, – Уедет она из Ельска. Что ей тут делать?Детей у них нет, не успели нажить, – проговорил майор Грушин.И тут же вспомнил, словно это было вчера, а не полгода тому назад, свадьбу Алексея Комарова, которую тот закатил на берегу реки Липы.Вспомнил влажный грозовой воздух бесконечной, мерцающей крупными звездами ночи, вспомнил, что натанцевался до такой степени, что натер мо-золь. Стоя на обрыве, чтобы не видели гости, разулся, снял новые черные туфли с квадратными носами, стащил носки и, стоя босиком в костюме, в белой рубашке и галстуке, с непривычно аро – матной сигаретой в огромных заскорузлых пальцах, наслаждался тишиной и спокойствием. Тогда он потанцевал и с женой Васи Макарова, и с женой Леши Комарова.Своей жены у майора, можно сказать, не было.Уже четыре года как они разъехались. Она перебралась из Ельска в Тулу к родителям, забрав с собой двух их сыновей. В то время майор отказался от выгодного предложения и не перешел на преподавательскую работу. Ему предлагали переехать в Питер, и он, не посоветовавшись с женой, отказался. А придя домой, как последний дурак, похвалился. Жена взглянула на него так, как смотрят на смертельно больных – с легкой брезгливостью и жалостью. Жалость была недолгой. Жалела она не его, а себя. И когда майор Грушин через неделю вернулся с полигона в однокомнатную квартиру, та встретила его пустыми шкафами и короткой запиской: «Мы уехали к родителям».Он пробовал вернуть жену, ездил в Тулу, даже пил с тестем, но жена оказалась непреклонной. Единственное, что грело майора Грушина, так это то, что за все четыре года ни жена, ни он не подали на развод, даже разговора об этом не возникло.Сержант Сапожников задремал, уткнувшись головой в стол. Паша Куницын сидел запрокинув голову, с тлеющей сигаретой в губах.– Ну как, Паша, уволиться не хочешь?– Нет, майор, мне больше на гражданку дороги нет. Я теперь «духов» ненавижу люто. Теперь они все – и мирные и немирные – мои враги. Я им устрою «газават», всех буду убивать!Нет в моем сердце, майор, ни капли жалости к ним. Сердце у меня теперь железное, что-то внутри произошло, я словно окаменел. Сжалось нутро, когда на «вертушке» ребят из гор вывозили, и не отпустило. И думаю, уже никогда не отпустит. Словно очерствел я, могу раскрошиться, но мягким уже никогда не стану. Я думал, они люди, а они звери.Майор хотел сказать, что ему не лучше, но не смог заставить себя произнести эти слова. Лишь губы скривились, острее выступили складки, четче прорезалась линия между сомкнутыми бровями.– Отойдешь, Паша, оттаешь. Поймешь, что и мы люди, и они люди.– Нет, уже не оттаю. И ребята мне сказали, что теперь – все. Теперь, майор, мы их щадить не будем. Они нас не щадят, и мы не станем.– Страшная штука – война, непонятная, жестокая, как бритва. Только прикоснешься, боли не почувствуешь, а уже видишь кровь, а когда и боль почувствуешь, совсем невмоготу.– Знаете, – сказал сержант Куницын, глядя в пустой стакан, – Потемкин у меня на руках умирал. У него такие глаза были, майор… Такие глаза… Я смотреть в них не мог… А он меня за рукав теребит, силы уходят, пальцы слабеют, разжимаются, губы шевелятся… А слов не слыхать… шевелятся, как листья. Я нагнулся к нему и кричу: «Коля, Коля, потерпи, родной, потерпи!» Хотя понимаю, не жилец он уже, да и он понимает, а все за жизнь цепляется, что-то сказать хочет, попросить о чем-то. Так и не сумел сказать. Я вот все думаю, чтб он губами шевелил, о чем просил? Может, важное что-то сказать хотел, прощение попросить?– Конечно, важное, – выдавил из себя майор. – Когда человек умирает, когда жизнь из тела уходит, о пустяках не вспоминаешь. Ты бы что сказал?Куницын задумался:– Не знаю, майор, со мною такого еще не было. Может быть, маму вспомнил бы, а может, батю. Или закурить попросил бы…– Еще, Павел, выпьем?– Давайте, майор.Пашка быстро разлил спирт – на два пальца в каждый стакан. Посмотрел на майора. Тот взглянул на черствый ломтик, прикрывавший стакан, и они молча выпили.– Скоро приедем, – вытирая ладонью губы, сказал Куницын.– Ты бы поспал, Паша, часок.– Не могу я спать, все Колькины губы вижу, пытаюсь услышать, а не могу.– Тогда выпей еще.– Спирт кончился, майор.– Как кончился? – ужаснулся командир.Выходило, что за четыре дня дороги выпили четыре литра спирта и не заметили этого.– Перед самым рассветом приедем, – глядя на именные командирские часы, произнес майор Грушин.– Я еще никого в жизни не хоронил.– Ну вот, для тебя это впервой. А для меня дело, казалось бы, привычное. Но каждый раз все по-новому.– В Афгане страшно было?– Легче, не так, как здесь. Те по-русски не говорили – ни в зуб ногой, а чечены все по-русски умеют, как свои. И знаешь, что интересно, Куницын, я с чеченцами в Афгане воевал. Два лейтенанта, чеченцы, у нас в батальоне служили, хорошие парни, настоящие солдаты. А теперь они, наверное, на другой стороне воюют.– Да уж, не с нами они, не свои…– Вот видишь, как бывает! Там мы вместе были, как пальцы в кулаке, а здесь по разные стороны, убить друг друга норовим. Вот жизнь какая!Скажи нам тогда, что мы друг в друга стрелять станем, морду бы набили. И я и они вместе в военное училище поступали, вместе на полигонах, в одной казарме, из одного котелка хлебали, всегда всем делились. А сейчас заклятые враги…– Чего ж удивляться, не русские они, этим все сказано, – произнес Куницын.В отличие от майора, он был предельно прост.О том, кто именно его враг, не задумывался, вернее, старался не задумываться. Все они были одинаковые – злые, жестокие, мерзкие, и всех их теперь следовало убивать без капли жалости.– Мужики сказали, когда гробы грузили, что больше в плен «духов» брать не станут, всех будут убивать.– Это они сгоряча. Мало ли что в запале брякнут? Жизнь – она все на свои места расставит. Да и чеченец чеченцу рознь.– Все они – гады! – убежденно выкрикнул Куницын. – Все до единого – и мал и стар! Всех их кончать надо! Что за долбанный поезд? Вроде и едем, а вроде и на месте стоим…– Ты, можно подумать, торопишься, Паша?– Я не тороплюсь, я в Чечне хотел остаться.Но ребята попросили меня поехать.«А вот меня никто не просил, – подумал майор Грушин, взял берет и вытер вспотевшее лицо. – Там проще, тут сложнее».Минут за двадцать до прибытия в Ельск майор тронул за плечо дремавшего сержанта. Сапожников судорожно дернул головой, вскочил на ноги и глупо засмеялся.– Что такое? Тревога?– Успокойся, к дому подъезжаем, сержант.Давайте, мужики, умоемся, приведем себя в порядок, а то выглядим как бандиты.Через двадцать минут поезд дернулся и замер. На перроне уже стояли крытый тентом «Урал» и десять спецназовцев в камуфляжной форме. К составу они не подходили, ждали, когда разойдутся пассажиры.«Слава Богу, женщин нет», – подумал майор, потуже затягивая ремень.Куницын припал к стеклу лбом, пытаясь разглядеть лица встречавших людей.– Вон капитан стоит, а вон подполковник, – сказал он, различив два знакомых силуэта. – Эх, тяжелое же возвращение!– Уезжали под «Марш славянки», с песнями и плясками, – вспомнил проводы Сапожников.– Да, действительно, тогда гремел оркестр.А теперь тишина в ушах звенит…Наконец перрон опустел, и майор открыл дверь вагона. Он спрыгнул на мокрый блестящий асфальт, козырнул подполковнику и тут же пожал руку.– Здорово, Иван Ильич.Подполковник обнял майора, похлопал по широкой спине и махнул рукой. Куницын и Сапожников тоже выпрыгнули на перрон.– Подгоняйте машину! – негромко крикнул Куницын.«Урал» заревел мотором, заклубился синий дым. Шофер начал медленно сдавать, пытаясь подъехать как можно ближе к почтовому вагону.– Раненые как? – спросил подполковник, глядя на белые ящики, которые солдаты бережно перегружали из вагона в кузов грузовика.– В госпитале.– Остальные как?– Отдыхают пока, – сказал майор об оставшихся на базе ребятах.– Завтра генерал приедет, – сказал подполковник, – а может, даже сам министр.– Какая разница, кто приедет, им-то уже все равно, не встанут по команде, даже если ее сам главнокомандующий отдаст.Последний гроб исчез в кузове, брезентовый полог опустился.– Поехали, Иван Ильич, мой УАЗик на площади стоит. Бойцы поедут на автобусе.– Давай ребят с собой возьмем.– Пошли в машину, – абсолютно не приказным тоном распорядился подполковник, обращаясь к Куницыну и Сапожникову. – Свое дело вы сделали, недельку дома побудете и назад.Но дойти до УАЗика майор, подполковник и два сержанта не успели. Им наперерез бросились две женщины в черных платках, они буквально вцепились в гимнастерку майора Грушина. Одна из них истерично закричала:– Майор, почему мой Коля погиб!?Майор знал ответ: «Потому, что я жив остался, потому что другие ребята живы».– Так уж случилось… – майор пытался вспомнить имя молодой женщины, но оно улетучилось из памяти.Другая женщина, по возрасту чуть старше Грушина, трясла его за правое плечо и тихо плакала, иногда подвывая:– Почему…– Война… Они солдаты.Сапожников с Куницыным стояли и смотрели себе под ноги. Ком подступил к горлу Куницына, он не мог произнести ни единого слова.– Война, – выдавил из себя Олег Сапожников, – война, Света, война…– Ой, Олежка! – женщина отпустила майора и бросилась на грудь сержанту. – Ой, Олеженька, как же я теперь буду жить? У нас дети, что я им скажу?Подполковник молча подошел к капитану и зло пробурчал:– Капитан, откуда они взялись? Кто сказал им, что поезд приходит сегодня?– Они тут, товарищ подполковник, с самого вечера. Еще одна была, да ушла куда-то.– Ее «скорая» забрала, – подсказала Света.Женщин посадили в УАЗик подполковника, он махнул рукой своему водителю, дескать, гони отсюда быстрее, вези их куда-нибудь поскорее и подальше. УАЗик резко рванул с места.Солдаты быстро загрузились в автобус. На привокзальной площади остались четверо – майор, два сержанта и подполковник в плащ-палатке.Руки он спрятал в прорехи и поэтому выглядел немного несуразно, словно был инвалидом.– Ты сейчас куда, Иван Ильич? – спросил он у Грушина.– Домой пойду, помоюсь, побреюсь, приведу себя в порядок. А утром – в часть.– Хорошо. И вы, ребята, давайте по домам.Уж извините, что не подвез.– Ничего, нам тут недалеко, через десять минут дома, – сказал Сапожников. – Разрешите идти, товарищ подполковник?– Идите, ребята.– Мы завтра утром тоже приходим?– Нет, не завтра, уже сегодня. Часикам к двенадцати. Отдохните немного.Привокзальная площадь опустела, как пустеет театральная сцена, когда уходят откланявшиеся актеры. Черный пес с обрубленным хвостом наи скосок перебежал площадь, остановился на том месте, где недавно стоял майор Грушин, сел, задрал голову в светлое предрассветное небо и громко, пронзительно заскулил. Глава 3 Подполковник Кабанов, заместитель командира бригады по воспитательной работе, не был особенно обременен служебными обязанностями.Поэтому командир бригады и поручил ему решить вопрос с городскими властями о месте захоронения.В Ельске было два кладбища – старое и новое. На старом уже давно никого не хоронили.Оно уцелело чудом: лишь благодаря тому, что на нем были могилы известных революционеров.Известных, естественно, в местном масштабе, но за неимением других героев в Ельске в советские времена чтили и этих. Также на нем были похоронены два Героя Советского Союза и три Героя Соцтруда. Новое же кладбище располагалось на другом берегу реки Липы, неподалеку от бывшего мужского монастыря.Подполковник Кабанов уже в восемь утра ждал мэра у бывшего райкома партии, на котором теперь трепыхался мокрый от ночного дождя триколор. Сменить герб на стене над входом в здание так и не удосужились, старый советский герб старательно закрыли нарисованным на листе толстого металла двуглавым орлом. Краска на орле кое-где уже облупилась.Видный седоголовый мэр легко сбежал с трех ступенек низкого крыльца и крепко пожал подполковнику Кабанову руку.– Хорошо, Виталий Алексеевич, что ты с машиной, а то у меня бензина нет, – пожаловался мэр Цветков. – Да и бюджетникам платить нечем, сказали недавно, что скоро начнут бастовать.Иван Иванович Цветков говорил так, словно подполковник приехал просить у него денег, а он действовал на опережение. Из кармана помятого пиджака мэра торчали три авторучки – две золотистые, одна серебристая. Ни одна из трех ручек не писала. Без приглашения мэр Цветков забрался на переднее сиденье командирского УАЗика. Подполковнику ничего не оставалось, как устроиться на заднем сиденье.– Я план кладбища взял, – мэр вытащил из кармана в восемь раз переложенный затертый лист толстой бумаги и принялся его разглаживать на приборной панели, закрывая обзор водителю. – К ракетчикам давай, – он командовал шофером так, словно это был его личный водитель.УАЗик помчался по городу. На мосту пришлось сбавить скорость.Делая вид, что не замечает, как часто машину подбрасывает на выбоинах, Цветков, улыбаясь, озирался по сторонам:– Красота-то у нас здесь какая! И старина!Весна в права скоро войдет, все зазеленеет, сирень зацветет, черемухаПодполковник Кабанов поморщился. Напоминание о том, что все зазеленеет, привело его в легкое содрогание. «Зеленка в горах пойдет, – подумал он. – Нашел, дурак, чему радоваться!»Мэра он недолюбливал, хотя толком и не знал за что. Мэр делал все, что от него зависело.Но что он мог сделать? Два завода, имеющиеся в городе, давно слыли банкротами, хотя до сего времени кое-как работали. Не выбросишь же людей на улицу?Перспективу моста замыкал бывший монастырь.Асфальт на мосту был неровный, но надежность конструкций ни у кого сомнений не вызывала. Ракетчики, расположившиеся в монастыре, время от времени прогоняли по нему свои тягачи. Мост дрожал, вздыхал, но тяжесть выдерживал.– Хорошо раньше строили, – сказал мэр. – Монастырю вот уже двести лет, а издалека смотрится как новый.Отсюда уже можно было рассмотреть колючую проволоку и предупредительные знаки. Монастырь был выбелен, знаки покрашены. На фоне серо-желтой травы это были единственные яркие пятна, привлекавшие взгляд. За монастырскими башнями и колокольнями виднелись антенны локаторов, серые и мрачные, похожие на протертые пятки шерстяных носков.
1 2 3 4 5