Руки у него тряслись от бешенства, ствол прыгал и никак не попадал под клапан.
– А, ч-черт!.. Молчи, падло! Молчи, понял?! Будешь знать, паскуда старая, как людей собаками травить!
Он уже почти визжал, тряся в воздухе растопыренными пальцами и страшно выкатывая глаза. Лицо его исказилось в гримасе ярости, губы побелели, и в их углах собралась густая белая пена. Рыба и Простатит хорошо знали эти симптомы. Хобот был, что называется, немного того; в жизни ему не везло, он часто ударялся головой и получал по ней удары от других людей, так что его по этой причине даже не взяли в свое время в армию. Есть такая статья, 7"б" называется. Так вот, по ней призывник освобождается от воинской службы по причине необратимых последствий черепно-мозговой травмы.
У Хобота этих последствий был целый букет, и забить человека до смерти, скажем, ногами ему ничего не стоило, бывали такие случаи. Забьет или, там, пристрелит, а потом руками разводит: кто, я? Ну, это ж надо! Нечего было меня злить, я нервный, у меня и справка есть…
Справка у него действительно была, и таскал он ее в бумажнике, рядом с водительскими правами, которые неизвестно как ухитрился получить. У него-то справка была, но вот у Рыбы и Простатита никаких справок не было, и прятаться от ментов из-за психованного Хобота и десятка саженцев они не желали. Поэтому грузный Простатит осторожненько, бочком двинулся к продолжавшему бесноваться Хоботу. Рыба остался на месте: умиротворение Хобота было делом непростым, и удовлетворительно справиться с ним мог только Простатит, который, как и большинство крупных, очень сильных людей, был, по большому счету, добродушен и покладист. Только он мог подойти к махавшему пистолетом Хоботу без опаски – или почти без опаски – и заставить этого психа угомониться.
Увы, Простатит опоздал. Он немного задержался, помогая встать вывалянному в грязи, мокрому и жалкому агроному, и, пока он этим занимался, Хобот добрался-таки до старика.
– Что ты смотришь?! – проорал он, подскакивая к Макарычу и толкая его в грудь. – Что ты пялишься на меня своими буркалами, сука?! Ты что, недоволен?!
– Доволен, – спокойно сказал старик. – Просто хочу твою рожу получше запомнить, чтобы потом при встрече не ошибиться.
– Ах ты пидор, – внезапно переставая орать, с каким-то удивлением сказал Хобот. – Запомнить, говоришь? Ну, держи на память!
Пистолет все еще был у него в руке, засунуть оружие в кобуру Хоботу так и не удалось, и теперь он ударил старика этим пистолетом по лицу – наотмашь, рукояткой, прямо по челюсти. Бил он не шутя, и старик, конечно, не устоял на ногах, свалился мешком прямо в грязь, а Хобот, подскочив к нему, успел трижды пнуть его в живот своим тупоносым модным ботинком. Потом подоспел Простатит и оттащил приятеля в сторонку, первым делом мягко ухватив его за руку с пистолетом. Напоследок Хобот, набрав побольше слюны, успел харкнуть в лежавшего на земле старика. Была у него такая привычка – неаппетитная, но, несомненно, помогавшая ему самоутвердиться.
– Ну все, все, – мягко бормотал Простатит, отбирая у него пистолет. – Хорош быковать, братан, завязывай. Тихо, тихо, успокойся. Чего ты, в натуре, на стенку лезешь?
Хобот еще пару раз дернулся, но вырваться из рук Простатита было не так-то просто, и он угомонился – как всегда, сразу, без перехода. Простатит осторожно выпустил его и отдал пистолет.
– Будет знать, падло, на кого хвост задирать, а на кого не надо, – отдуваясь и засовывая наконец в кобуру пистолет, сказал Хобот. – Ненавижу этих старых козлов. Кто он, в натуре, такой, чтобы права свои вонючие качать? В собесе пускай права качает, пень трухлявый!
– Само собой, братан, само собой, – сказал Простатит и повернулся к Лукьянову:
– Давай, студент, бери лопату, выкапывай, что надо. Пора отсюда сваливать. Только не перепутай. Привезем папе что-нибудь не то – он нам головы поотрывает. Рыба, помоги ему.
Лукьянов, все еще бледный и дрожащий, заковылял к машине и, покопавшись в багажнике, вынул оттуда лопату.
Рыба нехотя, с ворчанием последовал за ним, осторожно ступая по скользкой грязи в своих сверкающих ботинках. Старик тяжело поднялся с земли и ушел в дом. Простатит покосился на дверь, но за стариком не пошел, резонно рассудив, что тот, как человек разумный, вряд ли станет искать новых приключений на свою плешивую голову.
Он ошибся. Лукьянов и Рыба, вооруженные лопатами и охапкой джутовых мешков, еще не успели отойти от машины, когда старик снова появился на крыльце. В руках у него была древняя однозарядная винтовка с потемневшим от времени прикладом и длинным, тускло поблескивающим вороненым стволом.
– А ну назад! – зычно, совсем не по-стариковски крикнул он и уверенным движением вскинул берданку к плечу. – Положу на месте стервецов!
Лукьянов уронил лопату, Рыба удивленно разинул рот.
Простатит еще не успел решить, как быть в этой не вполне ординарной ситуации, и тут Хобот хищно метнулся вперед, подскочил к старику сбоку, ловко ухватился за ствол берданки обеими руками и сильно рванул на себя, одновременно задрав дуло к серому, пасмурному небу. Винтовка звонко бахнула, когда старик от неожиданности непроизвольно нажал на спуск. В следующее мгновение Хобот вывернул оружие из рук Куделина и ударил старика прикладом в живот.
На его оскаленной физиономии снова появилось выражение хищной радости, и Простатит больше не стал вмешиваться: старый дурак сам напросился, вот пускай теперь и расхлебывает…
Хобот принялся, сладострастно хэкая, избивать старика ногами. Из дверей сторожки выскочил какой-то парень лет тридцати – с виду здоровенный, но какой-то не от мира сего, словно припыленный. Он попытался оттолкнуть Хобота, что-то неразборчиво мыча, но тот уже вошел в раж и не обращал внимания на мелкие помехи. Он отмахнулся от парня, как от мухи, и тот, отлетев в сторону, ударился спиной о дверной косяк, Простатит шагнул вперед и придержал недоумка – от греха подальше.
– Натешившись вдоволь, Хобот оставил старика в покое. Тот неподвижно лежал в грязи, лицо его было выпачкано землей и кровью. Хобот перевел дыхание. Берданка все еще была у него в руках, и он, держа винтовку за ствол, размахнулся ею, как бейсбольной битой, и со всего маху ударил прикладом об угол кирпичной сторожки. Приклад отломился с сухим деревянным треском и, кувыркаясь, улетел за угол. Хобот отшвырнул ружье, высморкался в два пальца, отошел в сторонку и принялся брезгливо оттирать об снег испачканные ботинки.
Теперь тишину нарушало только горестное мычание парня, которого держал Простатит.
– Чего ты с ним нянчишься? – одышливо спросил Хобот, придирчиво разглядывая подошву. – Отверни ему башку, на хрен нам свидетель?
– Да какой из него свидетель? – возразил рассудительный Простатит. – Он же глухонемой, ты что, не видишь?
Недоумков даже дикари не трогают, я читал.
– Чего ты делал? – недоверчиво переспросил Хобот, снова приходя в отличное расположение духа. – Читал?! Да ты чего, в натуре, читать умеешь? Никогда бы не подумал.
– Да пошел ты, – беззлобно сказал Простатит, отпуская немого. – Блин, Хобот, сколько можно? Что ты тут устроил?
– А чего? Поучил немного старого пердуна. Подумаешь, событие! В следующий раз трижды подумает, прежде чем пасть разевать.
Через четверть часа серебристый джип, тяжело переваливаясь на ухабах и разбрызгивая грязь высокими колесами, покинул старую усадьбу и взял курс на Москву. В багажном отсеке, распространяя тяжелый запах мокрой земли, лежали драгоценные саженцы черешни с заботливо укутанными сырой мешковиной корнями.
Глава вторая
– Ты еще не устал, Марат Иванович? – пряча в углах губ усмешку, спросил Илларион Забродов.
Он сидел в глубоком, обитом ярко-красным плюшем кресле с гнутыми, покрытыми стершейся позолотой ножками и вертел в пальцах незажженную сигарету. Поза его, как всегда в минуты отдыха, наводила на мысль о том, что в теле этого человека не осталось ни одной целой кости. Вряд ли кто-то еще смог бы чувствовать себя удобно в такой позе; Забродов же, казалось, не испытывал ни малейших неудобств. Он втянул ноздрями аромат дорогого табака, проведя сигаретой под носом, и мечтательно закатил глаза. Ему хотелось курить, но не хотелось в десятитысячный раз выслушивать многословные рассуждения Пигулевского о том, почему курение в букинистической лавке, совмещенной с антикварным магазином, следует приравнивать к террористическому акту и преследовать в уголовном порядке. К тому же Марат Иванович был бы только рад затеять ссору, чтобы отвлечь внимание партнера от совершенно безнадежной партии.
– С чего бы это мне уставать? – сварливо осведомился старый антиквар, нерешительно теребя своего коня.
Он играл белыми. Фигуры были мастерски вырезаны вручную из слоновой кости и стояли на большой, инкрустированной ценными сортами дерева доске. Этот набор Марат Иванович приобрел недавно, и сегодня они играли за этой доской впервые. Илларион сильно подозревал, что Марат Иванович пошел на такую жертву неспроста: хитрый старик наверняка рассчитывал, что утонченная красота вырезанных в конце позапрошлого века неизвестным мастером фигур отвлечет Забродова от игры и окажет влияние на исход партии. Забродов видел его насквозь, но не возражал против подобного коварства: шахматы – это война в миниатюре, а на войне, как и в любви, хороши любые средства. Сигарета, которой Илларион вот уже в течение десяти минут старательно водил у себя под носом, была маленькой местью хитроумному противнику: она отвлекала Пигулевского от игры точно так же, как фигурки из слоновой кости должны были, по его замыслу, отвлекать Иллариона. Марат Иванович наверняка с нетерпением ожидал появления на сцене зажигалки, чтобы немедленно поднять крик, и это нетерпеливое ожидание сбивало его с толку почище дымовой завесы.
Забродов сунул сигарету за ухо, взял со стола тонкую, как розовый лепесток, чашку кузнецовского фарфора и сделал аккуратный глоток. Чай уже основательно остыл, но не потерял удивительного аромата. Заварка была хороша, но Илларион знал, что дело тут не только в заварке: никто из его знакомых не умел заваривать чай так, как это делая Марат Иванович.
– Грамотные люди, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал как можно серьезнее, – полагают, что умственная деятельность отнимает наибольшее количество энергии.
Кстати, именно поэтому, наверное, большинство людей предпочитают вообще не напрягать голову. Орудовать руками как-то спокойнее. Вот я и спрашиваю: ты не устал, Марат Иванович?
– Нахал, – рассеянно сказал Пигулевский и принялся задумчиво жевать нижнюю губу, разглядывая доску. Ситуация на игровом поле складывалась явно не в его пользу. – Ты хочешь сказать, что мои мозги менее тренированные, чем твои? Придется тебя проучить, мальчишка, чтобы ты относился к старикам с должным почтением.
– В следующий раз, – сказал Илларион. – Сдавайся, Марат Иванович, партия-то безнадежная.
– Черта с два! – запальчиво ответил Пигулевский. – На моей стороне теория вероятности!
– Э, – разочарованно протянул Илларион, – эка, куда тебя занесло! Теория вероятности… Ты бы еще ОМОН вызвал.
– Да?!
– Ага.
Пигулевский сердито засопел, залпом допил свой чай, оставил в покое коня и сделал ход ферзем, сметя с доски Илларионова слона и объявив ему шах.
– А это ты видел, корифей мысли?! Ну, что ты теперь скажешь?
Забродов сделал озабоченное лицо, что стоило ему немалых усилий. Марат Иванович был очень грамотным антикваром и одним из лучших букинистов в Москве, а может быть, и во всей России, но гроссмейстером это его, увы, не делало.
– Да, – сказал Илларион, – это серьезно. Это, пожалуй, партия.
– То-то же, – сказал Пигулевский с воодушевлением и попытался снова отхлебнуть из чашки. Чашка оказалась пуста, и он заглянул в нее с некоторым удивлением. – Ну что, сдаешься?
– Да нет, пожалуй, – сказал Илларион, снимая с доски его ферзя и ставя на опустевшую клетку своего коня. – Пожалуй, я все-таки доведу дело до логического завершения. Заметь, Марат Иванович, тебе шах.
– Как шах?! – всполошился Пигулевский. – Почему шах? Откуда? Не может быть никакого шаха! Ты мошенник, Илларион.
– Конечно, – сказал Илларион. – Ты ходить будешь или нет?
Пигулевский забрал в горсть нижнюю часть лица и сокрушенно покачал головой, глядя на доску.
– Ты знаешь, – невнятно произнес он, не отнимая ладонь от лица, – мне рассказали одну любопытную историю.
– Не поможет, – сказал жестокий Забродов. – Мат в два хода.
– Это мы еще поглядим, – немедленно вскинулся Марат Иванович. – А вот так?
– Ты вроде советских врачей, – ответил Илларион, забирая его ладью. – Пускай больной терпит непереносимые мучения, лишь бы их совесть была чиста. – Шах, Марат Иванович. И рыба. В смысле, мат.
– Глупости, – сказал Пигулевский, недоверчиво глядя на доску. – Какой еще мат? Да, действительно… Я же говорю, ты мошенник и нахальный мальчишка, не имеющий ни капли уважения к старости.
Он смешал фигуры и начал аккуратно складывать их в резной ящик красного дерева. Забродов заметил, что руки у него немного дрожат от огорчения.
– Какая еще старость, – сказал он. – Посмотри на себя, Марат Иванович, какой из тебя к чертям старик? В лучшем случае, вздорный старикашка. В жизни из тебя путного старика не получится. Как, впрочем, и из меня. Так что это за история, которую тебе рассказали? Пикантная, надеюсь?
Пигулевский немного покряхтел, успокаиваясь, закончил складывать шахматы, осторожно, двумя руками опустил узорчатую крышку ящика и накинул латунный крючок.
– Разговаривать с тобой, – пробормотал он. – Хоть бы раз поддался! Я вот тебе все время поддаюсь, а ты пользуешься этим и мнишь себя Ботвинником. И после этого я еще должен забавлять тебя рассказами… Пикантными!
Поскольку партия была закончена, Илларион отыскал взглядом массивную бронзовую пепельницу, придвинул ее к себе и вынул из-за уха сигарету. Пигулевский сердито пожевал губами, но ничего не сказал. Забродов чиркнул колесиком зажигалки и закурил, с наслаждением втянув в себя ароматный дым.
1 2 3 4 5 6 7 8