если мы не выясним, что к чему, по стенке размажут нас, а не Боволо.— Значит, дело Мастерсон снова официально открыто?— О нет, не все так просто, — горько отозвался генерал. — От нас ждут, чтобы мы просто занялись подчисткой, но сколько я ни доказывал, что наши данные не соответствуют выводам Боволо, это ни на кого не произвело впечатления. Я думаю, вот в чем суть: не разберемся с убийствами — докажем свою некомпетентность и сыграем на руку тем, кто хочет с нами разделаться.Теперь Флавия лучше поняла, отчего так было задето самолюбие ее патрона, но ничем не могла помочь или что-нибудь сообщить, чтобы подбодрить, и только спросила, разговаривал ли он с Женэ.— Да, и поэтому я здесь. На него по крайней мере можно положиться. Во всяком случае, больше, чем на местную полицию.— Он вам сказал что-нибудь ценное?— Единственно, что это определенно убийство.— Мы это знали и сами.— Откуда? — поинтересовался Боттандо.— Джонатан обратил внимание на то, что все двери были закрыты и ни одного ключа с внутренней стороны, — объяснила Флавия.При этих словах Аргайл принял самый наискромнейший вид.— Понятно, — хмыкнул генерал. — Но все равно официальное заключение не помешает. И вот вам оно: на случай, если вы не заметили — его задушили. Накрыли подушкой лицо. У убитого в носу обнаружили пушинку или что-то в этом роде. В обычных обстоятельствах Бралля не потрудились бы вскрывать — слишком он был стар. И насколько я слышал, сердчишко у него пошаливало. Но к счастью, ваши настояния и своевременное вмешательство моего приятеля Женэ заставили местных фликов проявить добросовестность. А кроме этого, почти ничего: ни отпечатков пальцев, ни свидетелей — все как водится в этом деле. Все учтено, никаких оплошностей. Смерть наступила седьмого октября плюс-минус день. Ничего себе точность!— Святой Антоний снова наносит удар, — прокомментировала Флавия излишне загадочно для состояния ума своего патрона, и он поинтересовался, что она имела в виду.— В дневнике Бралля в графе от седьмого октября имеется запись: «Св. Антоний». Видимо, в тот период он занимался этим сюжетом.— И святой лично спустился с небес, задушил искусствоведа и вознесся обратно, — предположил Аргайл. — Божественное вмешательство. Чудо.— Заманчивая версия, — нетерпеливо перебил его Боттандо, — но малоподходящая для официального полицейского отчета.— Но хотя бы мы куда-то продвинулись, — ободряюще проговорила Флавия.— Я рад, что вы такого мнения. Но сам я в этом не уверен. И еще: вы не должны вламываться в дома на чужой территории, похищать улики и испаряться неизвестно куда. Я приехал в том числе и за тем, чтобы напомнить вам, в чем заключается работа полицейского.— В таком случае скажите, что нам делать дальше.— Брать с меня пример, — напыщенно порекомендовал он. — Я занимался уликами в полном соответствии с принятыми полицейскими установлениями.— И я полагаю, что, как водится, ничего не добились?— Ну раз уж вы спросили, то нет, — обиженно ответил генерал. — А у вас какие успехи?— Мы с нашими любительскими методами обнаружили вот что, — начала Флавия с видом превосходства. — Картина из Милана настолько подлинная, что Аргайл собирается ее покупать.— О Господи! Значит, не пройдет и недели, как ее украдут.— Держите себя в руках, — посоветовала она. — Не все так плохо, как кажется. Далее: и Мастерсон, и Коллман, и Робертс, и Бралль это понимали, но все, кроме Мастерсон, тщательно скрывали. Мастерсон встречалась с Браллем в Санкт-Галлене перед самым приездом в Венецию. Дневник убитого свидетельствует, что он принимал участие в ее работе над изображающими святого Антония фресками из Падуи.Ее слова произвели на генерала впечатление, но он всеми силами старался это скрыть.— И это все? — ворчливо спросил он.— Еще есть махинация с установлением подлинности. — Флавия кратко объяснила, в чем заключалось предложение Робертса Бенедетти.— Хорошо бы вы к чему-нибудь наконец пришли. — Боттандо устало откинулся на спинку стула и потянулся. — Как это утомительно: раньше у нас не было никаких мотивов, а теперь — навалом. Придется опять работать. Такое впечатление, что в этом деле одно убийство влечет за собой другое. Установив, кто задушил Бралля, мы, возможно, узнаем, кто покончил со всеми остальными. Тогда все встанет на свои места. Сейчас же нам снова придется пройтись по тому же чертову кругу. Боже, меня уже тошнит от этого дела.— Но пока не стошнило, может быть, вы скажете, — вступил в разговор Аргайл, — нет ли каких-нибудь сдвигов в расследовании кражи картин. Ведь уже точно известно, что автопортрет — вещь стоящая.— Абсолютно никаких, — отрезал Боттандо. — Я, конечно, знаю, где они находятся, но это совершенно иное дело.— Вы знаете? И где же? — с надеждой спросил англичанин.— В одном известном месте, — хмыкнул генерал и медленно поднялся. — Ну хорошо, пора за работу.
Напряжение от того, что они оказались вовлеченными в расследование убийств, стало сказываться на других, еще оставшихся в живых членах комитета. Поначалу все относились к допросам с высокомерием и их, за исключением Ван Хеттерена, как будто мало трогала гибель Мастерсон. Но смерть взялась не на шутку и неизменно выбирала их брата-искусствоведа, и все заметно разнервничались.Первым была очередь грузного Ван Хеттерена; он примостился в тонконогом кресле в своей неопрятной комнате и ощущал себя ничуть не лучше, чем в начале недели. Напротив, выглядел куда хуже. И это было печально, потому что с ним одним Флавия установила хоть какой-то контакт. И Боттандо, который решил впервые встретиться со всеми фигурантами, понимал, почему.Он допрашивал членов комитета в надежде взглянуть на дело под новым углом и добавить какие-то данные к тому, что они уже знали, а не потому, что не доверял Флавии. Упаси Боже! Боттандо просил ее помочь с языком во время разговора с Миллером. Но с Коллманом и Ван Хеттереном мог справиться сам, пока она занималась другими аспектами работы.— А я считал, что дело закрыто, — удивился Ван Хеттерен. Оба собеседника были грузными людьми и с трудом разместились в крохотном помещении. — Почему нас здесь держат? Мне надо уезжать отсюда самое позднее в понедельник.— Неужели ваше расписание настолько важно?Голландец сверкнул на Боттандо глазами и вдруг почти добродушно улыбнулся:— Я веду себя эгоистично? Извините. Прискорбно думать о работе в подобных обстоятельствах. Но я возненавидел это место. И к тому же очень сомневаюсь, что вы когда-нибудь найдете, кто убил несчастную Луизу.— Однако есть такие вещи, которые требуют нашего внимания. — Боттандо рассказал, что произошло со старым искусствоведом, и Ван Хеттерен, казалось, был искренне потрясен.— Но вы же не считаете, что это один из нас убил старину Жоржа?— Старину Жоржа убили. Так почему это не мог сделать один из вас? Кстати, где были вы, когда совершалось преступление?Ван Хеттерен неохотно признался, что ходил на прогулку в Альпы. Последний выходной. Да, он один. Нет, никто не может подтвердить, что он не ездил в Балазук. Но он туда не ездил.— Понятно. Жаль. А в тот вечер, когда убили Робертса и пропали картины?— В своей комнате. Тоже один. Слишком был подавлен и переживал смерть Луизы, чтобы чем-то заниматься и с кем-то видеться. Другими словами, никакого алиби.— Ах вот как, — произнес Боттандо самым нейтральным тоном, на который оказался способен. — Похоже, доктор, вы очень чувствительный человек.— А что, это разве удивительно? — едко ответил тот. — Погибают мой лучший друг и любимая женщина, потом еще двое коллег, и подозрение явно падает на одного из нас. И скорее всего правильно. Не знаю, под каким номером я значусь в вашем списке подозреваемых, но хочу сказать: ни при каких обстоятельствах я бы не причинил Луизе зла. Вы мне верите?Боттандо уклончиво пожал плечами:— Будьте благоразумны — что тут еще сказать? Но если вам от этого легче, признаюсь, я не верю, что это вы убили Мастерсон. Удовлетворены?Ван Хеттерен кивнул, хотя совершенно не успокоился.— Вы знали, что Мастерсон интересовалась картиной, которая принадлежала маркизе ди Мулино? — продолжал генерал.Смутно, признался голландец. Год назад, когда Лоренцо давал прием и когда они были в самых теплых отношениях, Луиза игриво показала на портрет и спросила, что он о нем думает. И Ван Хеттерен ответил, что полотно не обладает никакими достоинствами, на что она только рассмеялась.— А дальше? — спросил Боттандо.— Дальше ничего. Это все. Мы тогда немножко подвыпили. Вечеринка в тот раз удалась. Хорошая еда, музыка, много спиртного, красивое окружение. Она долго рассматривала портрет, а потом высказала немного странную точку зрения: интересное лицо. И спросила, что я об этом думаю. Нехороший человек, но интересный. Я ответил, что это какое-то школьное определение. А она сказала, что над полотном стоило бы поработать.— Что она имела в виду?— Я решил, расчистку и реставрацию. Картина была грязной и неухоженной. Луиза рассмеялась и предложила вернуться к ней в комнату отпраздновать ее проницательность. Так мы и поступили. В тот день она была в очень хорошем построении. Такой я ее никогда не видел. — Ван Хеттерен вспоминал с явной мукой.— Вы упомянули моей помощнице, что Мастерсон собиралась писать отзыв на доктора Миллера?Голландец кивнул.— Она говорила об этом кому-нибудь еще?— Уверен, что нет. Я сам узнал об этом только потому, что увидел у нее на столе черновик. Если честно, ома просила меня никому не рассказывать — призналась, что отзыв будет положительным, но не видела причины, почему до этого кому-нибудь должно быть дело. Не хотела, чтобы ее склоняли за то, что она помогла серости занять должность. Сам я считал, что она должна написать то, что думала, но Луиза была слишком для этого мягкой.Боттандо понимаюше кивнул.— Мастерсон упоминала о своей встрече с Браллем в Швейцарии? Рассказывала о своей поездке в Милан? В Падую? — На все его вопросы следовали отрицательные ответы. Голландец понятия не имел, что Луиза так много ездила в последние дни своей жизни. Хотя нисколько этому не удивился. Она была очень занята. Вот в чем заключалась проблема.
С Миллером тоже удалось разделаться быстро, хотя ничего интересного он не сообщил. Во время разговора он все время вытирал полотенцем мокрые волосы и объяснил, что только что искупался. А затем добавил, что плавает ежедневно.Боттандо внимательно осмотрел его комнату, подолгу задерживаясь на каждой вещи. Пока не пришла довольная на вид Флавия, они изъяснялись на странном англо-итальянском жаргоне. Генерал не мог не отметить, что для человека, который столько лет занимался итальянской темой, Миллер говорил по-итальянски на удивление плохо. В день убийства Мастерсон явно не он отвечал по телефону Пианте.Боттандо спросил американца, как долго тот намерен оставаться в Венеции, и получил ответ, что Миллеру не терпелось как можно скорее отбыть домой. Он и так задержался, а события последней недели нисколько не увеличили его шансы на победу в борьбе за должность. Как ни старался Миллер придать голосу беззаботность, чувствовалось, что он едва не сходит с ума — так ему хотелось занять это место. Флавия спросила об отзыве, который написала о нем Мастерсон. Ей почему-то не давал покоя этот вопрос. Миллер ворчливо ответил, что ясно представляет, что наговорила о нем его коллега.— Почему вы так уверены? — задала вопрос Флавия.— Ну… мы немного разошлись во мнениях в четверг. Полагаю, вы об этом слышали. Я хотел, чтобы она не слишком наседала на бедолагу Коллмана. Делился с ней собственным опытом, я всегда утверждал: конфронтация с людьми не лучший способ добиться от них того, чего хочешь.— Но она не послушалась? — Флавия представила себе сцену: Миллер снизошел до поучительного тона, а Мастерсон ощетинилась и вспылила. Она была явно не из тех, кто покорно принимает подобные советы.— Определенно нет. Стоит вспомнить, как раздражительно на следующий день она отвергла предложение Коллмана выпить. Взорвалась и сказала, что ей до смерти осточертело, когда каждый пыжится сделать из мухи слона: «Уж больно все стали чувствительные!» А мне посоветовала побольше заниматься делом и поменьше вылизывать академические задницы.— То есть?— Опять намек на то, что я хочу занять это место. Она считала, что я слишком мало пишу.— Но так оно и есть?Миллер покачал головой.— Луизе было бы недостаточно и полной энциклопедии «Британика». Я сказал, что заканчиваю большую статью, и дал экземпляр. Забавно, — продолжал он с горечью, которая невольно смущала своей эгоцентричностью, — я вступил в комитет, рассчитывая, что это поможет моей карьере. Но в самый ответственный момент заработали одни неприятности: комитет вовлечен в скандал, и я потерял обоих оппонентов. Сначала Луизу, хотя трудно представить, что она могла бы отнестись ко мне великодушно. А затем Робертса, и это совершенно ужасно. Кто теперь согласится выполнить его работу? Не представляю. Моральные обязательства — слишком ответственное дело.Боттандо пришлось вмешаться, чтобы направить разговор в более конкретное русло. Время поджимало. Миллер показал паспорт и авиабилет, которые свидетельствовали, что в момент смерти Бралля он находился в Греции. Американец сообщил, что вот уже три года не видел старика. Его алиби в дни убийств Мастерсон и Робертса тоже не вызывали сомнений.— Что у вас? — спросил генерал у Флавии, когда они направлялись к выходу. — Неужели удача?— Похоже на то, — ответила она. — Вода от протечки в коридоре дошла примерно вот до сюда. Я разговаривала с комендантом здания, и он сообщил мне, что с крышей все в порядке. И напомнил — как я могла забыть? — первый дождь за три недели был пару дней назад, когда мы с Джонатаном ездили на лодке.— А знаете, — улыбнулся ее начальник, когда они подходили к пристани вапоретто, — я начинаю думать: если еще немного повезет, нам удастся сохранить свои места.
Доктор Коллман, как и все, был недоволен его появлением, но Боттандо уже успел привыкнуть к подобному приему. Во время разговора с Флавией немец чувствовал себя неуютно, а теперь, когда вошел генерал, он и вовсе ощетинился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26