Я настиг их в дороге. Вы понимаете, синьора, Фауста перестала меня интересовать, потому что теперь я мог рассчитывать на более прекрасную, более изощренную месть. Я мог поразить ее в самое сердце, уничтожив ее ребенка.
Леонора кивком дала понять, что эта мысль для нее очевидна. Браво предстал перед ней в абсолютно новом свете, и она с чрезвычайным вниманием приглядывалась к нему.
А Саэтта уже совершенно оправился от потрясения, вызванного мучительными воспоминаниями; ненависть его словно обрела дополнительную силу, подавив человеческие чувства, на мгновение в нем пробудившиеся.
Теперь он вновь стал воплощением мести. В его холодных жестоких глазах сверкала свирепая радость, губы кривились в ужасной усмешке — он наслаждался выношенным им планом отмщения тем сильнее, чем больше ныло сердце, еще трепетавшее от недавних рыданий.
Он продолжил, и голос его звучал глухо.
— Два года я неотступной тенью следовал за Мирти и мальчиком. Она добросовестно охраняла его, надо отдать ей справедливость. Но ненависть, знаете ли, куда упорнее, хитрее и коварнее, чем дружба и любовь. Терпение мое было, наконец, вознаграждено: благоприятный случай, минутная оплошность Мирти… большего я и не просил… сын Фаусты оказался в моих руках.
Он разразился пронзительным смехом. Конечно, ему вновь представилась сладостная для него картина — как он уносит выбранную заранее и обреченную на заклание невинную жертву. Когда же фехтмейстер заговорил вновь, голос его зазвучал с такой неумолимой холодностью, улыбка обрела такую свирепость, а в глазах зажегся такой зловещий огонь, что даже Леонора, чья душа была закована в броню, невольно вздрогнула.
— Вы понимаете? Едва мне стало известно, что Фауста родила сына, я сказал себе: она убила моего ребенка — я убью ее дитя. Убью точно так же, как убила она мою Паолину, иными словами, сын Фаусты должен умереть на эшафоте от руки палача, как умерла моя дочь.
Откинувшись на спинку стула и полуприкрыв глаза, он мечтательно произнес:
— Верхом блаженства было бы заставить Фаусту присутствовать при казни, как выпало на долю мне с Маргаритой! Но, черт возьми, куда подевалась Фауста? Что ж… я уже говорил, нужно довольствоваться тем, что имеешь. Я найду ее… позднее… я принесу ей добрую весть.
Он передернул плечами, словно желая отогнать непрошеные мысли, и сказал, пристально глядя на Леонору:
— Этого сына Фаусты, синьора, я воспитывал почти с такой же любовью, как мою Паолину… — Тут на губах у него появилась горькая улыбка. — Хотя, конечно, на несколько иной манер. И хлопот он мне доставил изрядно! А какие муки пришлось мне пережить! Вы не поверите, но я ни на секунду не отходил от него в те долгие ночи, когда он едва не скончался от изнуряющей лихорадки! Не всякая мать способна на такое! Ведь я свечки ставил за его выздоровление! И Господь понял меня, даровав мне великую радость… Сейчас сыну Фаусты двадцать лет, и это истинный геркулес, который не боится никого и ничего… А еще это настоящий бандит!
Тут на лице его появилось недовольное выражение, и он с сожалением произнес:
— Конечно, не совсем такой, как бы мне хотелось… и это меня чрезвычайно огорчает. Но именно здесь я столкнулся с самыми большими трудностями… Еще совсем мальчишкой он, словно подчиняясь какому-то инстинкту, восставал против понятий, которые я силился ему вдолбить. Вы заметили только что: «Сказывается порода». Очень верное наблюдение, только, думаю, обязан он этим скорее отцу, нежели матери. Я, впрочем, сделал все, что мог, и не моя вина, если не все мне удалось. В любом случае, он стал вором, убийцей, мятежником… не признает никакой власти, кроме собственной прихоти, и всюду лезет напролом… а это значит, что он созрел для виселицы и что встреча его с палачом неизбежна… Как я надеялся, что сегодня месть моя свершится!
— И поэтому ты предупредил начальника полиции?
— Да, синьора!
— Что не удалось сделать нынешней ночью, можно свершить в следующий раз, — сказала Леонора, посмотрев ему в глаза.
Саэтта покачал головой.
— Нет, синьора, Жеан не из тех, кого можно дважды заманить в одну и ту же ловушку. Поразительно, что мы вообще смогли обмануть его… и в последнюю минуту дело все-таки сорвалось!
Леонора не смогла сдержать недовольного жеста.
— Да, — холодно произнес Саэтта, — понимаю, вас заботит король. Терпение, синьора, партия не проиграна, а лишь отложена. Если бы я мог быть так уверен в осуществлении своей мести! Ибо вы очень скоро избавитесь от короля…
— Что ты хочешь сказать? — живо спросила Леонора. — Тебе что-то известно?
— Ничего особенного, синьора… Только со всех сторон я слышу толки, что дни короля сочтены. Он приговорен. Кем? За что? Каким образом? Этого никто не знает или, по крайней мере, не говорит. Но абсолютно все убеждены, что Генриху Наваррскому жить осталось недолго.
— Это правда, — произнесла Леонора с ужасающим спокойствием. — Об этом шепчется весь двор… Сам король по любому поводу заговаривает о своей близкой смерти.
— Видите! Как бы то ни было, я помогал вам в этом деле и готов помочь снова, если понадобится. Да, вот еще что… разве вы не слышали предсказание некоего астролога, утверждавшего, что король умрет на первой же большой церемонии, устроенной им?
— Неужели ты веришь во все эти басни астрологов и колдунов? — подчеркнуто презрительно спросила Галигаи.
— Верю ли я в них, Cristo Santo?! — вскричал Саэтта с искренним изумлением. — Неужто вы хотите сказать, что сами не верите, синьора?
— Признаюсь, не очень.
— Напрасно, синьора, — сказал Саэтта серьезно. — А вот король верит. До такой степени верит, что, как говорят, именно поэтому постоянно отказывает в просьбах короновать, наконец, Марию Медичи… свою супругу. Он убежден, что не переживет этих торжеств.
Леонора слушала с интересом, лучше всяких слов опровергавшим ее наигранный скептицизм. Одновременно мозг ее напряженно работал.
— К чему ты клонишь? — спросила она.
— К тому, синьора, что когда затеваешь подобную крупную игру, предпочтительнее иметь все козыри на руках.
— И что же?
— А то, что вам, обладающей безграничным доверием королевы, следует неустанно твердить ей: она должна добиться от короля коронации! Более торжественной церемонии и представить себе невозможно. Таким образом, осуществится первая часть пророчества… И это лишний шанс для вас, синьора. Звезды и колдовские силы окажутся на вашей стороне. Что же касается второй части, то при некоторой ловкости и удаче можно слегка помочь судьбе, черт возьми!
Леонора глядела на браво с задумчивым видом. Быть может, его слова совпадали с решением, которое она уже приняла.
— Наверное, ты прав, — сказала она наконец. — Но короля не так-то просто принудить… Когда он не хочет… он не хочет.
— Ба! — промолвил Саэтта, улыбаясь. — Говорят, чего хочет женщина, того хочет дьявол. А королю до дьявола далеко. Ах, какая все же жалость, что нынешнее предприятие сорвалось! Если бы Жеана осудили как цареубийцу, это было бы великолепно! Подумайте о пытках, которые его бы ожидали! — Ужасный вздох вырвался из его груди. — Никогда не сотворить мне ничего более прекрасного, более совершенного, чем этот замысел!
Леонора посмотрела на него очень внимательно. Казалось, он действительно страдал. Она же сохраняла полное спокойствие. Какое значение имела для нее судьба Жеана? Тем не менее она спросила с любопытством:
— Что же ты намерен предпринять?
Взглянув на нее с удивлением, Саэтта произнес со свирепой решимостью:
— Как что? То же самое. Всеми силами подталкивать его навстречу палачу. Что вы хотите, синьора, эта мысль слишком крепко засела у меня в голове. — И он пожал плечами. — Ничто не заставит меня отказаться от мести. Я спас мальчишку от смерти, когда он был маленьким. Сейчас он мужчина и способен защитить себя, можете мне поверить… но если бы я увидел его в положении, грозящем ему гибелью, я бы без колебаний бросился на выручку, даже с риском для собственной жизни… А если кто-нибудь замыслил бы убить его, я прикончил бы этого человека без жалости и сострадания.
Он поднял голову и отчеканил тоном, не допускающим возражений:
— Ибо Жеан должен умереть на эшафоте… И именно так он умрет. Жеан должен принять смерть от руки палача. И, пока я жив, ничья другая рука не посягнет на него. Пока я жив, никто не спасет его от уготованной ему судьбы!
В голосе Саэтты прозвучала глухая угроза, но Леонора либо не обратила на нее внимания, либо сочла возможным пренебречь ею.
— Именно об этом я и спрашиваю, — пояснила она спокойно. — Каким образом собираешься ты предать Жеана в руки палача?
Саэтта зловеще усмехнулся.
— У меня появился новый план, — сказал он. — Я собираюсь пустить Жеана по следу сокровища Фаусты… вернее, его собственного сокровища, ибо мать завещала его своему сыну. Разумеется, об этом он никогда не узнает. Для него это будет привычное занятие… воровство, если называть вещи своими именами. Трудновато будет этого от него добиться, потому что уж очень он своенравен… но это мое дело, я знаю, как заставить его решиться. Если же он примется за поиски, то, будьте уверены, синьора, непременно отыщет то, чего никому до сих пор не удалось отыскать. И тогда…
— Тогда?
— В игру вступите вы, синьора. Каким образом? Это уж ваше дело. — На губах у него появилась лукавая улыбка. — Я полностью на вас полагаюсь. Уверен, когда Жеан найдет сокровище, вы сумеете устроить так, чтобы оно перешло в ваши сундуки… Однако, зная теперь, чего хочу я, — тут тон его приобрел жесткость, — вы должны позаботиться о том, чтобы схватить вора на месте преступления… Будет ли он осужден за цареубийство или за воровство, для меня значения не имеет… главное, чтобы это свершилось, вот единственное, чего я прошу.
Леонора напряженно размышляла.
— Отчего, — осведомилась она после продолжительной паузы, — не арестовать его прямо сейчас? Так, мне кажется, было бы проще.
— Неужели вы не поняли меня, синьора? Я не хочу, чтобы он сгнил в каком-нибудь каменном мешке… Мне нужен смертный приговор по всей форме! А затем публичная казнь!
— Разве ты не знаешь, — промолвила Леонора со зловещей улыбкой, — что и это можно устроить?
— Нет, клянусь дьяволом! Я желаю, чтобы его осудили по заслугам! Чтобы толпа, осыпающая проклятьями преступника на пути к эшафоту, с полным правом плевала ему в лицо! Кроме того, — он насмешливо усмехнулся, — вы забыли о кладе, синьора! Об этом изумительном, невероятном, баснословном сокровище! Если вы прикажете немедленно схватить Жеана, кто же преподнесет вам на блюдечке эти богатства?
— Ты прав! — сказала Леонора, вполне убежденная последним доводом. — Итак, чтобы исполнить твое желание, то есть добиться осуждения Жеана, мне нужно будет обратиться за помощью к королеве, а затем отдать ей сокровище.
— Это ваше дело, — промолвил Саэтта холодно. Про себя же подумал: «Какое самопожертвование! Будто я не знаю, что из сундуков королевы это золото быстро перекочует в твои!»
Леонора же заговорила очень серьезным тоном.
— Да, другого средства я не вижу и обращусь к нему. Ты можешь сам судить, Саэтта, ослепило ли меня сокровище.
В знак восхищения браво глубоко поклонился, что, впрочем, позволило ему скрыть язвительную ухмылку. Выпрямившись, он проникновенно произнес:
— Синьора, вы само бескорыстие и великодушие, вместе взятые.
Взяв со стола увесистый кошелек, Леонора протянула его Саэтте со словами:
— Когда твой сын приступит к розыскам клада, ты дашь мне знать… Полагаю, нет, уверена, что ты обретешь долгожданную радость и месть твоя осуществится в соответствии с твоими желаниями. А теперь ступай, Саэтта.
Саэтта, поклонившись с присущим ему дерзким и несколько лукавым изяществом, опустил в карман кошелек и вышел, не прибавив более ни слова.
А Леонора, опершись локтем о маленький столик, стоявший рядом, прикрыла глаза ладонью и погрузилась в глубокое раздумье. Лицо ее оставалось непроницаемым, и никто не смог бы сказать, о чем она грезит, какие планы замышляет.
Глава 21
О ЧЕМ УЗНАЛ ОТЕЦ ПАРФЕ ГУЛАР, ИСПОВЕДУЯ ГОСПОЖУ КОЛИН КОЛЬ
Госпожа Колин Коль никогда не была красавицей, из-за чего питала глухую ненависть ко всей вселенной. Казалось, что и молодой она тоже не была. Ей было всего сорок пять лет, а выглядела она на все шестьдесят. Создавалось впечатление, что такой она и родилась.
Характер ее можно было бы выразить в одном слове — лицемерие. Разумеется, лицемерие это было неосознанным, и она от души вознегодовала бы, услышав обвинение в подобном пороке. Тем не менее жизнь ее представляла собой сплошную комедию, которую она разыгрывала то для Бога, то для дьявола — а иногда для обоих разом.
Верила она искренне и простодушно. Религиозные понятия ее сводились к следующему: больше всего следовало опасаться дьявола и его приспешников, способных погубить невинную душу; равным образом надо было всеми силами избегать смертных грехов, ибо за них полагалось неминуемое воздаяние в виде адского пламени на веки вечные. Из этого понятно, какую роль в ее жизни играл исповедник.
Все утро госпожа Колин Коль провела в хлопотах, наблюдая за починкой окна, пострадавшего в результате вторжения тех, кого она называла про себя: вельможа в маске и трое бандитов.
Торопливо позавтракав, она устроилась с рукодельем у окна, выходившего на улицу. Делая вид, что занимается штопкой, она на самом деле высматривала монаха, одновременно изготавливая к бою все свои орудия — ибо исповедь была для нее настоящим сражением, в котором она должна была победить, иными словами, получить отпущение грехов.
Между тем близился полдень, а монах все не появлялся. Матрона забеспокоилась. Неужели придется самой отправиться на поиски? Именно потому, что она придавала предстоящей беседе такое значение, ей не хотелось в этом признаваться. И она продолжала ждать, хотя нетерпение буквально грызло ее, а листок • бумаги, который она нервно комкала в кармане фартука, казалось, обжигал руки.
Наконец в полчетвертого в конце улицы возникла знакомая фигура брата Парфе Гулара.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91