— Джеймс?.. О ком ты говоришь? — прервала его Мелани в полном замешательстве.
— О сыне Джона. — Люк замолчал, а затем, крепко сжав ее руки, посмотрел ей в глаза и мягко добавил:
— И твоем отце.
Она не сразу поняла, о чем речь, но когда поняла, замотала головой:
— Нет! Моего отца звали Томас… Томас Фоуден. Это записано в моем свидетельстве о рождении и в свидетельстве о браке родителей.
— Да, да, я знаю. Но я тебя заверяю, твой отец — Джеймс Барроус. Вот здесь документы. Послушай, и я попытаюсь объяснить все как можно доходчивее.
Твой отец, Джеймс, судя по тому, что рассказывала мне о нем мать, был застенчивым тихим мальчиком и мечтал стать учителем. Но отец этому противился, он хотел, чтобы его сын стал военным. В то время служба в армии была еще всеобщей обязанностью, и твой отец попал, видимо, в один из последних наборов. И как только отслужил срочную, демобилизовался и заявил отцу, что будет учителем. Джон рассвирепел. Он хотел, чтобы Джеймс сделал военную карьеру.
Джеймс возражал, что, если бы даже и захотел продолжать службу в армии, он там
никому не нужен. Между ними произошла жуткая ссора. Джон вышел из себя — хотя, впрочем, когда он не выходил из себя? — и заявил: ты мне больше не сын. Джеймс всегда был тихим, застенчивым человеком, и старик, видимо, хотел его просто запугать. Он был уверен, что Джеймс сдастся и вернется в армию. Но получилось иначе: Джеймс вышел из дома и больше не вернулся.
Что с ним было дальше, так никто и не узнал. А теперь я нашел в этой папке документы. Все логично. Уйдя из дома, Джеймс сменил имя. Почему он взял себе имя Томас Фоуден, не могу сказать. Фамилия совершенно не похожа на нашу. Но Джон его нашел. Хотя и не сразу. Вот по этим бумагам можно судить, что он много лет искал сына, а когда все-таки отыскал, было уже поздно:
Джеймс, твой отец, погиб в автомобильной катастрофе.
Мелани не могла переварить все это сразу. Она изумленно смотрела на Люка и наконец, набравшись сил, спросила:
— Но если он все время знал, что я его внучка, почему он…
— Не отыскал тебя?.. Почему оставил тебя в приюте? — Люк покачал головой.
— Не знаю, дорогая. Он был очень странным человеком, очень одиноким, очень упрямым и гордым. — Грустная улыбка тронула губы Люка. — Видимо, и ты унаследовала его характер.
Люк коснулся ее лица.
— Я не могу ответить на все твои вопросы, Мелани. Боюсь, что ответы на большинство из них умерли вместе с Джоном. Все, что я могу тебе сказать, это что ты совершенно точно его внучка. Вот ответ на вопрос, почему он завещал все тебе.
— После стольких лет…
По щекам у нее текли слезы, но не от горечи. Это были слезы очищения, это были слезы грусти — не по себе самой, а по человеку, который прожил такую одинокую, такую горькую жизнь, на какую она чуть сама себя не обрекла. Она глубоко вздохнула. Люк встал, взял ее на руки и сел в кресло, держа ее на коленях, как ребенка.
— Прости, любовь моя, — приговаривал он, утешая. — Нельзя было на тебя сразу все это взваливать… Надо было постепенно.
— Нет-нет, я плачу не по себе, — призналась она. — Я плачу по нему, по моему деду. Ах, Люк, ему, видимо, было так одиноко… он был так несчастлив… — Дрожь пробежала по ее телу, и она прошептала неуверенно: Люк, пожалуйста, прижми меня к себе… Сильнее… сильнее.
— Что с тобой? — с беспокойством пробормотал он, дыша ей в волосы.
— Ничего… уже прошло. Я просто подумала… вдруг сообразила, что я тоже могла кончить так, как мистер… как мой дед.
Она почувствовала, что он напрягся:
— Могла? Значит ли это, что…
— Это значит, что ты прав. Что я действительно тебя люблю и что ради любви стоит рисковать, — страстно произнесла она.
Он медленно выдохнул.
— Никакого риска, — заверил он. — Я никогда не причиню тебе боли. В чем, в чем, но в этом ты можешь быть уверена, любовь моя: я всегда буду с тобой, что бы ни случилось. Всегда.
Губы его были так близко к ней, что она не удержалась и притронулась к ним, сначала пальцами, а потом губами, застенчиво скользнув по ним языком.
Из груди его вырвался тихий стон, и он прижался к ней с такой страстью, что ей оставалось только ответить ему тем же.
— Значит… больше никаких сомнений? — спросил он, когда наконец оторвался от ее губ.
— Никаких, — подтвердила Мелани.
По лицу ее пробежала тень, и он шутливо произнес:
— Если ты думаешь, что я тебя отпущу, не получив согласия выйти за меня…
Мелани рассмеялась и ответила шуткой на шутку:
— Если ты думаешь, что я за тебя не выйду!..
— Тогда почему ты хмурилась?
— Я просто подумала о доме. Жаль, что я так поторопилась. Может, я слишком сентиментальна, но я уже к нему привязалась. Когда у нас будут дети…
— Ага. Боюсь, теперь мне надо признаваться. Дом у тебя покупаю я.
У нее было такое лицо, что ему пришлось ее встряхнуть.
— Послушай, неужели ты думаешь, что я могу позволить кому-то другому жить здесь, спать в комнате, где я впервые тебя поцеловал, где впервые мы были вместе? — Он покачал головой. — Нет, я решил, что если уж ты не будешь моей, то хотя бы дом будет моим, он и воспоминания…
— Тебе незачем теперь покупать дом.
— Есть зачем, — мягко напомнил он ей. — Деньги, которые завещал тебе Джон, и деньги, которые можно получить от продажи дома. Ты ведь хотела передать их в фонд детских приютов.
Мелани посмотрела на него.
— Я думала, что он так одинок, что ему так не хватало детей и внуков, и решила… — Она покраснела, а затем с вызовом посмотрела на него:
— Мне казалось, что это каким-то образом…
— Искупит его вину, — закончил Люк. — Я понимаю, почему ты это хотела сделать, дорогая. В память о своем отце… Так много подростков уходят из дому из-за неладов с родителями, их ждет только одиночество и трудности…
Очень хочется им помочь.
— Да, — согласилась Мелани. — Да, мне бы хотелось это сделать.
— Ну что, нравится тебе, как они распорядились твоим щедрым подарком?
— Твоим щедрым подарком, — поправила Мелани мужа, слегка поворачиваясь на сиденье и бросая прощальный взгляд на здание, от которого они отъезжали.
Это был новый, только что построенный на окраине Манчестера детский приют, спальни, ванные комнаты и кухни которого были обставлены и оборудованы на деньги Джона Барроуса.
— Надеюсь, мы поступили правильно, — сказала Мелани и добавила:
— Бедные!
Ты знаешь, мне всегда казалось: самое худшее, что может произойти с ребенком, — это потерять родителей. Но оказалось, что это не так. Самое худшее, что может произойти с ребенком, — это иметь родителей, которые не могут или не хотят его любить.
— Чего только не случается в жизни! Бывает, что нельзя винить ни детей, ни родителей. Люди страдают от болезней, от нужды…
— Но этого не должно произойти с нашим ребенком, — убежденно сказала Мелани, непроизвольно опуская руку на живот.
— Ни за что! Ведь, помимо любви, мы дадим ему уважение, свободу и доброе отношение, чтобы он рос как личность, а не как наша с тобой собственность.
Уважение и доверие — вот главное. Не будем повторять ошибок прошлого.
— Не будем, — согласилась она мягко. Ей не нужно больше убеждать себя в его искренности. Любовь Люка сделала ее свободной, позволила ей стать цельной натурой и смотреть на мир открыто, уверенно и радостно.
Люк примирил ее с прошлым, научил принимать его и жить с ним. Да, чего только не случается в жизни! И потерять родителей — это еще не самое страшное.
Теперь у нее есть Люк и его любовь, а в ней самой живет ребенок Люка. Она улыбнулась себе. Первый из нескольких. Люк уже думает, как перевести свое дело из Лондона в Чешир и навсегда переехать в семейное гнездо Барроусов. А после того, как они его расширят, на что уже есть разрешение, там хватит места даже на полдюжины детей.
Мелани улыбнулась. Когда она думала обо всем этом, сердце начинало трепетать и грудь распирало от ощущения необычайной радости и счастья.
— Чему ты улыбаешься? — спросил Люк с обычной подозрительностью мужа.
— Так, — тихо ответила Мелани. — Так просто.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15