Но сейчас он не хочет об этом говорить. Еще будет возможность сегодня вечером, когда они останутся одни.
– Здесь мы сойдем на берег, – объявил он, наклоняясь, чтобы поцеловать ее запрокинутое лицо.
– Но как мы проберемся через рифы?
Лайонел рассмеялся, явно считая вопрос абсурдным:
– Ах ты, Фома неверующий! Я делал это много раз, любимая. Но проход открывается только на полчаса в этой точке прилива, так что нужно плыть немедленно.
К ним подошел Робин. Судя по мрачной физиономии, у него тоже были некоторые сомнения насчет успеха высадки.
– Лодка уже в воде. Пусть первой идет Луиза?
– Да. Пусть сядет на дно, поближе к мачте. Нужно, чтобы нос задрался выше.
Лайонел обнял Пиппу за талию и подвел к трапу, перекинутому через поручень.
Робин прыгнул в лодку и держал трап, пока Луиза спускалась, плотно сжав губы. Она устроилась на дне лодчонки, в месте, указанном Робином.
– Теперь ты, – велел Лайонел. – Сядешь рядом с Луизой.
Пиппа перекинула ногу через поручень, нащупала первую ступеньку и быстро сошла вниз, отказываясь думать об алчной зеленой воде, бурлившей внизу в ожидании жертвы. Робин продолжал держать трап и, когда она оказалась у самого дна, подал ей руку.
Было ужасно холодно, и свет быстро мерк на сереющем небе. Борт «Морской грезы» возвышался над ними как гора, и Пиппа чувствовала, что покидает падежное убежище ради неопределенности грозного моря.
Лайонел присоединился к ним и отвязал линь, соединяющий шлюпку с судном. Сам он сел на корме, положив руку па румпель. Робин, не дожидаясь приказа, стал ставить маленький грот – единственный парус на шлюпке.
Лайонел повернул румпель, и шлюпка пошла сначала по ветру, а потом, когда парус наполнился, правым галсом. Она легко скользила по волнам, и Лайонел что-то мурлыкал себе под нос с беспечностью, которая неизменно ободряла Пиппу, пусть даже иногда немного раздражала. Кроме того, она успела узнать, что у него совсем не было слуха.
Лайонел посмотрел на Пиппу, сидевшую спиной к мачте с поднятыми к подбородку коленями, и подмигнул.
– Похоже, подобные развлечения не в твоем вкусе.
– Совершенно верно, – согласилась она.
– Видишь эту рукоятку в дне лодки, у твоей правой руки?
– Да.
– По моему приказу сильно ее дернешь, чтобы поднять центральную доску. Только нужно делать это быстро, иначе мы окажемся на камнях.
Пиппа кивнула. Сознание доверенного дела каким-то образом уменьшало тревогу. Ей поручена роль, и отныне она перестала быть беспомощной невежественной Дурочкой. Она напряженно ждала, не сводя глаз с приближавшегося скалистого рифа. Он выглядел несокрушимым. Монолитным.
И тут она увидела это. Крохотный проход между камнями. За этим проходом серебрилась спокойная вода и виднелся отрезок песчаного пляжа.
Лайонел снова пустил лодку по ветру. Парус громко хлопал.
– По моей команде, Робин.
– Есть, капитан.
Робин приготовился спустить грот. Лайонел пристально наблюдал за течением, ожидая момента, когда волна поднесет их к проходу. Он лег на правый галс. Пора…
– Давай! – крикнул он. Робин убрал парус.
– Пиппа!
Пиппа дернула за рукоятку, и средняя доска взлетела вверх. Маленькая лодка прошла через отверстие в рифах гладко, как по маслу, и через минуту уже подпрыгивала на мирных водах маленькой бухточки.
Лайонел удовлетворенно улыбнулся и направил лодку к берегу.
– Добро пожаловать в Финистср.
– Просто чудо, – выдохнула Пиппа, оглядываясь. Риф, казалось, закрылся за ними.
Лайонел выпрыгнул на берег, с помощью Робина вытащил лодку и протянул руки Пиппе.
– Ну вот, даже ног не замочишь.
Она позволила ему поднять ее и поставить на мокрый песок. Робин перенес Луизу, и все четверо уставились на возвышавшуюся над ними скалу.
Лайонел опустил мачту и оттащил шлюпку подальше от прибоя.
– Ты оставишь ее тут? – спросила Пиппа.
– Она понадобится мне завтра днем, чтобы вернуться на «Морскую грезу».
Вот и сказано все. Завтра он уедет. Слишком скоро. Она не думала, что это будет так скоро.
– Разумеется, – пробормотала Пиппа. – Как же мы поднимемся на скалу?
Лайонелу хотелось схватить ее в объятия, расцеловать, развеять унылое смирение во взгляде.
Невозможно.
Они намеренно не толковали о будущем эти три последних идиллических дня. Это еще предстоит сделать, но не на людях. Они поговорят с глазу на глаз, и не сейчас, а позже.
– Тут есть дорожка, – ответил он обычным бесстрастным тоном. – Не слишком широкая, но достаточно протоптанная.
Они последовали за ним по крутой и узкой тропе, вьющейся до самой вершины, небольшого, открытого всем ветрам пятачка.
Пиппа посмотрела вниз, в бушующие воды, где стояла на якоре «Морская греза», почти неразличимая точка в полумраке. На грот-мачте горел огонь, но остальная часть была погружена в темноту.
– Пойдем, – сказал Лайонел, взяв ее за руку и уводя от моря. Через пять минут они подошли к крохотному рыбачьему поселку – горстке домишек, сгрудившихся вокруг церкви. Между домами на вешалах сушились сети, и запах рыбы мешался с соленым ароматом моря, оставлявшим на губах специфический привкус.
Лайонел повел их к лачуге за церковью, отстоявшей на некотором расстоянии от других. На окне горела свеча. Рядом лежал большой рыжий кот, задумчиво моргавший ярко-зелеными глазами.
Лайонел постучал, и дверь немедленно открылась. На пороге стоял высокий седовласый мужчина с резкими чертами лица и светло-голубыми глазами, смотревшими на мир с отрешенным выражением человека, зарабатывавшего свой хлеб тяжким трудом моряка. Мельком глянув на незваных гостей, он устремил взор на Лайонела.
– Месье Аштон, мы не ждали вас ранее чем через четыре месяца.
– Планы изменились, Жиль.
Мужчина кивнул.
– Добро пожаловать к моему очагу, – приветствовал он и, распахнув дверь, отступил.
Топили здесь, как выяснилось, бурыми водорослями и плавником. Едко дымившие масляные светильники отбрасывали на пол и стены крошечные круги света.
От очага отошли две пастушьи овчарки и приблизились к посетителям, подозрительно обнюхивая воздух, но по приказу хозяина немедленно удалились.
Из двери, ведущей в заднюю комнату, вышла худенькая женщина с глазами чуть потемнее, чем у мужа. Седые волосы были аккуратно убраны под головной убор странной формы. На увядшем лице угадывались следы былой красоты. Она внимательно всмотрелась в незнакомцев, стараясь получше запомнить их черты. Потом подступила к Пиппе и взяла ее за руки.
– Ты – женщина, которая носит ребенка.
– Я не думала, что это так заметно, – поразилась Пиппа. У женщины был столь странный выговор, что Пиппа с трудом понимала ее французский.
– Я Берта. А срок у тебя больше, чем три месяца.
– По крайней мере по моим подсчетам.
– Ясно, – кивнула женщина. – Постараемся, чтобы ты принесла здорового младенца. Ты слишком тощая. Хорошо, что приехала к нам раньше, чем мы думали.
Недоумевающая Пиппа, не зная, как реагировать на подобное заявление, искоса взглянула на Лайонела, но тот оживленно беседовал с Жилем на странном языке, имевшем весьма отдаленное сходство с французским. Женщина присоединилась к ним, а Робин, Луиза и Пиппа неловко переминались посреди скудно обставленной, но безупречно чистой комнаты.
Наконец Лайонел подошел к ним.
– Все мы останемся сегодня здесь. Сейчас я, Робин и Жиль пойдем переговорим кое с кем. Не волнуйтесь, скоро вернемся.
– На каком языке они объясняются? – полюбопытствовала Пиппа.
– На бретонском. Все равно что у нас корнуэльский диалект. Жиль и Берта говорят также по-французски, хотя их акцент тебе непривычен. Но ты скоро научишься все понимать.
– Надеюсь.
Пиппа уселась на широкую скамью под окном, рядом с котом, милостиво позволившим почесать ему шейку. Так вот какое оно, безопасное убежище, где ей предстоит провести не меньше шести месяцев! При мысли об этом она не чувствовала ни удовольствия, ни досады.
– Я не говорю по-французски, – пожаловалась Луиза. – Ни слова.
– Я стану тебе переводить, – пообещала Пиппа, поднимаясь. Берта принялась вынимать ложки и миски из шкафчика и ставить на длинный, грубо сколоченный стол, выглядевший так, словно был вырублен из ствола старого дуба.
– Давайте я помогу, – предложила Пиппа. Берта, казалось, поколебалась, прежде чем ответить чем-то вроде суровой полуулыбки. Пиппа подумала, что хозяйка – человек вообще мало склонный к веселью.
– Я помешаю суп, – обронила Берта. – Вы найдете хлеб в духовке.
Она отошла. Пиппа тем временем разложила приборы и полезла в выложенную кирпичом духовку.
Мужчины и вправду вернулись на удивление скоро, и Пиппе показалось, что Робин едва сдерживает волнение, словно знает какой-то секрет. Но на все ее расспросы он отвечал молчанием.
– Чем вы занимались? – допытывалась она у Лайонела. – С вашей стороны просто неучтиво бросать нас одних.
– Неужели? – усмехнулся он и, наклонившись, прошептал ей на ухо: – Мы договаривались о венчании, но Робин хочет держать это в секрете от Луизы до самого утра.
– Правда? – восторженно ахнула Пиппа, забывая о своей обиде. – Мудрое решение! Нечего тратить время зря!
Ее глаза радостно сверкали, поскольку она уже успела узнать, что Луиза безуспешно уговаривала Робина отпраздновать их брачную ночь на корабле.
– Совершенно с тобой согласен, – суховато заметил он.
Они ужинали картофельным супом и какими-то странными колючими ракообразными, похожими на маленьких омаров. Кувшин с сидром ходил по кругу, и Пиппа, чувствуя приятную тяжесть в животе, уже начала клевать носом.
Берта перегнулась через стол и заговорила с Лайонелом на своем непонятном языке. Тот ответил несколькими короткими предложениями. Старушка поднялась, подошла к большому деревянному сундуку, вытащила охапку разноцветных покрывал и подала Лайонелу.
– Пойдем, Пиппа. Пора спать.
Он взял се под мышки и поднял со скамьи.
– Вверх, вон по той лестнице, – продолжал он, показывая на узкую лестницу в углу, ведущую на чердак.
Пиппа хотела было спросить, где переночует Луиза, но решила, что Лайонел позаботится об этом, как и обо всем остальном. Она с трудом взобралась наверх и оказалась в маленькой каморке под самой крышей. На полу лежал соломенный тюфяк, и Лайонел бросил на него покрывала. Потом помог Пиппе раздеться. Она ожидала урагана алчной страсти, сопровождавшей каждое их движение последние три дня, но ничего не произошло, и по касаниям его рук она чувствовала, что он тоже не испытывает сегодня желания. Наверное, было бы огромным утешением предаться любви в их последнюю ночь, и до нынешнего момента она не представляла, каково это: находиться так близко от него и не жаждать ласк.
Они легли, прислушиваясь к тихому бормотанью голосов внизу. Потом наступило молчание, и тонкий лучик света, проникавший сквозь неровные доски пола, исчез.
– Значит, завтра ты уплываешь? – спросила в темноту Пиппа, напряженная и забывшая о сне.
– Так нужно. Но я вернусь.
– Когда?
– Не знаю. Попробую приехать до того, как родится младенец.
Сможет ли она это вынести? Вытерпеть многолетнее ожидание? Ожидание, которое продлится до конца жизни. Ожидание Лайонела…
Он появится, источая запахи другого, большого мира, занятый другими, важными делами и задачами, не имеющими никакого к пей отношения, пока она все это время будет вести жалкое, убогое существование матери ребенка-безотцовщины.
– Может, лучше будет, если ты вообще не вернешься, – глухо произнесла она: каждое слово – будто камешек, падающий во мрак. И немудрено: стоило ей увидеть побережье Франции, как душа онемела, окутавшись мрачной пустотой. Тогда она еще не умела облечь мысль во фразы, но теперь сознавала, что поступает правильно. Ибо не могла возложить на него еще и эту тяжесть.
Последовало долгое молчание. Лайонел порывисто сел.
– О чем ты? Что это на тебя нашло, Пиппа?
– Видишь ли, со временем ты и сам не захочешь возвращаться. Устанешь приезжать к женщине, которая в твое отсутствие осталась прежней. Не изменилась. Да и, собственно говоря, не жила по-настоящему. – Она смотрела во тьму сухими глазами. Слез почему-то не было. – Я не собираюсь тебя осуждать, но настанет такой день, когда мое ожидание окажется напрасным.
И Лайонел подумал, что она не так уж далека от истины. Только если он не придет к ней, то не по собственной воле.
– Рано или поздно ты сможешь покинуть это место и снова обрести свое «я», – резковато заметил он, пытаясь разглядеть выражение ее лица.
– И ты способен обещать мне это, Лайонел? – безрадостно рассмеялась она.
И он ответил ей, как уже однажды Луизе:
– Я ничего не обещаю. И не даю обещаний. Только рассматриваю возможности.
– Да, – согласилась Пиппа. – Как я и думала.
Она повернулась на бок, лицом к стене. Он снова скользнул под покрывало, положил ей руку на бедро, и Пиппа не отстранилась.
Лайонел твердил себе, что она устала и, естественно, подавленна, что горечь, звучавшая в голосе, не имеет ничего общего с потерей веры в него. Просто минутная слабость, которая развеется с наступлением утра. При мысли о том, что у этой женщины отняли все: прежнюю жизнь, уютный мирок, веру в себя, в свое достоинство, исковеркали судьбу изменами и предательством, Лайонел невольно соглашался с ее рассуждениями. С точки зрения Пиппы, она отныне должна в одиночку встречать все, что ждет впереди. И все же он чувствовал, что ее вера в него поколеблена, и страдал от обиды и гнева, зная, что она несчастлива и не может сомкнуть глаз, но отказывается искать утешения в его объятиях.
Пиппа проснулась на рассвете. Лайонела рядом не было.
Снизу доносились голоса, стук посуды и вкусные запахи. Нос Пиппы судорожно дернулся, когда в ноздри ударил густой восхитительный аромат пекущегося хлеба.
Она выбралась из-под горы покрывал и нашла на полу, рядом с тюфяком, кувшин горячей воды и свежее полотняное полотенце.
– Пиппа! – окликнула Луиза с лестницы. Голова девушки появилась в люке.
– О, да ты не спишь! Дон Аштон послал меня посмотреть.
Луиза ловко забралась в комнату и подошла к постели.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50