– Я расследую аварию на шоссе, в которой вы пострадали, – продолжал между тем инспектор, – и мне необходимо задать вам несколько вопросов, важных для моей дальнейшей работы. Вы сейчас в состоянии отвечать? Врач мне позволил с вами побеседовать.
– Да, я могу ответить на ваши вопросы.
Голос Николая прозвучал глухо и надтреснуто – это были его первые слова за последние двое суток, и Самойленко почувствовал, как острой болью отозвалось в груди каждое произнесенное им слово.
«Плохо дело. Ребра! – он был достаточно опытным, точнее, достаточно ломанным и битым, чтобы самостоятельно поставить себе диагноз. Витебская десантная дивизия, затем знаменитая „рязановка“ да афганские госпиталя научили его чувствовать чуть ли не каждый свой орган, и теперь, забыв на время о посетителе в форме, Николай внимательно прислушивался к собственному телу, стараясь определить, какие еще травмы он получил в той дурацкой аварии. – Нога? Что с ней? Почему я ее совсем не чувствую?»
– Ваше имя? Где проживаете? Дата и место рождения? – буднично задавал привычные вопросы инспектор.
– Самойленко, Николай Казимирович. Шестьдесят шестого года рождения. Из Одессы. Живу в Минске, Слободская, сто двадцать, семьдесят девять.
Каждое слово давалось Николаю с трудом и болью, он часто останавливался, мучительно выговаривая свои анкетные данные. Действие наркоза ослабевало, и боль усиливалась с каждым мгновением, становясь невыносимой. Губы слипались и, казалось, вот-вот лопнут от жуткой сухости во рту.
Голова гудела, трещала, готовая в любой момент взорваться изнутри, словно мыльный пузырь. К тому же его сильно тошнило.
«Сотрясение, как пить дать», – поставил он себе еще один диагноз, уловив знакомые уже ощущения.
– Очень хорошо, Николай Казимирович, мы так и думали, – будто издалека донесся до него голос милиционера. – Мы определили вас как владельца машины – по номерам двигателя и шасси, а также по техпаспорту. Мы сверили ваши данные по картотеке в Минске, в ГАИ.
– Так зачем спрашивали?
– Надо было во всем убедиться. Ведь при вас не было с собой паспорта. Ладно, я не для этого, собственно... Николай Казимирович, предварительное следствие установило, что вы тормозили с большой интенсивностью, но избежать столкновения так и не сумели. К сожалению, второй участник дорожно-транспортного происшествия скрылся с места аварии.
– Как же?..
– На месте происшествия остался только полуприцеп, под который и угодила ваша машина. А тягач – исчез. Сейчас тягач и его владельца по поручению районного ГАИ ищут сотрудники уголовного розыска.
– Это был «КамАЗ».
– "КамАЗ"? Вы точно запомнили?
– Да.
– Очень хорошо... А номера помните?
– Нет, конечно. Издеваешься...
– Ну, почему же – мало ли что. А может, вы запомнили, какого цвета была кабина?
– Вроде, красная. А вообще... черт ее знает... Слушай, инспектор, мне очень хреново. Может, ты пока оставишь меня в покое? – чуть не взмолился Николай, бросив тоскливый взгляд на этого энтузиаста в форме.
– Что? А, да, конечно. Мне, правда, врач разрешил с вами побеседовать. Но если вы себя так плохо чувствуете, что не можете ответить...
– Очень плохо.
– ...тогда допрос я проведу позже, – будто и не расслышав Самойленко, безапелляционно закончил милиционер. – Для нас очень важны ваши показания, гражданин Самойленко. По полуприцепу ничего установить не удалось. Он еще три года назад списан с одной из минских баз. Его давно уже должны были распилить на металлолом. Откуда он взялся – не понять. Кто хозяин – не вычислить, кто был за рулем – тем более. Так вы, Николай Казимирович, точно помните, – что это был «КамАЗ»?
– Да. И отцепись наконец...
– Ну, что ж. Спасибо, – милиционер встал и захлопнул блокнот, в котором что-то помечал по ходу разговора. – Кстати, гражданин Самойленко, должен вас предупредить, что предварительное расследование и моделирование ситуации на месте позволили установить, что вами были нарушены правила дорожного движения – вы превысили скорость. Второй участник дорожного происшествия, возможно, тоже нарушил правила проезда перекрестков. Но вы виноваты. Несомненно... Впрочем, об этом мы еще с вами не один раз побеседуем. А пока что выздоравливайте, гражданин Самойленко.
Инспектор как-то очень злорадно ухмыльнулся, смерив незадачливого водителя «БМВ» презрительным взглядом, и Николай вдруг понял, что искать тот проклятый «КамАЗ» милиция особенно и не будет – вину за аварию спишут на самого потерпевшего. Сам виноват – и делу конец. Все логично.
Николаю вдруг захотелось съездить по уху этому наглому менту, и он устало закрыл глаза, лишь бы не видеть его самодовольную рожу...

* * *

Странное чувство испытывают рядовые учителя, когда попадают в коридоры исполкомовских отделов народного образования – отсюда, из этого логова чиновников от учебы, исходит обычно все самое неприятное, что только есть в работе учителя: планы, программы, проверки, аттестации, комиссии... Наверное, похожее чувство испытывал знаменитый разведчик Исаев, он же Штирлиц, бродя по коридорам гестапо: повсюду – враги, но нужно делать вид; что это – коллеги.
После выхода на пенсию Пелагея Брониславовна надеялась навсегда вычеркнуть из своей жизни это мрачное здание, но теперь без визита к Антоненко, начальнику городского управления народного образования, ей не обойтись. Именно на него возлагала она свою последнюю надежду. Ведь он здесь – полновластный хозяин и авторитет, и только он сможет помочь ей разобраться во всем случившемся с ее Виталиком.
И тем не менее, поднимаясь по лестнице на третий этаж, Пелагея Брониславовна вновь испытала знакомое чувство неприязни к этому зданию и обитателям его многочисленных кабинетов.
– Я к Сергею Антоновичу, – с порога объявила она секретарше, входя в приемную начальника гуно. – Он на месте? Мне можно к нему пройти?
Бочком пробираясь к двери в кабинет начальника гуно, Кашицкая говорила быстро, без пауз между вопросами, как будто своей решимостью хотела подавить сопротивление секретарши и пробиться к заветной цели. Но секретарь у Антоненко была опытная и много повидавшая.
– Подождите, женщина!
Секретарша, как ужаленная, вскочила со своего места, готовая броситься на защиту дверей своего шефа, за которые вход был воспрещен.
– Вы по какому делу? Из какой школы? Или детского сада? Вам назначено?
– Я пенсионерка. Пришла по личному делу. Мне нужно обязательно с ним поговорить, – Кашицкая кивнула на дверь Антоненко, но уже не так настойчиво, как минуту назад. Решимость Пелагеи Брониславовны сильно ослабла при виде этого непоколебимого стража начальника гуно, и теперь вместо требовательного тона в ее голосе появились противные ей самой просительные нотки.
– Он сейчас сильно занят, – наоборот, будто набираясь сил, категорически заявила секретарша.
– А когда освободится?
Секретарша уже успела понять, что моральная победа ею одержана, что первая атака незваной посетительницы отбита, и теперь с чувством исполненного долга и восстановленного спокойствия снова опустилась на свой стул, и прежде чем ответить, с царственной небрежностью, не глядя шлепнула несколько раз по клавишам печатной машинки.
– Не знаю. У него очень важные дела, не терпящие отлагательств. А когда он освободится, Сергей Антонович мне что-то не докладывал, – чрезвычайно довольная своим ответом, она смерила Кашицкую уничтожающим взглядом.
В другое время, быть может, Пелагея Брониславовна завелась бы и уж как-нибудь сумела бы поставить зарвавшуюся молодку на место, но сегодня ее мысли и чувства были слишком заняты племянником, чтобы распыляться на подобные мелочи.
– Ничего, я подожду его здесь, в приемной. Можно? – робко спросила Кашицкая, кивая на стоящие вдоль стены рядком стулья.
– Пожалуйста, – милостиво разрешила секретарша. – Сидите здесь, сколько хотите.
– Спасибо.
– Я доложу о вас, как только Сергей Антонович освободится.
– Спасибо, – повторила Кашицкая, устраиваясь на стуле и расстегивая плащ.
– Но я вас должна предупредить, что вам, может, очень долго придется ждать, – уже почти совсем миролюбиво закончила секретарша, едва ли не с сочувствием глядя на пожилую посетительницу.
– Ничего, я подожду. Дело у меня очень важное. Я обязательно должна увидеть Антоненко, – убежденно проговорила Пелагея Брониславовна, упрямо указав на закрытую дверь начальника гуно...
В кабинет Антоненко она попала только к вечеру.
Маша (именно так звали верную секретаршу, которая, кстати, оказалась не такой уж вредной девчонкой и даже угостила Пелагею Брониславовну кофе) на минуту вошла в кабинет своего шефа и тут же появилась снова, сделав приглашающий жест:
– Заходите, он вас примет.
Антоненко сидел за огромным столом, уставленным телефонными аппаратами и заваленным кипами бумаг. Он откровенно грустно смотрел на посетительницу, устало подпирая голову руками:
– Я вас слушаю.
Голос его был бесцветным и равнодушным. Вряд ли он собирался слушать, что наговорит ему эта пенсионерка.
– Сергей Антонович, я по важному делу. Меня зовут Пелагея Брониславовна Кашицкая, – посчитала нужным сначала представиться женщина. – Я являюсь опекуном своего племянника, Виталия Корабельникова...
– Корабельникова? – при звуках этой фамилии лицо Антоненко будто оживилось. Заметно было, что он что-то старательно пытается вспомнить.
– Да. Он был отправлен из детского дома с группой детей в Италию...
– А-а! – весело вскричал Сергей Антонович, отбрасывая маску скуки, вставая и жестом предлагая Пелагее Брониславовне садиться в кресло напротив.
Странно, но веселость эта и гостеприимность вовсе не показались женщине искренними.
– Как же, как же, помню фамилию Корабельников! Красивая фамилия.
– Я бы хотела...
– Машенька, – проговорил Антоненко в аппарат селекторной связи, перебивая Кашицкую, – в том шкафу, где у нас дела детей, отправленных в этом году в Италию, найди мне папку Корабельникова. Виталия... Как его по батюшке? – обернулся он к Пелагее Брониславовне.
– Васильевича, – почему-то шепотом подсказала Кашицкая, невольно привстав со своего места.
– Васильевича, – продублировал в аппарат Антоненко. – Найди, Машенька, будь добра, эту папку и принеси мне сюда как можно быстрее.
– Я бы хотела понять, что происходит, – заговорила Кашицкая, когда начальник гуно снова уселся на свое место. – Мне никто толком ничего не может объяснить. Вдруг взяли и лишили меня, единственного родного ему человека – не алкоголика, не психичку – права на опекунство, а теперь я вообще узнаю, что мальчика усыновили какие-то итальянцы...
– Ну, не «какие-то», – снова перебил ее чиновник. – Мы всегда очень внимательно изучаем кандидатуры будущих родителей наших детей, особенно, сами понимаете, иностранцев. Каждая такая семья проходит специальную проверку, тестирование, и даже разрешение на усыновление выдается не нами, а только в Киеве, в министерстве... Сейчас посмотрим документы.
В этот момент как раз вошла Маша с «делом»
Виталика в руках, и Антоненко тут же раскрыл папку. Жест, каким он развязывал тесемочки, показался Пелагее Брониславовне уж слишком нервным.
Она поняла, что главный начальник всех педагогов города отчего-то сильно волнуется, – Та-а-ак, посмотрим...
Сергей Антонович вытащил из папки верхний документ и положил перед собой на стол, чуть развернув его, чтобы бумагу видела и Кашицкая.
– Это выписка из решения Советского народного суда от пятого декабря прошлого года... Сейчас... Вот – «признать, что Кашицкая Пелагея Брониславовна по состоянию здоровья, а также по своему материальному положению не может выполнять обязанности опекуна Корабельникова Виталия Васильевича... В связи с тем, что родители Корабельникова В.В. скончались...» Ну, это понятно. Ага, вот – «отделу народного образования решить вопрос о помещении Корабельникова В.В. в детский дом для детей-сирот до двадцатого декабря текущего...»
– Но как же так можно, Сергей Антонович? – Пелагея Брониславовна даже не возмущалась – просто не было предела ее искреннему изумлению. – Как это могли решить без меня, без моего участия? Откуда в суде знают, в состоянии я выполнять обязанности опекуна или нет? Да и Виталик не сирота! Ведь у него есть я, в конце-то концов!
– Пелагея Брониславовна, а я чем могу помочь? Что я мог? Это же, сами понимаете, решение суда, официальный документ, а не прихоть...
– Я опротестую это решение. Я сегодня же, сейчас же пойду подавать кассацию.
– Кассационные жалобы, гражданка Кашицкая, принимаются в десятидневный срок после оглашения судебного решения, если вам это неизвестно. Сейчас, поймите же вы наконец, все ваши протесты ни к чему не приведут, они никому не интересны.
– Почему?!
– Решение суда никто отменить не в праве, даже президент. Вы же грамотная женщина, должны это понимать! – Антоненко заговорщицки перегнулся через стол, к самому уху Пелагеи Брониславовны, увещевая ее.
Кашицкую даже передернуло от такого обращения с ней, и она брезгливо отпрянула, стараясь держаться от этого типа подальше.
Антоненко в ответ только хитро улыбнулся и, победно сверкнув стеклами очков, с торжествующим видом вытащил из папки следующую бумажку.
– Это – справка из четвертой городской клиники, детских болезней, в которой мальчик прошел полное медицинское обследование на лучшей аппаратуре. Читайте сами – «воспаление лимфатических узлов, увеличение щитовидной железы, отставание в психическом и физическом развитии по сравнению с нормами данного возраста, олигофрения легкой степени...» Под этим диагнозом – подпись главврача больницы и начальника горздрава. Что, может, и этот документ собираетесь оспаривать? – Антоненко, не скрывая ехидной ухмылки, презрительно посмотрел на Пелагею Брониславовну. – Что, может, и этим подписям вы не доверяете?
– Конечно, и эту бумажку, буду оспаривать. Каждое слово здесь – ложь...
– Ну уж, знаете!
– Да, да! Он – не олигофрен. Виталик очень умный, сообразительный, нормально развитый для своих лет мальчик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37