком повороте, потому что очень внимательно слушала вас и смотрела... Я умею читать мысли других людей... Иногда.
Он долго решал: поверить мне или нет. Мой ласковый взгляд сделал свое дело, и толстячок оттаял.
— Мэвис, все должно быть так, как вы сказали: вместо матери на сцену выйдет дочь. Но публика ведь, надеется увидеть своего старого кумира — рыжеволосую Нину. Поэтому дочери придется надеть рыжий парик.
— Это будет триумф Нины, — подхватила я. — Все ведь уверены, что видят именно ее — такую легкую, веселую, музыкальную...
— Вы опять прочитали мои мысли?
Тут он обиделся всерьез. Надулся, напыжился и даже отодвинулся от меня.
— Я угадала чисто случайно! Извините, Берт. Но как вы все прекрасно придумали! Замечательная идея! Ужасно интересно!
Он покосился, но ничего не сказал.
— Берт, милый, я и не думала дразнить вас. Все вышло ненароком... Что по сюжету было после премьеры? Расскажите! Я сгораю от любопытства.
— Но вы все знаете! — разлепил он плотно сжатые губы.
— Честное слово — нет! Хотите поклянусь?
После непродолжительного молчания драматург продолжил:
— Ладно, слушайте... Шоу стало сенсацией Бродвея. Бурная реакция в прессе, записи на радио... Мать молчит, но дочь... Она ведь попала в сложное положение: вынуждена быть на сцене собственной матерью, то есть выступать вместо матери...
— Представляю, как она мучается! — с жаром воскликнула я, боясь переиграть.
— И вдруг сюжет делает крутой вираж...
— Не может быть!
Толстячок снова навалился на меня всем телом.
— Когда-то Нину любили два человека. Она выбрала одного и вышла за него замуж — он стал отцом ее дочери. К тому моменту, когда затевается премьера на Бродвее, он умирает. Нина — вдова. Что касается второго мужчины, то этот человек оказался однолюбом. В его жизни есть только одна женщина — Нина. Стараясь ее забыть, он лазает по горам, участвует в военных операциях, забирается в прерии и джунгли... Случайно узнает о готовящейся шумной премьере на Бродвее — прочел в какой-то газете. И захотел увидеть Нину. Пришел на спектакль. А после шоу прибежал с цветами за кулисы, чтобы поздравить любимую женщину с грандиозным успехом. Он предлагает ей руку и сердце. А на самом деле разговаривает с дочерью в гриме Нины. Вы представляете, Мэвис? Девушка видит перед собой благороднейшего мужчину, влюбляется в него! И продолжает играть на сцене!
— Что за...
Я прикусила язычок, чтобы не обидеть «творца» словом «ахинея».
— Берт, вам не кажется, что в вашей пьесе все запутались? Как вы думаете развязать этот узел?
— Вот! — Глаза его заблестели. — Вы попали в точку! Развязка!
— Ну и?..
— Дочь так вжилась в образ собственной матери, что не может уже быть сама собой. Обращаясь к Нине, она говорит: «Я люблю его так же, как и ты, мама!». Каково? В темноте белеет ее лицо, и губы шепчут...
— Да, зал будет потрясен.
— Они у меня зарыдают, как дети! — Берт потряс своими пухлыми кулачками. — Они почувствуют, что такое — любовь!
На всякий случай я повторила, как завороженная:
— Они почувствуют... Но ведь это еще не конец?
— Да.
Он сник, как будто мой вопрос был острой иголкой и из мистера Бэнкрофта вышел весь воздух. С тоской глянул на пустой бокал.
— Я еще не придумал, чем все это закончить... Нет вдохновения. Конечно, прицепить какой-нибудь финал можно, но я не ремесленник. Я — мастер! А вдохновение... Оно придет.
— Конечно, Берт.
— Давайте выпьем еще. Я принесу лимонада.
— Спасибо. Принесите. Здесь стало что-то жарко и душно.
Не успел мистер Бэнкрофт встать с диванчика, как перед нами возникла, словно привидение, долговязая фигура Игана Ганна. Композитор осуждающе смотрел на соавтора сквозь толстые стекла очков.
— Я пришел, чтобы напомнить тебе, Берт, о завтрашнем раннем подъеме, — сказал он. — Ты не забыл, что у нас полно работы?
— Завтра я буду свеж, как утренняя роза, — пробормотал драматург.
— Сомневаюсь, — Иган Ганн выразительно посмотрел на бокалы в обеих руках Берта. — Ты не уймешься, пока не нагрузишься под завязку. А потом будешь дрыхнуть до обеда.
— Да будет вам известно, мистер Ганн, что мы пьем исключительно лимонад! — решила я встать на защиту толстячка. — Так что ваша риторика здесь неуместна.
— Знаю я этот «лимонад»! — фыркнул Иган. — Две части водки и три части шипучего лимонного сока. Да еще пара кубиков льда. Когда пьешь — вкус спиртного неощутим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16