Ольга Лаврова, Александр Лавров: «Побег»

Ольга Лаврова, Александр Лавров
Побег


Следствие ведут ЗнаТоКи – 8




«Свидетель»: АСТ, Олимп; Москва; 2001

ISBN 5-17-008033-6, 5-8195-0494-1
Ольга Лаврова, Александр ЛавровПобег Однажды Знаменский смеха ради подсчитал, сколько времени он провел за решеткой. Вышло, что из двенадцати лет милицейской работы – года три, если не три с половиной. На нарах, конечно, не спал, но отсидел-таки по разным тюрьмам.Таганку, по счастью, застал уже в последний момент. Она угнетала даже снаружи: от голых, откровенно казематных стен за версту несло арестантским духом, безысходной тоской. Внутри было, понятно, того хуже, особенно к вечеру, в резком свете прожекторов. И все радовались, когда Таганку начали крушить и крушили (долго – не панельный дом сковырнуть), пока не обратили в грязный пустырь.Но она осталась королевой уголовного фольклора («Таганка, все ночи, полные огня, Таганка, зачем сгубила ты меня…» и т. д.). Почему бы, кажется, не «воспеть» Матросскую Тишину или Пересыльную, прятавшуюся в путанице железнодорожных и трамвайных отстойников? Или добротную Бутырскую крепость, в которой, к слову, содержали еще Пугачева? Ан нет, символом неволи утвердилась вонючая Таганка. (А в нынешние времена это самое «зачем сгубила» возвели в ранг эстрадной песни под электронный визг и гром. Ну да ладно, не о том речь).Тех, кто «сидел за Петровкой», чаще всего помещали в Бутырку. Официальное название – «следственный изолятор». Доехать туда было просто – практически центр города; тюремная стена замаскирована от прохожих жилым домом, так что и морально легче – нырнул в невинный с виду подъезд, в руке портфельчик. Кто знает, что там у тебя набито в портфельчике?Сегодня Знаменский был даже с «дипломатом», потому что папочку вез тоненькую, почти невесомую. Начальство подкинуло для отдохновения после многомесячного изнурительного дела пустяковое происшествие. Ему бы нипочем и не попасть в кабинет серьезного следователя, но заявители, они же потерпевшие, подняли бучу, что совершен чуть ли не теракт против представителей власти, и областной милицейский работник, спасаясь от их давления, сплавил «теракт» в Москву.А всего-то и было, что на строительстве дороги бульдозерист зло подшутил над прорабом: во время совещания придвинул его будку к самому краю карьера, так что вылезти нельзя и даже ворохнуться внутри боязно – как бы не покатиться вниз. Полчаса, проведенные высоким совещанием в этой ловушке, показались ему за сутки.После банды уголовников, сплошь рецидивистов, которыми Знаменский до того занимался (грабители, насильники, сбытчики краденого, наводчики), бульдозерист Багров явился для него сущей отрадой.Родился и до сорока пяти лет прожил он в небольшом по нынешним меркам городе, имевшем некогда важное торговое и политическое значение и славную историю. Багров этой историей интересовался, гордился, ею подпитывал врожденное чувство собственного достоинства, своей человеческой ценности.Исконно русским духом веяло от высокой плечистой его фигуры, крупной головы, сильно и четко прорисованного лица. Приятно было слушать говор, не испорченный ни блатными словечками, ни столичным жаргоном, замешанным на газетно-телевизионных штампах, отголосках модных анекдотов и иностранщине.Глаза смотрели прямо, порой вызывающе, но на дне их таилась слабость. Воля была надломлена многолетним пьянством. И жаль становилось недюжинную натуру, без толку тратившую и понемногу утрачивавшую себя.В тюрьме Багров томился чуждым ему обществом сокамерников, а особенно остро – бездельем. К Знаменскому с первой встречи расположился дружелюбно, охотно «балакал» обо всем, но сердца не распахивал и никогда не плакался в жилетку…Торопясь с уличного пекла в проходную Бутырки, Знаменский увидал впереди грустную сутуловатую спину пожилого адвоката Костанди, которому по совету Пал Палыча жена Багрова поручила защиту. Адвокат был неказист, не блистал красноречием, но в суде разгорался столь трогательной жаждой обелить, отстоять, выгородить обвиняемого, что часто добивался успеха. Какой-нибудь поскользнувшийся юнец или шофер, ненароком сбивший пешехода, или ревнивый муж, пересчитавший ребра сопернику, – все они находили в Костанди пламенного и искреннего заступника. Говорили, что настоящих злодеев он защищать ни разу не брался, ни за какие богатые гонорары.Костанди предстояло познакомиться с Багровым, Багрову – с адвокатом, и им обоим – с материалами следственного дела.Унылый носатый Костанди Багрову не понравился. Два раза он переспросил фамилию, недоуменно пожал плечами.– Я грек, – тихо пояснил адвокат. – Русский грек.– Ладно, на здоровье, – нехотя согласился Багров. Процедура ознакомления с делом заняла рекордно короткое время. Комментировать что-либо Багров не желал, ходатайств никаких не заявил. Адвокат тоже не просил о дополнении следствия, но, задумчиво вглядываясь в клиента, адресовался к Знаменскому (поспособствуйте, мол, налаживанию контакта, ведь вы с обвиняемым, я вижу, на дружеской ноге):– Мне было бы легче строить защиту, если бы я полнее представлял поведение Багрова в быту, обстановку в семье и прочее.– Не любит он распространяться о себе, – отозвался Знаменский.– Не люблю, – подтвердил Багров. – Характеристика на меня с места жительства есть. Пьяница и хулиган. Недавно по заявлению жены трое суток отсидел, потому как посуду дома переколотил и соседку обхамил да облаял. И хватит. Нутро напоказ выворачивать – совершенно не к чему.После краткой паузы адвокат начал складывать свои бумаги.– Всего доброго.Вздохнул и вышел. Знаменский – следом: потянуло извиниться за Багрова и посоветовать подробно побеседовать с его женой. Но Костанди опередил советы:– Интересный какой человек. Очень несчастный… Мне повезло.Знаменский с симпатией пожал узкую горячую руку. Адвокатов он, честно говоря, недолюбливал – в целом. Хотя многих уважал. Но подобные Костанди попадались редко.– Защитники, полузащитники… – процедил Багров, когда Знаменский вернулся в кабинет. – От кого меня защищать, Пал Палыч? От меня самого если. А на суде все будет аккуратно, ясней ясного. Наломал дров – изволь к ответу.«На суде Костанди тебя, невежу, удивит, – усмехнулся про себя Знаменский. – Будет время – приду послушать».Он убрал папку с делом, сунул в карман авторучку, давая понять, что официальная часть разговора закончена.– Ну, вот и все. Багров… Так и простимся?Тот понял, что следователь ждет откровенной исповеди, но навстречу не пошел:– Сам горюю, гражданин майор. Я от вас худа не видел.– Вот вы меня напоследок и уважьте.– Чем?– Расскажите все по правде. Не для следствия, следствие закончено. Мне лично.Багров улыбнулся большим ртом.– Что же, завсегда приятно вспомнить… На Выхина, вы знаете, я большой зуб имел. Ну и порешил: устрою ему пятиминутку по-своему! Только он бригадиров собрал, я прицепил его прорабскую будку к бульдозеру – и прямиком ее к котловану. Развернул аккуратненько и поставил на самый край. В окошко не пролезешь, а в дверь – это с парашютом надо. Страху они хлебнули – будь здоров! Еще немного, и могли загреметь…– Я же не о том, Багров, отлично понимаете. Дремучая вы для меня душа. Может, рассчитывали остаться безнаказанным?– Да что я – маленький?– Не похоже. Тем более не верю я вашим объяснениям. Всерьез ненавидели прораба Выхина?– Для вас лично? Конечно, Выхин – просто так себе, вредный человечек. Куда его ненавидеть!– Вот видите, концы с концами и не сходятся. Знали, что придется расплачиваться, и все-таки устроили кутерьму! А вдруг бы грунт действительно пополз?– Там пенек еловый я приметил, – подмигнул Багров, – он держал. А вообще вся затея сглупа.– Я примерно представляю себе, что такое дурак. Картина иная.– Спасибо на добром слове… Ну, может, со зла. Этак вдруг наехало… Сколько б ни врали, а русский человек работать умеет. Если пользу видит. Но когда дорогу кладем абы как, ради квартальной премии начальникам – захочешь работать? И во всем сущая бестолковщина. Круглое велят носить, квадратное катать. Гравий с бетоном – на сторону. Лет через пять от трассы одни ухабы останутся. А, что толковать!..– И приписки небось.– Да где без них, Пал Палыч? На приписках нынче земля стоит.Оба помолчали. Вроде и вязался откровенный разговор, но ответа на вопрос Знаменского не было.– Однако, Багров, не Выхин же придумал круглое носить, квадратное катать. Он вот удивляется: понятия, говорит, не имею, чего на меня Багров взъелся!– Тогда одно остается – спьяну накуролесил.– Думал я, – серьезно и как бы советуясь с Багровым, проговорил Знаменский. – И опять не выходит. Уж очень точно вы с этой будкой: поставили тютелька в тютельку над котлованом. Еще бы сантиметров тридцать – и ау.– Это да, – с гордостью кивнул Багров. – Сработано было аккуратно.– И непохоже, что вы хоть теперь раскаиваетесь.– А чего раскаиваться? Потеха вышла – первый сорт! Вы бы поглядели на Выхину рожу! Он ведь о своем авторитете день и ночь убивается, и вдруг такая оказия!– Так, – все силился протолкаться к правде Знаменский. – Не спьяну, значит. Да и выпили вы по вашим меркам не очень.– Грамм двести и пивка. Бывало, чтоб забыться, втрое больше принимал, и то не всегда брало.– Багров, от чего забыться? Расскажите, право. Вам теперь долго-долго не с кем будет поговорить.Багров крепко, кругами потер лицо; стер наигранное веселье. Взгляд отяжелел, налился тоской. Он упер его в пол.Неужели так и уйдет неразгаданный? Костанди сказал «очень несчастный». Он что-то учуял особое. А Знаменский не понимал… Нечего делать, не всякое любопытство получает удовлетворение. Кнопка под рукой, пора вызывать конвоира.Но Багров вдруг вскинул голову и спросил быстро, боясь, видно, передумать:– Вы, Пал Палыч, женаты?– Нет пока.– Считайте, повезло.– Да?.. – вот уж чего тот не ждал. – Мне ваша жена показалась чудесной женщиной. И она так тяжело переживает…Багров оживился:– Переживает? Вот и распрекрасно! Пусть переживает. А то вздумала меня тремя сутками напугать!– Ну и ну… – опешил Знаменский.Понял он наконец: Багров решил «доказать» жене. Виданное ли дело?! Ну была бы мегера, а то женщина редкостная, светлая какая-то. Да и красивая – тихой, страдательной красотой. О муже говорила просто и грустно, и ни слова осуждения. И ей-то в пику навесить себе срок?..– Выходит, назло своему хозяину возьму и уши отморожу?– Ничего, мои уши крепкие. А ей урок на всю жизнь. Все я был, видите ли, нехорош! Ну, пил, и что? Под заборами не валялся, всегда на своих ногах приходил.– Неотразимый аргумент! Вы, по-моему, изрядный самодур, Багров.– Такой уродился. И давайте, Пал Палыч, без педагогики. Еще не хватает про печень алкоголика и прочее. Дома уже вот так! – показал ладонью сколько достал выше головы. – Как мужа с работы надо встретить? Первое дело – лаской. А она? Опять, говорит, приложился. И всех слов. Шваркнет на стол яичницу с колбасой! губы в ниточку – и на кухню, посудой греметь… Сижу, жую… Дочка в учебники ткнулась, будто меня вовсе нету. Иной раз плюнешь – и спать. А то посидишь-посидишь в такой молчанке, да и грохнешь кулаком об стол! Будет кто со мной говорить или нет? До какой поры мне ваши затылки разглядывать, так вас перетак?! Дочка в слезы, а у этой наконец язык развяжется – совестить начинает. Тут уж одно средство: шапку в охапку и в пивную. До закрытия.Знаменский отчетливо представил описанную картину. Что с таким поделаешь? Пьяница в своих глазах всегда прав.– Выходит дело, не повезло с женой. А на мой взгляд… Я ведь человек посторонний, выгоды нет вашу жену хвалить. Но что хотите, а Майя Петровна очень милый обаятельный человек.– И на трое суток меня закатала – тоже обаятельная? Чтоб между мужем и женой милицию замешивать, это… Век не прощу! Нашла чем меня взять! Меня, Багрова! Да я три года отсижу – не охну! А она пускай вот теперь попляшет без мужа, авось прочухается!– У меня от вашей логики аж зубы ноют… То, что вы сделали, Багров, нелепо! Понимаете? Дико и нелепо!– Нелепо? Не-ет, гражданин Пал Палыч. Оригинально – согласен. Но тут большой расчет! Вот отсижу, вернусь, жизнь покажет…
* * * Жизнь доказала через шесть месяцев после приговора.В суде Костанди нарисовал трагический облик человека, не нашедшего в жизни применения своим богатырским силам и так далее, и Багрову дали минимально – два года.Четверть срока истекла, и Багров снова ворвался в неспокойный быт Петровки.Тот февральский день начался для Пал Палыча трудно: с посещения одного из райотделов милиции, где он просил о снисхождении к подследственному. Впечатление от разговора осталось тягостное.Не раз они с Кибрит и Томиным (да и с другими коллегами) замечали, что некоторые люди и дела почему-то «прилипают» и тянутся за тобой десятилетиями. По-разному, конечно. То пылящееся в архиве дело обнаружит вдруг «метастаз», разросшийся из маленькой твоей давнишней недоработки. То все натыкаешься и натыкаешься на какого-то человека – сначала он свидетель, потом потерпевший, потом родственник подследственного, а потом, бывает, и сам подследственный. Тут уж, кажется, конец бы: разобрался с ним, передал материалы в суд, и унесла его судьба. А он отсидит и опять появляется на твоем пути – свидетелем, потерпевшим, подследственным. Просто подшучивает жизнь или чему-то тебя научить стремится – не разберешь…На сегодняшний визит Знаменского понудил телефонный звонок из прошлого. Звонивший назвал себя – Чемляев. Фамилия помнилась Знаменскому, голос был неузнаваем: старый, слабый и жалобный. А когда-то он гремел, полный праведного негодования. То был голос бескомпромиссного борца.С Чемляевым Знаменский близко столкнулся, когда вел дело крупной автобазы. Следователь, который начал его, пошел на повышение, и Знаменскому передали груды папок, завалившие стол и стулья. Тут содержались путевые листы за несколько лет на добрую сотню машин, а также неисчислимое множество всяких других документов, которыми занимались матерые ревизоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13