- Ну, мушкетеры, продолжим наши игры? Или перейдем к мирным переговорам? Надеюсь, вы уже поняли, что объект для нападения выбран вами крайне неосмотрительно? А вообще-то хвалю: действовали смело, энергично, а главное - дружно. Но, - он брезгливо поморщился, - примитивно, грубо.
- Да уж конечно - приемов не изучали, - проскулил Мишка, икая.
- И напрасно. Мужчина - это прежде всего воин, не правда ли? И в наше время он тоже должен уметь владеть шпагой. В свободное время не откажусь дать вам несколько полезных уроков - люблю смелых, решительных ребят и поощряю эти качества. За сим - откланиваюсь! - Он поднялся на несколько шагов по тропке, обернулся. - Визитной карточки не оставляю, а нынешняя моя резиденция, как вы, верно, уже знаете, - у достославного аксакала Пиди. Надеюсь, вам известны такие слова, как "резиденция", "резидент". Он сделал ударение на этих словах. - Отлично - вы не только смелы, но и не глупы. В свое время, находясь в спецкомандировках за рубежом, я многому научился - с удовольствием поделюсь с вами частью моего опыта. А также многими другими интересными впечатлениями. Чао!
- Во - мужик, да? - восхищенно пропел Колька, вытирая руки пучком сухой травы. - Небось в разведке работал!
Всю обратную дорогу не выходил из ума Тимофей. Поневоле вспоминал Андрей его незадавшуюся жизнь, и многое в ней виделось теперь по-иному. Был когда-то Тимофей Петрович Елкин грамотным специалистом, видным на селе человеком. Потом, когда жена перебралась в город, закрутила там "роман с последствиями" и забрала детей, он потихоньку запил. Но, не желая показывать людям горя, не ища жалости, пил весело, бодрился, придуриваясь, скрывая злую тоску и обиду. Стали его сторониться, общались несерьезно, слегка, за бутылкой под кусточком, а вот для раненого сердца близких никого не осталось. Когда Андрей с дружинниками опечатывал Тимофеев домишко, ему как-то остро и жалко бросилось в глаза его запустение, давнее и глубокое равнодушие хозяина к родному гнезду. Пусто было в доме, холодно от этой пустоты, грязно не по-хорошему. И только один уголок оставался светлый - где висела под чисто протертым стеклом в хорошей самодельной рамочке семейная фотография.
Некстати вспомнилось Андрею и письмо Семена. Вот и пойми, разберись, участковый. Один укоряет, что строгости к нему было мало, а с другим, выходит, наоборот - слишком круто завернул. А его еще за чуткость хвалят, в газетах печатают.
Андрей, не останавливаясь, вырвал из-под ремешка планшетки свернутые газеты, зло скомкал их и бросил в кювет.
Неожиданно заморосило, потом припустило сильней. Андрей был без плаща, поэтому свернул к птицеферме - все равно надо туда наведаться.
Будто на шум мотоцикла выскочила, толкнув ногой дверь, Галка, держа лоток с горкой надколотых яиц. Андрей загнал мотоцикл под навес, снял шлем и, ежась, втягивая голову, побежал к крылечку, скользя сапогами по сразу размокшей земле.
- Яичко выпьешь, участковый? - улыбнулась она.
Галка стояла совсем рядом, и Андрею было приятно смотреть на нее. Как-то колхозный пастух Силантьев при случае очень хорошо сказал про нее: "Мордашка славная такая, все будто улыбается". Верно старик заметил. А почему так, и не поймешь сразу: то ли ямочек на лице много, то ли веснушки играют, то ли глаза чересчур блестят, а то, может, и просто - хороший человек была Галка. С детства она отличалась решительностью характера, никогда не смущалась препятствиями, все ее любили, и все у нее получалось, потому, видно, что шла всегда к цели весело, вприпрыжку и напевая, значит, уверена была в себе и силы свои хорошо знала. Еще когда в шестом классе училась, вроде шутя, подружке сказала, а для себя твердо решила: "Кончу школу - сразу за Андрея замуж пойду! Подумаешь, по Дашке страдает справлюсь! У Дашки всего-то - коса да глаза, и лет ей, наверное, уже двадцать. А таких, как Андрей, не то что в Синеречье, на всем белом свете больше нет!" Казалось, пошутила тогда Галка, а вот совсем недавно шли они с Андреем по селу - по пути было, и кто-то с лавочки, глуховатый, видно, сказал им вслед: "Кабы поженить их - то-то бы детишки у них хороши были". Андрей посмеялся, обернулся и шутливо пальцем погрозил, а у Галки ноги подкосились. Теперь, встречая Андрея, она не знала, что делать, как держать себя, терялась, скрывала смущение легкой девчоночьей болтовней трещала как сорока обо всем подряд, что приходило в шальную от первой любви голову.
- Ой, Андрейка, как тебе форма идет! Совсем на себя не похож. Ты по делу или навестить кого? А я постричься хочу...
- В монашки, что ли?
- Сам ты монах! На танцы только дружинников проверять ходишь. Дашка тебе жить не дает? Вот это возьми - смотри какое большое, даже жалко, что треснутое. А несушки все пропадают - плохо ты их стережешь. Я даже председателю жаловалась, а он говорит - лисичка. Чудная только какая-то лисичка - по выходным работает.
Андрей вспомнил даму около рынка.
- По-моему, эта лисичка больше не придет... В ближайшие шесть месяцев.
- Да бери еще, не стесняйся - эти все равно списывать в бой. Придешь сегодня на танцы? У стариков Чашкиных такой интересный дачник объявился, с машиной. Ребята его уже поколотить успели. А дождик кончился. У меня какие глаза, а? Милка говорит - серые, врет, правда? У меня - голубые, как у нашего любимого участкового Андрюши. Побежал, побежал! Кур не подави своим драндулетом! Покатай меня, а? Чтоб Милка похудела. На мосту оглянись - я тебе помашу, ладно?
Андрей, улыбаясь, завел мотоцикл.
Глава 2
Это сейчас Афродита Евменовна Чашкина - чистая Баба Яга обликом, а в молодости была хороша на редкость. Давно как-то заезжий землемер, образованный, видно, человек, подглядел, как накануне свадьбы, искупавшись в живых росах Аленкиной поймы (был в Синеречье такой обычай), выходила молодая красавица из мокрых трав, словно из волны морской, облитая блестящими при луне каплями, и с восторгом назвал ее Афродитой, стал с той поры, несмотря на замужество, оказывать ей непристойное внимание.
Землемер ездил на велосипеде со звонком, носил коротенькие пузырчатые брючки гольф с застежками под коленками и занимался редким тогда спортом боксом, прыгал в длинных трусах по двору, приседал и махал руками. Муж Евменовны, тихий простой паренек с древним именем Елпидифор (Пидя по-уличному), долго терпел такое нахальство, лестное его молодой взбалмошной супруге, и наконец по-мужицки просто и добротно, без разговоров и выяснений, отлупил землемера, несмотря на его бокс. Тот быстро собрался и уехал на своем велосипеде, но долго потом слал письма, адрес в которых указывал правильно, а милого сердцу адресата подписывал неизменно: несравненной Афродите Синереченской. О романе, конечно, знало все село, и сверстницы ехидно до сей поры звали Афродиту Евменовну Фронькой-землемершей.
Сегодня, в приемные часы, которые Андрей специально, чтобы люди не отрывались от работы, установил в вечернее время, она явилась первой, прикрыла за собой дверь, на цыпочках подобралась к столу, села, оглядываясь.
- Ну, - вздохнул Андрей. - Выкладывайте, гражданка Чашкина, свое важное дело.
- Да я, Андрейка, уж по другому вопросу. Тому делу, пока ты ездил, давно срок вышел. Хочу помочь тебе - сведения сообщить, очень секретные. Она опять опасливо оглянулась, зашептала: - Жилец-то мой, что сегодня поселился, ребята говорят, вражеский человек, разведчик. Они его на речке еще захватить хотели и к тебе доставить, а он их всех раскидал и вырвался. Да ты не переживай - я его в горнице заперла. Пойдем, арестуешь. Видишь, вот и тебе от меня помощь вышла. Я-то всегда добро помню. Ты меня два раза выручал, теперь мой черед пришел. А как же?
Ах, как хотелось Андрею хватить кулаком по столу, гаркнуть позлее, чтобы выскочила Евменовна за дверь и дорогу навсегда к нему забыла. Но он внешне и бровью не повел, глазом не моргнул.
- Спасибо, гражданка Чашкина. Вы посидите там, во дворе. Я прием закончу, - в голосе его помимо воли прорвалась грозная нотка, - и пройду с вами, разберусь.
Бабка поняла его по-своему, согласно закивала головой;
- Разберись, разберись построже, чтоб ему неповадно было...
Последней несмело вошла Дашутка. Со дня ареста Семена они почти не встречались. Дашутка несколько раз ездила в район - следователь вызывал, была и на суде, но с Андреем на эту тему они не разговаривали - неловко было, да и ни к чему теперь вроде.
Андрей посмотрел на нее, увидел, как она заметно пополнела и как похудела на лицо, и вдруг с радостным облегчением спохватился, что сердце-то его почти спокойно, только бьется в нем добрая человеческая жалость, вызывая лишь одно, понятное и простое, желание - помочь тому, кто попал в беду.
- Здравствуй, Дарья Михайловна. Садись, что же ты?
- Насиделась уже за день. - И в ее голосе Андрей тоже уловил ту легкую дружескую простоту, которой давно не было между ними. - Меня ведь председатель с полевых работ освободил, в контору направил, говорит, вредно тебе. Как будто понимает что. Сильно заметно уже, да?
- Ну так что? - немного смутился Андрей. - И так все уж знают.
Помолчали легко, без тягости. Дашутка водила пальцем по краю стола, вздохнула:
- Андрюш, я зачем пришла-то, от Семена ничего нет? Не писал он тебе? Или ты, может, по службе что знаешь?
Андрей подумал секунду и протянул ей письмо Семена. Дашутка читала, всхлипывая.
- Жалко мне его. Ой, как жалко, дурака! Ты, Андрей, очень плохо о нем не думай. Он ведь просто глупый еще, взрослеет медленно.
- Смотря в чем, - вырвалось у него.
Дашутка не обиделась, улыбнулась так спокойно, с таким мудрым превосходством взрослой женщины, почти матери, что Андрею стало стыдно.
- ...Ты мне вот что скажи, как ему писать, куда? - Дашутка встала, положила письмо на стол. - А раньше его не выпустят? В конторе говорят; если хорошо ведут себя, так их раньше выпускают, верно?
- Случается: условно-досрочно. Но сейчас рано об этом говорить.
- Ну, узнай при случае, ладно? Ведь даже прокурор на суде просил, чтобы ему дали... как это? - ниже нижнего, что ли, предела? И адвокат говорил, что это не убийство, а преступная неосторожность.
- Эх, Дашутка, доброе сердце у тебя. Хорошо Семену за тобой будет жить, надежно.
- Ничего, Андрей, и ты такую встретишь.
Андрей обещал ей навести справки, сказал, чтобы зашла на той неделе, и проводил до крыльца.
Евменовна, дремавшая на скамейке как курица на жердочке, встрепенулась, потрясла головой, прогоняя сон, посмотрела Дашутке вслед.
- Ну, пойдемте, гражданка Чашкина. Посмотрим, что за шпиона вы приютили.
Еще далеко от двора Чашкиных Андрей услышал глухой равномерный стук: похоже, кто-то, отчаявшись, безнадежно дубасил в дверь. Он взглянул на Евменовну. Та поспешно закивала головой:
- Он, он. Ты не бойся, не вырвется - я его на ключ закрыла и лавкой приперла. А в горнице у нас на окнах еще со старого времени решетки остались. Не уйдет!
Они вошли в сени. В открытую дверь Андрей увидел, что глухой дед Пидя сидит за столом перед сахарницей с леденцами, пьет молоко и косится в окошко: гремит давно что-то, а дождя все нет. Дед - в новой, острыми складками слежавшейся рубашке (принарядился по случаю жильца) и в широких портках на подтяжках из разноцветных бабкиных поясков - был похож на испуганного малыша, которого в первый раз оставили одного.
Евменовна отодвинула скамью, повернула ключ и с криком: "Спасайся, Андрюша, сейчас как выскочит!" - отлетела в сторону.
И точно - дверь распахнулась, грохнулись на пол пустые ведра и разбежались по углам.
- Извини, шериф, я сейчас! - Приезжий, оттолкнув Андрея, выскочил во двор. Хлопнула дверца уборной.
- Теперь там запрется, - прошептала Евменовна, крестясь. - Обратно упустили!
Вскоре он вернулся, облегченно вздыхая, улыбаясь.
- Ты, бабуся, уж если содержишь кого под стражей, так хоть парашу в угол ставь или горшок под кровать - чуть не лопнул!
Евменовна сконфузилась, шмыгнула в комнату, пуганула деда и загремела посудой.
- Участковый инспектор Ратников, - представился Андрей. - Надолго к нам? С какой целью.
- Цель, шериф, примитивная, - ответил приезжий, протягивая документы. - Отдохнуть после трудов праведных. Сколько пробуду - не знаю, как понравится. Если задержусь, то прописку оформлю, не беспокойся. - Достал сигареты. - Пойдем на крылечко, коллега, покурим. Не удивляйся, что коллегой зову: мы тоже люди не простые. - Подмигнул. - Лишних вопросов не задавай - крепче спать будешь.
"Шутит или за дурака меня считает?" - подумал Андрей, выходя на крыльцо.
- Нравится? - кивнул Великий на стоящую во дворе машину.
- Ничего, - сдержанно похвалил Андрей. - Цвет только непривычный.
- Я называю его "цветом возбужденной мулатки". Неплохо? - И снисходительно посмотрел на Андрея - способен ли сельский участковый оценить такую пикантную тонкость. - Если нужда какая, прошу без стеснения обращаться, не откажу.
- Спасибо. У меня свой, служебный транспорт.
- Такой же модели? - чуть заметно улыбнулся, присел на перила.
- Нет. Трехколесный. Самый проходимый по нашей местности. - Андрей спустился с крыльца. - Столовая у нас хорошая, рядом с клубом.
- Я у стариков буду столоваться: люблю простую здоровую пищу. Помолчал, посмотрел, как сквозь путаницу сухих ветвей трудно продирается луна. - Тихо у вас. Уютно.
Андрей поднял руку к фуражке:
- Желаю хорошего отдыха.
Великий встал с перил, наклонил голову.
- Благодарю, шериф. Доброй ночи, - и долго смотрел ему вслед, прищурив глаз, покачивая головой, словно к чему-то примериваясь, как бы половчее взять, чтобы не ошибиться.
С утра Андрей заглянул в магазин - проверить, не отпускает ли Евдокия водку. При его появлении несколько мужиков озабоченно выбрались из очереди и, будто вспомнив неотложные дела, гуськом, послушно, по-детски подталкивая друг друга в спины, вышли на улицу. Один только Петрухин задержался; улыбаясь, поднес к козырьку кепки крепко сжатую ладонь, из которой торчали уголки смятых рублевок.
- Ты что выходной сегодня? - строго поинтересовался Андрей.
- Радость у меня в дому, Сергеич, такая радость: у Машки зубик прорезался! Дай команду Дуське, чтоб горючего отпустила, а?
1 2 3 4 5 6 7 8