– заржал Гришка Савин.
– Если помочиться рядом со штабом, то могут пристрелить, – заметил Виктор.
Все захохотали еще громче.
– Да ну вас! – обиделся Рузгин. – Ничего вы не понимаете!
– Что такое важное мы должны понимать? – глумливо ухмыльнулся Савин. Он был тощий, узкоплечий, форму выбрал на два размера больше, она висела на нем мешком.
– Здесь свобода. Свобода! – повысил голос Рузгин. – Я могу дать человеку по морде, могу буквально взорваться от ненависти. Могу убить, в конце концов. Но проклятый коммик не станет пищать и доносить на меня. «Ваш порог агрессивности недопустимо понизился. Вы можете в любой момент совершить акт агрессии», – передразнил Рузгин сообщение контрольной службы. – И виндексы не явятся.
– А что... правда... виндексов здесь нет, – хмыкнул Димаш не очень уверенно.
– Никогда не думал, что это и есть свобода – право безнаказанно убивать, – сказал Виктор.
Рузгин смутился:
– Вы не так меня поняли.
– А как я должен был понять?
– Конечно, это и есть свобода, – объявил Гришка Савин. – Убить, кого хочешь! Трахнуть, кого хочешь.
– Мне всегда казалось, что на той стороне в смысле траха выбор куда лучше, – заметил Борис зло. Савина он не любил.
– Гришке на той стороне ни одна не дает! – фыркнул Димаш.
Новый взрыв смеха. Савин побагровел.
– Ну все, теперь ему захочется кого-то убить, – объявила Валюша.
Вот так, хохоча, они едут по морталу. Высоченный лес. Деревья, поросшие седым мхом. Ни подлеска, ни кустика вокруг, лишь ржавая хвоя устилала землю. Ни птиц. Ни ветра. Тишина. И вдруг она лопается. Это рушится с грохотом древесный великан. Лежит, содрогается, умирая. Легкое дуновение проносится между стволами. Проносится и замирает. Кто здесь проложил дорогу и когда – неведомо. Но дорога есть. Не исчезает. Не зарастает. Рассекает мортал почти по прямой. Вездеход мчится по ней.
Смех постепенно стих. Гришка Савин попробовал горланить похабные песни. Никто не смеялся. Даже Валюша. Умолк и Гришка. Все оглядывались, дышали часто-часто. Воздуха не хватало. Мутило. И еще всем хотелось пить. К счастью, «Дольфины» двести второй модели наполнялись в мортале почти мгновенно. «Наши волшебные фляги», – любовно называли их стрелки. Специальные пробки собирали конденсат из воздуха в бутылки. Пол-литровая бутылка во влажном воздухе наполнялась три-четыре раза в сутки. Бутылки с готовой водой брали обычно на всякий случай. Кто-то утверждал, что собранная в мортале вода пьянит не хуже водки. Вранье. Просто сам мортал давит на психику. В мортале все другое – и время прежде всего.
Они пили, но не могли напиться. Их мучила жажда, хотя лес вокруг источал влагу, меж огромных стволов висел пластами синий туман.
– Эй, стоп! Отлить надо! – заколотил по кабине водителя Димаш.
Водитель тормознул: самому приспичило.
Они выпрыгнули из вездехода, выстроились вдоль дороги.
– Поливай! – отдал команду Рузгин.
Валька прыснула от смеха и побежала дальше, вглубь, прятаться за какие-то коряги.
– Э, ребята, смотрите, у меня струя льется и не кончается... льется и... – захлебывался идиотским смехом Димаш.
– Это же мортал, здесь все особенное! – отозвался Борис.
– А если трахнуться в мортале? – предложил Димаш.
– Валюта! – хором завопили парни. – Мы тебя ждем... – и загоготали.
– Отставить! – прикрикнул на них Борис, вспомнив о своих лейтенантских нашивках. – Штаны застегнуть.
– Да ладно... мы ж пошутили... – примирительно хмыкнул Димаш.
– А чего, можно и трахнуть. Я – за.. – осклабился Савин.
Странно, но Валя не возвращалась. Услышала жеребячье ржанье? Испугалась?
– Пойду поищу ее, – сказал Виктор.
– Эй, ты чё, первым хочешь быть? – хмыкнул Савин и даже шагнул следом.
Виктор обернулся:
– У тебя с собой «Гарин», придурок. «Гарин» в мортале не стреляет. У меня «беретта». Яйца точно отстрелю.
Савин сплюнул сквозь зубы, вернулся к дороге.
– Вот урод, подстилку оберегает, – расслышал Виктор (звук в мортале отчетлив, и слышно порой за сотню метров так, будто кто над ухом сказал). – Зачем же она через врата поперла, если не трахаться?
Виктор направился к поваленным стволам, ощущая глухую тревогу. Сердце колотилось. Часто. Еще чаще. Захлебывалось. Пот выступил на висках и лбу, стекал по спине. Тело сделалось чужим и как будто легче. Хотелось подпрыгнуть и зависнуть в воздухе.
«Возможно, я на Луне», – Виктор остановился. Деревья казались ненастоящими. Огромные, одинаковые. Стволы не обхватить руками. И без коры. Да, да, гладкие серые стволы. Как мертвые. Но еще живые. Столетние. Вечные. Кроны заслоняли небо, сверху колючим дождем осыпалась хвоя.
И тут с ним случилось это впервые. Он не знал, как назвать... помутнение, что ли... время остановилось. Пропало. Перед глазами мелькнул лейтенантик. Живой, круглолицый, улыбающийся. Тот самый. Убитый на пикнике. Чья кровь брызнула Виктору на щеку и обожгла. Парнишка стоял рядом, как живой. Хрустел огурцом. Бормотал что-то с набитым ртом. Кажется, про станцию на спутнике Юпитера, Европе. Будто у него какой-то проект насчет этой станции. Причем там, на пикнике, лейтенант ничего такого не говорил.
Потом сказал:
– Скорее. Она там.
Видение пропало. Только виски покалывало.
Теперь Виктор знал, что Валюшка за этим огромным поваленным стволом, сидит на влажной мертвой земле и не может подняться.
Виктор попытался сглотнуть. Окликнул:
– Валюша!
Кажется, кто-то отозвался. То ли стон, то ли жалобное хныканье. Виктор обогнул гниющий ствол. И увидел, что дальше лес обрывается. Впереди – черная земля. Серыми тушами – остовы огромных деревьев. Валя сидела, прислонившись спиной к коряге, на темной гнилой хвое. Виктор узнал ее по одежде. Сама девчонка изменилась до неузнаваемости: круглые щеки запали, глаза ввалились, по-заячьи остро выдались вперед зубы.
– Витенька! – она протянула тонкие прозрачные руки с длиннющими ногтями.
Упитанная двадцатилетняя хохотушка за пятнадцать минут превратилась в ходячий призрак. Скелет, обтянутый кожей, обряженный в тряпки.
«У нее последняя степень дистрофии», – мелькнула мысль.
– Валюшка, скорее отсюда! – Виктор протянул ей руку.
– Не могу... – Она плаксиво скривила губы.
Он подхватил девчонку на руки. Весила она всего ничего... цыпленок. Но у Виктора почему-то подкосились ноги. Он едва не упал. Но все же сделал шаг, другой, третий. Обогнул проклятый ствол. И тут Валюшка выскользнула у него из рук. Брюки ее были перемазаны чем-то липким, вонючим.
Следом и сам Виктор опустился на землю: ноги не держали.
«Она мочилась и гадила под себя...» – сообразил он, вытирая ладони о влажную гнилую хвою.
Потом вспомнил про «Дольфин». Вытащил из кармана. Бутылка была полна до краев конденсатом. Хотя Виктор пил из нее всего несколько минут назад. Он сполоснул руки, сделал пару глотков и протянул бутылку Валюше:
– Пей!
Она послушно глотнула. Ее тут же вырвало. Он заставил ее выпить еще. Поднялся, ухватил девчонку за шиворот и поволок за собой по влажной хвое. Не дойти. Еще два шага – он рухнет. И уже не встанет. Виктор вспомнил про пищевые таблетки. Вытащил свободной рукой упаковку из нагрудного кармана, закинул в рот три штуки. Они пахли плесенью, во рту тут же раскрошились. Виктор заставил себя проглотить горькое крошево.
Дорога рядом, всего в сотне шагов... и чего эта дура так далеко забралась... идиотка... дорога... спасение... В мортале лучше всего идти дорогой... самый безопасный путь – по дороге.
Он понял, что сейчас упадет. Крикнул:
– Ребята!
Не узнал свой голос – слабый, сиплый. Не услышат.
Но его услышали. Подбежали Арутян и Борька.
– Что слу... – Слова замерли у лейтенанта на губах: увидел Валюшу. – О Господи! – только и выдохнул он.
Рузгин и Эдик подхватили девушку, потащили к вездеходу. Виктор, пошатываясь, побрел следом, непрерывно глотая воду из «Дольфина». Бутылка тут же наполнялась вновь.
Валюшу усадили на сиденье в вездеходе, но она сползла на пол.
– Ребята, поесть, – бормотала и тянула, как ребенок, к ним руки.
Димаш открыл для нее банку консервов. Она схватила, принялась жадно выгребать содержимое пальцами.
Все сразу почувствовали зверский голод, накинулись на консервы. Димаш открыл банку для Виктора.
– Виктор Павлович, да на вас лица нет. Что такое?
Виктор провел ладонями по лицу. Щетина отросла, как за неделю. Щеки ввалились. Голода он не чувствовал – лишь тупую боль в желудке.
«Нельзя есть много сразу, надо по чуть-чуть, понемногу», – остерег сам себя.
Но бесполезно: он слопал одну банку и тут же накинулся на вторую. Остановиться не было сил.
– Эй, кто усадил эту дуру на мое сиденье? – возмутился Гришка Савин. – Она мне все сиденье измазала. Поглядите! Вот гадство!
– Хватит орать! – напустился на них Эдик. – Надо ехать дальше. Скорее! В вездеход!
– Да там Валька на полу лежит, обосралась в мортале, вонища! – заявил Савин.
– Пусть переоденется! – приказал Эдик.
– Погодите! – Виктор спрятал банку с недоеденными консервами в карман. – Куда мы едем? Зачем? Это ловушка. Мы не сможем проехать мортал. Надо поворачивать назад. Иначе Валюша умрет. И мы все – тоже.
– Чего ты там спикаешь, кретинос! – шагнул к нему Эдик. Сам на себя не похожий: глаза как уголья, губы трясутся. Правая рука на кобуре, дрожит. – Струсил, да? Трус? Да?
– Это не трусость. – Элементарный здравый смысл. Летом нельзя соваться в мортал. Это известно любому, кто чуть-чуть знаком со здешним миром. Надо ждать до осени, когда откроются врата...
– Я не буду ждать! – орал Эдик. – Если трус – возвращайся. Пешком. Гоу хоум! Мы поедем дальше. Без тебя.
Там, во время стрельбы на пикнике, Арутян перетрусил до смерти. А теперь не боялся. Ни капельки. Виктор недоумевал – почему. Не такой уж Эдик идиот, не попрет наугад. Таблеток наглотался? Спятил? Виктор оглянулся. Рузгин и его команда стояли молча. Виктор был старше каждого из этих ребят лет на пятнадцать. Все эти вопли насчет трусости не для него. Но Рузгин и Димаш отводили глаза: в двадцать не стерпеть, если тебя называют трусом. Да и опасность в мортале вроде как ненастоящая: ну пить хочется, ну голод мучает, тошнит, в животе рези. Можно вытерпеть. Только они не знали, зачем это все – усилия и лишения без цели.
– Назад я пешком не дойду, – ответил Виктор. – Даже по дороге мне не дойти. Умру через сутки. Или двое. Прикажи водителю повернуть. Здесь не просто мортал. Здесь ловушки. За час или два высосет все силы. Не пройти.
– Заткнись и молчи! Я знал, что ты струсишь, Витек. Без тебя идти хотел – Гремучка настоял.
– Сколько стоит твоя сенсашка? Миллион? Два? За десять жизней – миллион. Дешево что-то. Твоя не в счет. Твоя – священна. Поворачивай назад, – прохрипел ему в спину Виктор. – Сам пропадешь, ребят погубишь. Ради мифической Валгаллы...
У Арутяна перекосило лицо. Он выхватил бластер. «Гарин» прыгал в его руке. Но все равно – с такого расстояния не промахнуться. Виктор потянулся к своей «беретте». Страха не было. Арутян нажал на разрядник. Едва слышный щелчок – и все. Бластер в мортале бесполезен.
Стоявший рядом водитель ударил Виктора кулаком в лицо. Портальщик мог бы увернуться. Он и хотел... но тело почему-то сделалось чужим, вялым, рука дёрнулась, но «беретту» из кобуры он так и не успел вытащить...
Виктор грохнулся на землю и потерял сознание.
Очнулся он уже на сиденье вездехода, пристегнутый ремнем.
За вратами не пользуются адаптивными креслами и прочими новинками техники – здесь в ходу старые добрые ремни безопасности.
«Димаш пристегнул», – мелькнула мысль.
Однако Виктор не чувствовал ни радости, ни благодарности. Голова была как будто набита ватой, мысли притупились. Виктор смотрел на свои руки, Не узнавал. Они сделались белыми, прозрачными. Ногти тоже стали белыми. И здорово отросли. Как у чудика. Виктор тронул волосы. Они доходили ему почти до плеч.
Ремень и кобура с «береттой» исчезли.
«Арутян забрал», – сообразил Виктор.
«Эдик всех нас погубит...» – теперь он уже не сомневался.
Мысль не вызвала ни протеста, ни злобы. Комбат Васильев нарочно отобрал для экспедиции новичков-первогодков, из тех, кто почти ничего не знает про мортал. Для них это просто загадочный лес. Скажи им, что лес убивает, они презрительно отмахнутся. Убивают снайперы «синих» в погоне за новой зарубкой на прикладе, убивают фотонные гранаты. Мары убивают. А лес...
Виктора тянуло в сон, но он не мог забыться, видел и слышал, но как будто в бреду. Картинка расплывалась. Звуки то приближались, то отдалялись.
– Димаш, переодевай ее скорей! Воняет же! – понукал Савин.
– Стараюсь, – оправдывался Димаш. Возня на полу. Ругань полушепотом. – Тут кровь и дерьмо, моча и дерьмо. Еще салфеток. Мои кончились. И «Дольфин». Помог бы кто!
– Трахнуть помог бы. Только раньше. Сейчас на эти мослы охотников нет, – ржал Савин.
Виктор очнулся.
Валюша лежала голая в проходе между сиденьями. Худая, жалкая, неживая уже какая-то. Димаш пытался хоть как-то привести ее в порядок. Одежду он уже снял и выбросил на дорогу. Теперь обтирал кожу влажными салфетками. Если смотреть со стороны, можно подумать, что это какое-то извращение. Борис отводил глаза. Савин презрительно фыркал.
«Они тоже чувствуют слабость, лес высасывает силы», – думал Виктор.
– Вот гадство, куда же она забрела, в какую хрень? – недоумевал Димаш.
– Надень ей на руку манжету с физраствором, – сказал Виктор. – Лучше две.
– Быстрее! – вопил Савин. – Воняет. Выброшу на фиг из вездехода. Ее! И тебя!
– Заткнись, Савин! – приказал Борис. Но как-то вяло. Как будто говорить ему вовсе не хотелось.
– Сейчас, ребята, – суетился Димаш. – Я облил ее раствором. Теперь не пахнет, одеваю уже, – оправдывался он. И вдруг окрысился: – Это кто-то из вас обосрался!
– Сам в говне весь! – крикнул Савин. Но в голосе его было больше страха и бессилия, чем гнева.
Димаш рывком поднял Валюшу, усадил в кресло. Пристегнул.
Она что-то пробормотала. Кажется:
– Есть...
– Не давайте ей жрать! – вновь подал голос Савин. – Она уже блевала. Нет, не могу! Что за вонь?
– Точно-точно, воняет, – поддакнул Борис. – Не от вас ли, Виктор Павлович?
1 2 3 4 5 6 7