Их, как дрожащих, ничего не смыслящих овец, отвели к соседнему дому, поставили к стенке и расстреляли из автоматов. Офицер подошел к телам, добил из пистолета одного несчастного, из груди которого вырывались громкие стоны, повернулся и дал команду.
Дезертиры тут же пришли в движение. Под крики сержантов они образовали строй и зашагали по боковой улице, и Костон вместе с ними. Проходя мимо грузовика, он взглянул на рассаживающуюся в нем расстрельную команду, затем перевел глаза на шесть лежавших у стены трупов. «Это чтоб подбодрить остальных», – с горечью подумал он.
Так Костон оказался в армии Серрюрье.

IV

Доусон удивлялся самому себе.
Всю свою жизнь он прожил как цивилизованный член североамериканского общества и никогда не задумывался над тем, что он будет делать, если попадет в беду. Как и большинство цивилизованных людей, он не сталкивался с подобного рода обстоятельствами. Общество оберегало и лелеяло его, он сам исправно платил налоги и был абсолютно уверен в том, что защита ему обеспечена всегда и что в случае необходимости кто-то станет между ним и грубой реальностью, такой, например, как пытки или смерть от пули.
Хотя он создал свой образ независимого мужчины, идеал для всей Америки и был склонен верить им же самим инспирированным газетным статьям, в глубине души он понимал, что образ этот дутый, и время от времени ему смутно хотелось знать, что же он представляет собой на самом деле. Он боялся этого вопроса и старался отмахнуться от него, потому что с ужасом осознавал, что на самом деле он был человеком слабым, и эта мысль страшно тревожила его. Но он никогда не мог убедиться в этом на деле, – возможность испытать себя ему не предоставлялась.
Презрение, которое почти не скрыл от него Уайетт, задело его за живое, и он почувствовал стыд за то, что хотел украсть машину. Настоящий мужчина так бы не поступил. И когда настал для него час испытаний, что-то в глубине души заставило его распрямить плечи и послать инспектора Розо к черту, прибавив, чтобы он делал это поскорей.
И сейчас, лежа на кровати и прислушиваясь к тому, как снаружи разверзается ад, он с удивлением думал о себе. Он вытерпел такую боль, о которой раньше и не подозревал, и чувствовал нарастающую в груди гордость за то, что смог найти в себе силы, глядя в холодное лицо Розо, произнести, прежде, чем потерял сознание:
– Повторяю, иди к дьяволу, сукин сын!
Когда сознание вернулось к нему, он обнаружил себя в чистой постели с забинтованными руками. Он не знал, что произошло, и не понимал, почему он не может встать. Он сделал несколько попыток, но оставил их и сосредоточился на себе, на своей новой удивительной сущности. Всего за один час он обнаружил, что ему не понадобится больше его образ, работающий на публику, и ему незачем мучить себя самоанализом.
– Я никогда больше не буду бояться, – шептал он разбитыми губами. – Господи, я выдержал, я избавился от страха.
Но когда начался артиллерийский обстрел, он все же испугался. Он не мог подавить естественную реакцию своего тела, и страх вошел в него вместе с мыслью о том, что белый потолок над ним вот-вот рухнет и очередной снаряд унесет только что обретенное им мужество.
Недалеко от Доусона в камере сидел Уайетт, закрыв уши руками, так как грохот снаружи стал нестерпимым. Лицо его было исцарапано осколками стекла, к счастью, не задевшими глаза. Некоторое время он вытаскивал кусочки стекла из своей кожи. Это было болезненное и скрупулезное занятие, и Уайетт сосредоточился на нем целиком. Теперь он полностью осознавал, что происходит.
Фавель сосредоточил весь огонь на площади Черной Свободы. Снаряд разрывался за снарядом, и едкий дым вплывал в камеру сквозь окошко. Полицейский участок пока избежал прямого попадания, во всяком случае так полагал Уайетт. Он знал, что если это случится, прозевать это будет невозможно. Сидя в углу камеры, как кузнечик, опустив голову между высоко поднятыми коленями, он думал о том, что ему делать, если снаряд угодит в здание – в том случае, если он останется жив, конечно.
Внезапно раздался умопомрачительный грохот взрыва, сотрясшего камеру. Уайетт почувствовал себя как мышь, забравшаяся в большой барабан – он был совершенно оглушен, и звуки в течение некоторого времени доходили до него словно сквозь несколько слоев ваты. Он медленно, с трудом встал на ноги, помотал очумелой головой и прислонился к стене. Немного придя в себя, он оглядел свою камеру. Снаряд попал в здание, это было ясно, и что-то в нем, слава Богу, изменилось.
Он посмотрел на противоположную стену. Безусловно, в ней не было вот той выпуклости. Он подошел ближе и увидел зигзаг широкой трещины. Он толкнул стену рукой, затем навалился на нее плечом. Но она стояла.
Он сделал шаг назад и оглядел камеру в поисках какого-нибудь орудия. Стул не годится – с ним можно было атаковать человека, но не стену. Оставалась кровать. Она представляла собой металлический каркас с сеткой. Спинки кровати были составлены из небольших частей. Болты, которыми они скреплялись между собой, проржавели, и после получасовой работы ему удалось вытащить их и изготовить набор необходимых ему инструментов: два примитивных лома, несколько сделанных из пружин скребков и предмет, названия которому не существовало, но которому он, несомненно, мог найти применение.
Чувствуя себя Эдмоном Дантесом, он опустился перед стеной на колени и стал скребком выковыривать из трещины каменную крошку и цемент. Цемент, видимо, столетней давности был исключительно тверд, но взрыв все-таки сделал свое дело, и постепенно Уайетт проковырял в стене дыру, достаточную для того, чтобы вставить в нее конец одного из своих ломов. Он налег на него всей своей тяжестью и с удовлетворением заметил, что кусок каменной стены слегка подался.
Он отступил назад, чтобы прикинуть, как действовать дальше, и осознал, что интенсивная стрельба по площади прекратилась. Снаряд, который попал в полицейский участок, был, должно быть, одним из последних в этом направлении, и сейчас он слышал лишь отдаленный шум сражения, доносившийся с северной части города.
Он перестал думать о стрельбе и задумчиво посмотрел на свой самодельный лом. Лом – это рычаг, стал рассуждать он, точнее часть рычага. Другая его часть – опора, а ее-то у него и не было. Он посмотрел на раму кровати и решил, что она была бы хорошей опорой, если бы подходила к отверстию, которое он сделал. Пришлось начинать сначала и выскребать новую дыру.
Вновь это отняло у него много времени. Под конец руки его покрылись царапинами и ссадинами, кончики пальцев кровоточили и болели, словно по ним прошлись наждаком. Он устал и страдал от жажды. Воды в графине, стоявшем в камере, давно не было, и никто с момента последнего взрыва его не навестил. Само по себе это было неплохим знаком.
Он вставил свой лом в новую дыру и повернул его. Опять кладка чуть-чуть подалась. Он пододвинул ближе кроватную раму и, используя ее как опору, налег изо всех сил на сооруженный им рычаг. Что-то должно было поломаться – лом, кровать, стена, а может, сам Уайетт. Он надеялся, что это будет стена.
Он почувствовал, что металлическая труба от кровати сгибается, но продолжал давить. Внезапно послышался скрежет, что-то подалось, и Уайетт очутился на полу. Он поднял голову, закашлялся и замахал рукой, чтобы отогнать клуб пыли, клубившейся над ним и освещенной ярким лучом солнца, шедшим из отверстия, которое он только что проделал.
Он отдохнул несколько минут и подошел посмотреть на дыру. Он предполагал, что может оказаться просто в соседней камере, но надеялся на то, что она окажется не запертой. К своему удивлению, заглянув в дыру, он увидел часть площади и кусок какой-то стены.
Снаряд, поразивший полицейский участок, совершенно разрушил соседнюю камеру, и только благодаря тому, что строители в старину строили добротно и на века, он не отправился к праотцам.
Дыра в стене была невелика, но, к счастью, Уайетт, будучи сухощавого телосложения, смог пролезть сквозь нее, отделавшись несколькими дополнительными царапинами. По другую сторону он с трудом нашел, куда поставить ногу, так как пол камеры почти целиком рухнул, и под ним был первый этаж, находившийся прямо под открытым небом. Снизу на него смотрели чьи-то удивленные коричневые глаза, но их обладатель лежал с проломленной куском стены грудью и был мертв.
Уайетт закрепился на небольшом, шириной с его ступню, выступе, уцепившись руками за стену, и посмотрел в сторону площади. Она была пустынна и усеяна сотнями трупов в светло-голубой форме правительственных войск. Все было неподвижно, если не считать плывущего вверх дыма от десятка сожженных грузовиков, стоявших вокруг каменного постамента, на котором раньше высилась статуя Серрюрье. Теперь она была снесена железным шквалом.
Он глянул вниз. «Спуститься туда и очутиться на свободе будет не трудно», – подумал он. Посмотрев вправо, он увидел болтавшуюся на одной петле дверь соседней камеры и вспомнил о Доусоне. Поколебавшись немного, он принял решение найти его.
Он осторожно прошел по выступу до соседней стены и перешел на более широкий карниз. Теперь добраться до двери было минутным делом, и вскоре он очутился в коридоре тюремной части здания. Здесь все было цело. Если не считать толстого слоя пыли на полу, никаких признаков того, что здание разрушено.
Идя по коридору, он несколько раз звал Доусона, но ему отвечали какие-то чужие голоса из камер.
– Заткнитесь! – крикнул он, и те смолкли.
Он опять позвал Доусона, и на этот раз тот ответил ему слабым голосом, шедшим из комнаты рядом с кабинетом Розо. Он осмотрел дверь. К счастью, это была не камера, и проникнуть внутрь было не трудно. Он подобрал стоявший неподалеку тяжелый огнетушитель и, используя его как таран, разбил дверную панель в щепки, выбил замок и вломился в комнату.
Доусон лежал на кровати. Руки и голова его были перевязаны. Вокруг глаз были кровоподтеки, несколько зубов, кажется, были выбиты.
– Господи Боже мой! – воскликнул Уайетт. – Что они с вами сделали?
Доусон открыл глаза, посмотрел на Уайетта и заставил себя улыбнуться.
– А себя-то вы видели? – сказал он, с трудом шевеля распухшими губами.
– Вставайте, – сказал Уайетт. – Надо уходить отсюда.
– Я не могу, – сказал Доусон в бессильной ярости. – Они, по-моему, привязали меня к кровати.
Действительно, две широкие ленты шли поперек тела Доусона, а узлы были под кроватью, так что добраться до них он не мог. Уайетт нырнул под кровать и начал их развязывать.
– Что произошло после того, как они избили вас? – спросил он.
– Чертовски странная вещь, – сказал Доусон. – Я проснулся здесь и обнаружил себя в таком виде. На кой черт им это понадобилось?
– Я попытался запугать Розо, – сказал Уайетт. – Кажется, это удалось.
– Они, видимо, не хотели выпускать меня из своих рук, – предположил Доусон, – поэтому привязали меня. Я тут испытал муки ада, глядя в потолок и ожидая, что сквозь него на меня свалится снаряд. Мне показалось, что это случилось дважды.
– Дважды? По-моему, было только одно попадание.
Доусон встал с кровати.
– Нет, я полагаю, два. – Он кивнул на стул. – Помогите мне надеть брюки. Я сейчас своими руками не смогу этого сделать. О, как бы мне хотелось еще разок повидаться с этой скотиной Розо.
– Как ваши ноги? – спросил Уайетт, помогая Доусону одеться.
– Ничего.
– Придется спускаться вниз. Совсем немного – один этаж. Надеюсь, вы сможете. Пошли.
Они вышли в коридор.
– Там есть камера, которая сейчас отлично вентилируется, – сказал Уайетт. – Нам туда.
Грянул выстрел, прокатившийся по коридору громким эхом, и пуля ударила в стену недалеко от головы Уайетта, осыпав его каменной крошкой. Он стремительно пригнулся и, повернув голову, увидел, как по коридору, спотыкаясь, за ними бежит Розо. Вид его был ужасен. Мундир превратился в тряпки, правая рука болталась и была, по-видимому, сломана. Он держал револьвер в левой и не смог толком прицелиться. Вторая пуля тоже прошла мимо.
– Туда, – показал рукой Уайетт и сильно толкнул Доусона.
Тот пробежал несколько футов до двери, рванулся в нее и замер от неожиданности, еле удержавшись от падения вниз.
Уайетт отступал медленно, не спуская глаз с Розо, двигавшегося зигзагами и с остановками. Тыльной стороной руки, в которой был револьвер, Розо стер кровь с переносицы и, глядя на Уайетта фанатически горящими глазами, стал целиться в него. Револьвер в его руке ходил ходуном, челюсть конвульсивно двигалась. Уайетт нырнул в дверь камеры, раздался выстрел, и пуля, отчетливо щелкнув, вошла в дверной косяк.
– Давайте сюда! – завопил Доусон, и Уайетт, переступив порог, вышел на карниз и присоединился к нему. – Если этот сумасшедший сунется сюда, нам придется прыгать.
– Что ж, ногу можно сломать с равным успехом и здесь, и в другом месте, – заметил Уайетт. Его пальцы в этот момент нащупали в стене непрочный камень, и в его руке оказался кусок камня величиной с кулак.
– Вот он! – сказал Доусон.
Розо появился в дверном проеме, явно не замечая провала под ним. Он сделал шаг вперед, пристально глядя на Уайетта, и носки его ботинок оказались вровень с обрывом. Дрожащей рукой он поднял револьвер.
И тут Уайетт бросил камень, угодивший Розо в голову. Он покачнулся, успел нажать на спусковой крючок и лицом вниз полетел с карниза. Он упал рядом с уже лежавшим там мертвецом, и его рука легла тому на шею, словно он приветствовал старого друга. Потревоженная пыль улеглась и покрыла открытые, удивленно смотревшие на мир глаза Розо.
Доусон перевел дух.
– Господи! Что за настырный сукин сын. Спасибо, Уайетт.
Уайетта била крупная дрожь. Он стоял, прислонившись к стене, ожидая, когда дрожь утихнет. Доусон посмотрел вниз на тело Розо.
– Он хотел, чтобы я оклеветал вас. Я этого не сделал, Уайетт. Я не сказал ему ничего.
– Я так и думал, – тихо сказал Уайетт. – Давайте спускаться вниз. Пока здесь все спокойно, но это может измениться каждую минуту.
Когда они выбрались на улицу, Доусон спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35