– Теперь ты, Рой, – мужчина в кепке мрачно взглянул на меня, опустил руки и пошел за деревья, остановившись по пути, чтобы сбить пламя у подножия одного из них.
– А теперь твоя очередь, – сказал я оставшемуся.
– Почему ты не убил нас? – спросил он воинственно. – Тебе ведь нравится убивать. Мы все про тебя знаем. Ты ненормальный.
– Если ты не уберешься отсюда прямо сейчас, то, может быть, и проживешь еще пару минут, но, уверяю тебя, что ты будешь рад умереть, – с этими словами я направил ружье на пряжку его ремня. Одновременно я сделал то, что меня весьма удивило – я рассмеялся. Отвращение к себе охватило меня с такой силой, что меня едва не стошнило.
Показания Хэнка Спелза 16 июля
Я стоял там и смотрел на Майлса, и я сказал себе: друг, если ты уберешься отсюда, то будешь ходить в церковь каждое воскресенье и не скажешь ни одного ругательства, потому что этот Майлс выглядел совсем чокнутым, как будто он готов был жевать стекло. Волосы у него торчали во все стороны, а глаза были как щелки. Когда он выпалил из одного ствола, то я подумал, что вторая пуля как раз для меня. Он ведь знал меня, видел на станции, и я не хотел туда идти. Это Ред Сандерсон сказал, что мы все приедем туда и хорошенько напугаем старину Майлса. Вот мы и поехали, а потом все дернули оттуда, но я увидел, что Рой и Дон остались, и решил остаться с ними. Я ведь думал, что он ее где-то там прячет.
Он был как крыса в капкане. Взорвал эту канистру так, что все разлетелось. Ему на все было наплевать. Он и себя мог убить.
Поэтому я удрал оттуда, и пусть говорят, что я трус. Но я сделал кое-что с его “фольксвагеном”, такое, что этот сукин сын не мог уже ездить быстрее тридцати пяти миль в час и больше одного раза в день. Уж в этом я разбираюсь.
Но я знаю, что это он сделал. Иначе зачем бы ему было записываться под фамилией Грининг? Скажите мне.
* * *
Вопль:
– Майлс, ты ублюдок! Ублюдок! – это был Дуэйн. Другой голос, потише:
– Успокойся.
– Убирайся отсюда! Сейчас же!
– Тише, Дуэйн. Он уедет, только тише.
– Черт тебя побери, сволочь! Ты что, спятил?
Я с опаской открыл дверь и увидел Дуэйна, сжавшегося от гнева в маленький краснолицый комок.
– Я говорил тебе, скотина! Держись подальше от моей дочери! И что все это такое? – он обвел руками лужайку, призывая в свидетели стоящего рядом с ним Белого Медведя. От дома по тропинке уходила Алисон Апдаль. Один раз она обернулась, бросив на меня взгляд, полный страха.
– Они просто сидели в машинах, черт тебя побери, ничего не делали, а что устроил ты? Что, скотина? Ты погляди на мой двор!
– Я пытался тебе позвонить, – я смотрел на Белого Медведя.
– Повезло тебе, что я тебя сейчас не убил! – завопил Дуэйн.
– Мне повезло, что они не убили меня тогда. Белый Медведь опустил руку на плечо Дуэйну:
– Придержи коней. Дейв Локкен сказал мне, что ты звонил. Я не думал, что тут что-нибудь случится, Майлс. Я ждал, что ты отнесешься поспокойнее к тому, что они просто посмотрят на тебя.
– Они просто сидели, – подхватил Дуэйн, немного успокаиваясь.
– Я не думал, что ты объявишь им войну.
– А я не думал, что ты будешь таскаться за моей дочкой, – прошипел Дуэйн, и пальцы Белого Медведя сжались крепче. – Я тебя предупреждал, говорил – держись от нее подальше. Но тебе на это, конечно, наплевать.
– Они не просто сидели. Большинство из них уехали, когда увидели, что я звоню по телефону, но трое остались и попытались напасть на меня.
– И кто это были, Майлс?
– Хэнк Спелз с автостанции, потом некий Рой и еще один, второго я не знаю. Один из тех, кто кидал в меня камни.
– Камни... камни... – прошипел Дуэйн с таким презрением, что мне стало его жалко.
– И как ты все это устроил? – он мотнул головой в направлении выжженной лужайки.
– Они почти все сделали сами. Затоптали все своими машинами. А я только поджег канистру с бензином, чтобы их остановить. Ты знал, что они собираются делать?
– Да. Знал. Я думал, они просто хотели...
– ...уберечь меня от неприятностей. Как Пола Канта.
– Ага, – от его улыбки во мне всколыхнулась гордость.
– Вы с Дуэйном были вместе? И с Алисон?
– Не погань ее имя, слышишь? – рявкнул Дуэйн.
– Да так, выпили пива в Боул-А-Раме.
– Выпили пива. Хорошо ты ведешь следствие.
– Даже полицейский не может работать все время, – сказал он, и я подумал: нет, Говр, ты работаешь все время, и поэтому ты так опасен. Он снял руку с плеча Дуэйна и пожал плечами. – Я хотел объяснить Дю-эйну, что ты вроде как помогаешь мне с этими убийствами. Потом я узнал, что ты говорил ему о том, о чем я просил тебя не распространяться. Что ты высказывал какие-то сумасшедшие идеи. Я хочу, чтобы ты понял, что ошибаешься. Старина Дю-эйн ведь не сказал, что ты прав? – он смотрел на меня, лицо его было открытым и дружелюбным. – Так ведь, Дуэйн?
– Я сказал, чтобы он поговорил с тобой.
– Вот видишь, ты оставил его с его подозрениями.
– По правде говоря, я понял все еще у пруда. Крик не могли услышать с дороги.
– Голый! – обвиняюще воскликнул Дуэйн. – Ты был голый!
– Хватит, Дуэйн, не отвлекай нас. Если ты будешь это делать, старина Майлс так и останется при своем неправильном мнении. Так вот, Майлс, Дуэйн ведь не сказал тебе, что ты прав. Давай-ка спросим его прямо. Был ты там той ночью?
Дуэйн покачал головой, сердито глядя под ноги.
– Конечно, нет. По показаниям, собранным моим отцом, ты в тот момент ехал по 93-му в другую сторону, к Либерти. Так?
Дуэйн кивнул.
– Ты был такой же сумасшедший, как та девчонка, и хотел только оказаться подальше от нее. Так? – Дуэйн опять кивнул. – И еще, Майлс, вряд ли девушка, на которую напали знакомые ей люди – ведь она нас знала, – стала бы кричать. Как ты думаешь? Поэтому перестань болтать об этом, прошу тебя, иначе ты сядешь в лужу еще глубже.
Не было смысла продолжать эту игру. “Та девчонка” – неясная фигура на опушке леса? “Та девчонка” – огонь в глубине леса, порыв ледяного ветра, шорох совиных крыльев в телефонной трубке? Я почувствовал запах холодной воды.
Я думал о том, о чем не хотел думать, и опять вспомнил слова Ринн. Моя вина тянула меня на дно. Дуэйн, по Другим причинам, тоже не хотел продолжать:
– Черт с ним, – сказал он. Потом он выпрямился и смерил меня грозным взглядом. – Но от моей дочери держись подальше.
– Она сама просила меня с ней поехать.
– Вот как? Может, она и раздеться тебя просила?
– Мы же просто купались. Она разделась первой. И этот парень тоже.
В присутствии Дуэйна я не мог высказать Белому Медведю свои подозрения по поводу Зака. Я и так сказал слишком много.
– Ладно, – сказал Дуэйн. – Может и так. Если ты ей что-нибудь сделаешь, Майлс, я не стану дожидаться, пока кто-нибудь разберется с тобой. Я сам это сделаю.
Белый Медведь и я смотрели, как он ковыляет прочь. Потом Говр повернулся ко мне:
– Что-то ты выглядишь возбужденным, Майлс. Признайся, ты выдумал это купание в голом виде?
– А ты признайся – кто из вас изнасиловал ее?
– Возьми себя в руки.
– Или вы сделали это по очереди?
– Опять начинаешь, Майлс?
– Опять.
– Я же сказал, что ты можешь сесть в лужу еще глубже, – Белый Медведь шагнул ко мне, большой и серьезный, и я увидел темные пятна пота на его форменной синей рубашке и синяки у него под глазами. – Парень, ты, должно быть, свихнулся – бросаешь бомбы в мирных граждан, ищешь себе неприятностей, – он шел медленно, осторожно, и я подумал: сейчас он бросится на меня. Но он остановился и провел рукой по лицу. – Скоро все это кончится, Майлс. Очень скоро, – он отступил, унося с собой смесь запахов пота и пороха. – Майлс, черт тебя побери. Что ты там говорил Локкену насчет дверной ручки?
Я не мог ответить.
* * *
В эту ночь и после я отключал газ там, где показала мне Тута Сандерсон. По утрам, когда она являлась, сопровождаемая кашлем, шарканьем ног, хлопаньем дверей и прочими звуками, среди них теперь слышалось и недовольно-подозрительное кряхтение, когда она обнаруживала, что я опять это сделал. Мне хотелось ее уволить, но я подозревал, что она все равно продолжала бы ходить ко мне. На следующий день после визита Хэнка Спелза с товарищами, услышав утром ее кашель и т. д., я сошел вниз и прямо спросил: знала ли она о том, что должно было случиться? Она стала придуриваться: что должно было случиться? А что случилось? По поводу состояния лужайки она ничего не сказала. Я заметил, что ее сын, по моим данным, участвовал в этом. “Ред”? Ред ни в чем таком не участвовал. Сколько яиц вам сегодня поджарить?
Я работал целыми днями, и никто мне не мешал. Казалось, о моем существовании забыли. Тута Сандерсон, кроме своих утренних демонстраций, хранила молчание; Дуэйн в редких случаях, когда ему приходилось ходить мимо бабушкиного дома, даже не смотрел в мою сторону. Его дочь, без сомнения, выпоротая или предупрежденная иным способом, тоже избегала меня. Иногда из окна спальни я видел, как она идет в сарай или в кладовку, но она ни разу не появилась у меня на крыльце или на кухне, уплетая что-нибудь из моих запасов. Я часто просыпался ночью за своим столом, с карандашом в руке и бокалом мартини у локтя, от гудения мотоцикла Зака, то ли приезжающего, то ли уезжающего. Я писал. Пил. Спал. Лелеял свою вину. Надеялся, что скоро Мичальски получат открытку от своей пропавшей дочери. Надеялся, что Белый Медведь прав, и все вскоре кончится. Часто мне хотелось уехать.
Ночью мне бывало страшно.
Ринн не отвечала на звонки, и я каждый день собирался заехать к ней, но я боялся и этого. Анонимные звонки прекратились: и от Лукового Дыхания, и те, другие, с шелестом крыльев. Может, это были просто помехи в моем старом телефоне.
Писем с чистыми листами я больше не получал, и пришло только одно, короткое, с напечатанным вкривь и вкось:
“Мы тебе еще покажем, убийца”.
Я запечатал письмо в конверт и отослал Белому Медведю.
Иногда мне казалось, что я уже умер.
Много раз я думал, что ошибся, там, у пруда. Что та бутылка из-под коки оказалась там просто так, и дверная ручка – тоже. Потом я вспоминал, как он разрезал себе руку. И вспоминал Алисон Грининг, идущую ко мне, существо из листьев и коры. И думал: я тоже мог ошибиться.
С Белым Медведем я так и не поговорил. И на послание мое он не ответил.
Когда днем в понедельник наконец зазвонил телефон, я подумал, что это Говр, но услышал другой голос. Голос исхудавшего человека с черными вьющимися волосами.
– Майлс, – сказал он. – Ты просил меня позвонить, если мне понадобится твоя помощь.
– Да.
– Я хочу уехать отсюда. У меня нет еды. В тот день я соврал тебе, что я иногда выхожу. Я уже давно никуда не выходил.
– Я знаю.
– Кто тебе сказал? – его голос зазвенел от страха.
– Неважно.
– Да. Наверно. Но я не могу оставаться здесь больше. Я думаю, они хотят что-то со мной сделать. Не следят уже за моим домом, только говорят друг с другом, что-то замышляют. Боюсь, они убьют меня. Я ничего не ел уже два дня. Если... если я уеду, могу я приехать к тебе?
– Конечно. Можешь остаться здесь. У меня есть ружье.
– У них у всех ружья. Это не поможет. Я просто хочу уехать от них, – в промежутках между фразами я слышал его прерывистое дыхание.
– У тебя сломана машина. Как ты уедешь?
– Уйду пешком. Если увижу кого-нибудь, спрячусь в кювете.
– Это же десять миль!
– Ничего другого не остается, – и с тем же могильным юмором, уже едва заметным. – Не думаю, что кто-нибудь меня подвезет.
В полдесятого, когда начало смеркаться, я уже ждал его, хотя знал, что его, скорее всего, не будет еще долго. Я бродил по дому, выглядывая в окна, и ожидал увидеть, как он бредет через поле. К десяти, когда уже стемнело, я выключил свет везде, кроме своего кабинета, чтобы его никто не увидел. Потом сел на крыльцо и стал ждать.
Он шел четыре часа. В два ночи я услышал шорох за ореховыми деревьями и, вскинув голову, увидел его идущим через разоренную лужайку.
– Я на крыльце, – прошептал я и распахнул ему дверь. Даже в темноте я видел, насколько он истощен.
– Держись подальше от окон, – предупредил я и повел его на кухню. Он упал на стол, тяжело дыша, весь в грязи и клочьях соломы.
– Тебя кто-нибудь видел?
Он покачал головой.
– Я дам тебе что-нибудь поесть.
– Прошу тебя, – прошептал он. Пока я жарил бекон с яйцами, он оставался в том же положении, с согнутой спиной и потупившимися глазами.
– У меня болят ноги, – пожаловался он. – И бок. Я упал на камни.
– А как ты уходил, кто-нибудь видел?
– Если бы видели, меня бы здесь не было.
Пока яичница жарилась, я предложил ему умыться.
– А курить у тебя есть? Я не курил уже неделю. Я протянул ему пачку.
– Господи, Майлс, – он всхлипнул. – Господи...
– Хватит. Твоя еда почти готова. Можешь пока поесть хлеба, – он даже не заметил буханки, лежащей прямо перед ним.
– Господи, – повторил он и вгрызся в хлеб. Когда я поставил перед ним тарелку, он начал есть, молча и жадно, как спасшийся от смерти.
После того, как он закончил, я выключил свет, и мы прошли в комнату и сели в кресла. Я видел, как движется в темноте огонек его сигареты, когда он качается в кресле.
– Хочешь чего-нибудь выпить?
– Майлс. Майлс. Ты возвращаешь меня к жизни, – мне показалось, что он опять плачет, и я был рад, что свет выключен. Я пошел на кухню и вернулся с бутылкой и двумя стаканами.
– Вот хорошо. Что это?
– Джин.
– Я его не пил. Моя мать никогда не держала в доме спиртное, а по барам я не ходил. Мы пили только пиво. Знаешь, она умерла от рака легких. Курила много, как и я.
– Очень жаль.
– Это было уже давно.
– Что ты собираешься делать теперь, Пол?
– Не знаю. Поеду куда-нибудь. В какой-нибудь город. Вернусь, когда все это кончится, – сигарета разгоралась от его затяжек, качаясь взад-вперед вместе с ним. – Еще одна девушка. Она исчезла.
– Я знаю.
– Потому они и хотели меня убить. Ее нет уже больше недели. Я слышал по радио.
– Майкл Муз.
– Точно, – он невесело засмеялся. – Ты его, должно быть, не знаешь. В нем фунтов триста пятьдесят, и он все время жует жвачку. Гротескный тип. С такими свинячими глазками и усиками, как у Оливера Харди. Просто персонаж “Бэббита”. Он никогда не найдет себе работы нигде, кроме Ардена, и дети смеются над ним на улице, но даже ему лучше, чем мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30