Он всячески старался продлить пребывание жены в Лионе, где она могла полностью отдаться своему любимому занятию – созданию новых сценариев, в которых ей лучше всего удавалось воплотить свои оригинальные замыслы, как это было в ранних фильмах, принесших успех Даниэлю.
В этот период Лизетт – с короткими интервалами – постоянно курсировала между Лондоном и Лионом. Каждая встреча супругов превращалась в медовый месяц: они страстно бросались в объятия друг друга даже после короткой разлуки. Почувствовав, что наступил момент, когда для Лизетт, казалось, миновала угроза публичного скандала, Даниэль, наконец, назначил дату большой премьеры.
Когда он впервые показал Лизетт новый театр, реставрационные работы только начались: в здании стояла пыль столбом, пахло белилами.
– Знаешь, – сказала тогда Лизетт, кашляя от пыли, – лучше я приду сюда, когда закончится ремонт.
Перед премьерой Лизетт вернулась из Франции с новым сценарием и в полной «боевой готовности», с нетерпением ожидая, когда Даниэль снова призовет ее к актерским «подвигам». Она знала, что реконструкция театра обошлась дороже, чем они предполагали, но всей душой и всеми силами поддерживала мужа. Войдя в уже отреставрированное здание, Лизетт ахнула, оказавшись в великолепном просторном фойе с красными дорожками и изящными лестницами. Зрительный зал был настоящей симфонией из пурпурного шелка и позолоты. Арку просцениума украшал изысканный орнамент, а когда распахнули роскошный бархатный занавес, перед ее глазами открылся огромный экран, каких она еще никогда не видела.
– Ну, прямо-таки сказочный дворец! – восхищенно воскликнула она, захлопав в ладоши. – Публика будет в полном восторге.
– Я тоже так думаю, – сказал Даниэль, радуясь, что Лизетт разделяет его чувства. – Когда люди приходят в кино, они хотят отвлечься от будничной жизни, от каждодневных забот, а в нашем театре они будут получать удовольствие еще до начала фильма.
Лизетт кивнула.
– А самое главное, – сказала она, – благодаря ему исполнится твоя заветная мечта: кино станет столь же популярным, как театр.
Премьера фильма в намеченный срок не состоялась. Умер король Эдуард, и страна погрузилась в траур по своему монарху, любившему жизнь, скачки и красивых женщин. Поскольку в эту пору набирало силу движение суфражисток, в народе снова вспомнили одну из таких женщин, которая во время скачек бросилась прямо под копыта лошади короля Эдуарда, чтобы привлечь внимание общества к их движению.
Из уважения к памяти покойного монарха, а также из более прагматических соображений, чтобы не омрачать общее веселье траурными одеждами, Даниэль отодвинул пышную премьеру еще на несколько недель, обеспечив хорошую рекламу, чтобы возбудить интерес публики.
По его заказу были отпечатаны роскошно оформленные программы с золотым тиснением, которые бесплатно раздавали зрителям. Даниэль позаботился также о том, чтобы в городе распространился слух, что на премьере будут присутствовать королевские особы, хотя новый король Георг V и его супруга, королева Мария, не отличались особым пристрастием к театру, и было маловероятно, что они посетят кинопремьеру. Тем не менее, слухи возымели действие, и усилия Даниэля были вознаграждены визитом одной иностранной принцессы, которая в этот вечер – в сопровождении свиты – появилась в королевской ложе театра. В зале был аншлаг. Перед входом в театр собралась большая толпа зевак, глазевших на прибывающих гостей под зорким оком нескольких полицейских, следивших за порядком. К сожалению, не обошлось без инцидентов. Небольшая группа религиозных экстремистов выставила плакаты, направленные против Лизетт: «Шлюха в роли шлюхи!» и «Требуем закрыть этот рассадник порока!».
Даниэль очень волновался за Лизетт, которой предстояло столкнуться с этой враждебной выходкой. Он попытался дозвониться до нее домой, но она уже выехала. Стоя у входа в театр, он встречал гостей, которых знал лично, и приветствовал остальных зрителей. Все желающие получили возможность посмотреть фильм – хотя бы из фойе. Поток почетных гостей и постоянных зрителей, поклонников творчества Даниэля Шоу, лился рекой.
Когда на красной дорожке появилась Лизетт, в толпе послышались возмущенные выкрики. Кричали не только экстремисты, группа суфражисток, воспользовавшись случаем, выступила со своими лозунгами. Началось форменное столпотворение.
– Голосуйте за женщин! – вопили суфражистки. – Женщинам – равные права с мужчинами!
Раздались свистки полицейских. Толпа бурлила. Один из констеблей подхватил Лизетт в тот момент, когда возбужденная толпа чуть было не повалила ее на землю. Прикрывая ее своим телом, как щитом, он протолкнул ее ко входу – прямо в объятия Даниэля.
– С тобой все в порядке? – испуганно спросил он.
– Да, – задыхаясь, ответила Лизетт. – А что будет с нашими поклонниками? Не подавят их в толчее?
– Всем выдадут контрамарки на следующие сеансы. Прибыло полицейское пополнение, и порядок быстро восстановился. Нескольких суфражисток задержали, однако полицейским тоже досталось: одного ударили по ноге, у другого сбили с головы шлем. А тем временем в зале зрители занимали места, из оркестровой ямы слышались звуки фортепиано – пианист наигрывал известную мелодию. Погасли огни. Сеанс начался с показа новостей, за которыми следовали две комедии, между ними выступали артисты мюзик-холла. Первый перерыв, во время которого перезаряжали ролик, – что случалось почти на всех сеансах, длился всего пару минут. Потом показ продолжился, а в заключение сеанса продемонстрировали «Трагическую королеву».
После сеанса зрители повскакивали со своих мест и стоя приветствовали создателей фильма, а когда Даниэль представил Лизетт, зал вообще обезумел. Оба произнесли короткие речи, вызвав новый шквал аплодисментов. Когда публика выходила из театра, на улице было совершенно спокойно.
– Вот мы и открыли «Ройял Пикчерсдром»! – Даниэль был счастлив. – Следующий театр будет еще больше – во всех отношениях!
Лизетт вполне удовлетворяли размеры и этого театра, но она хорошо знала своего мужа: он не мог остановиться на достигнутом.
Глава 22
Хотя основное время Даниэля уходило на съемки фильмов, он продолжал подыскивать подходящее место для строительства нового, более крупного кинотеатра, и спустя три года он его нашел. Благодаря успеху своих фильмов ему удалось привлечь инвесторов. Новое здание решили построить на месте старой фабрики в самом центре Лондона. Примеру Даниэля последовали многие антрепренеры, и по всей стране как грибы после дождя стали вырастать кинотеатры, как правило, из перестроенных и переоборудованных для этой цели старых зданий. Строились новые здания, которые использовались и для демонстрации фильмов.
Обычно все сеансы прерывались вынужденными паузами. Пленка на катушках часто рвалась – даже на хороших проекторах, которые были у Даниэля и других деятелей кино его уровня. Зрители с пониманием относились к таким перерывам, однако иногда публика на галерке начинала топать ногами и свистеть, выражая нетерпение, и к ней присоединялся весь зал.
Однажды Лизетт присутствовала на сеансе, на котором случилась слишком длинная пауза, вызванная отнюдь не разрывом пленки. Вместе с Даниэлем они проверяли художественный уровень музыкальных интермедий, которые должны были сопровождать показ фильма. Обычно пианист заполнял эти паузы, исполняя на фортепиано подходящую музыку, но в этот раз он внезапно заболел, и не удалось найти ему замену.
Когда публика начала проявлять первые признаки беспокойства от затянувшейся паузы, Лизетт немедля села на место, пустовавшее у пианино. Публика облегченно вздохнула и моментально успокоилась, когда Лизетт заиграла. В этот момент ожил и экран. У нее было чувство, что она опять вернулась во времена «Волшебного фонаря», но сейчас приходилось очень внимательно следить за экраном, чтобы исполнять подходящую по настроению музыку: трагическую – в драматические моменты и романтическую – для любовных сцен. И все-таки не обошлось без недовольных выкриков и свиста в зале. Дважды пленка обрывалась, Лизетт вынуждена была снова играть под ропот разъяренной публики и даже спеть под собственный аккомпанемент популярную в то время песенку. Шум в зале моментально стих: все с интересом слушали хит сезона, а многие даже стали подпевать ей. После второй песенки в исполнении Лизетт публика в восторге зааплодировала, и потом на экране снова появилось изображение.
– С пением ты хорошо придумала. Это отвлекло внимание зрителей, – сказал Даниэль, когда они после сеанса возвращались домой. – Такой способ вполне можно взять на вооружение – поставить тенора или сопрано у экрана и подобрать нужную музыку. Это может быть прекрасным дополнением к некоторым сценам.
– Да, это интересно. Знаешь, я ведь запела только от страха. Боялась, что от топота и криков в зале обвалится потолок.
– Оригинальная идея с твоей стороны. Публика уже начала беситься, а ты ее моментально успокоила, – улыбнулся Даниэль. – Но даже не будь твоего дивного голоса, зрители все равно бы не ушли, не досмотрев фильм до конца.
Лизетт с любопытством посмотрела на мужа.
– Ты прав. Знаешь, мне кажется, что экран обладает какой-то магией, которая завораживает зрителей.
– А если бы кто-нибудь из публики узнал, кто им поет, тебе бы в перерыве пришлось раздавать автографы на своих открытках.
Даниэль особенно радовался, что открытки с изображением Лизетт в последнее время продавались всюду, и их наряду с фотографиями других знаменитых актрис охотно раскупали театральные поклонницы – члены общества «Гэйети герлз». Даниэль считал, что это хорошая реклама для Лизетт.
В то время как у Даниэля полным ходом шли переговоры с архитектором о строительстве нового здания кинотеатра, Лизетт неважно себя чувствовала, страдая от необъяснимых приступов головной боли и тошноты. Она ничего не сказала Даниэлю, не желая отвлекать его отдел, но постепенно начала подозревать, что беременна. Ей уже исполнилось тридцать семь лет, и природа, может быть, смилостивилась над ней, дав шанс родить ребенка.
Она была без памяти этому рада, но пока решила ничего не говорить Даниэлю – он был в отъезде, а доктор еще не подтвердил ее догадку. Ее больше не мучили страхи, что она не полюбит другого ребенка, как любила Марию-Луизу, и от этого было спокойно на душе. На лице Лизетт постоянно сияла улыбка, а ее сердце было исполнено любви к этому еще не родившемуся существу. Она уже начала присматривать одежду для новорожденных и детские коляски, которые видела в витринах магазинов.
Незадолго до возвращения Даниэля она посетила своего доктора Сару Помфре. Лизетт знала ее и раньше, очень ей симпатизировала. Она была прекрасным специалистом, недавно открыла собственную практику недалеко от дома Шоу, но сразу же столкнулась с неожиданной проблемой. Дело в том, что пациенты-мужчины, зайдя в кабинет, сразу же выскакивали оттуда, как ошпаренные, увидев там врача-женщину. Лизетт объясняла это тем, что они отождествляли женщин-врачей с суфражистками, к которым испытывали враждебность и недоверие.
Доктор Помфре тщательно обследовала свою пациентку и, когда Лизетт одевалась, начала писать медицинское заключение. С сияющим лицом Лизетт села напротив врача, но к ее удивлению, доктор Помфре не ответила на ее улыбку. Вместо этого она только покачала головой.
– Вы совершенно здоровы, миссис Шоу. Однако я должна разочаровать вас: вы не беременны.
Лизетт с недоверием посмотрела на нее.
– Но все признаки… – начала она.
– Вам только тридцать семь лет, но перестройка женского организма может начаться и в этом возрасте.
Лизетт вышла из кабинета врача в полном отчаянии и недоумении: неужели судьба сыграла с ней жестокую шутку, вселив пустые надежды? Казалось, она с небес счастья опустилась в бездну отчаяния. Шли дни, и ее депрессия только усиливалась. Лизетт охватила невыносимая печаль. Она чувствовала себя совершенно опустошенной.
Когда Даниэль вернулся домой, она все рассказала ему. Ее состояние внушало большую тревогу. Лизетт часто плакала, потеряла ко всему интерес. Некоторое время он ждал, когда она придет в себя, потом попытался предложить ей приступить к работе над новой ролью, надеясь пробудить ее интерес к жизни, но Лизетт отрицательно покачала головой.
– Я не могу даже думать об этом, – сказала она и снова расплакалась.
Даниэль обнял Лизетт, пытаясь ее успокоить.
– Тебе ничего не надо делать, если ты не готова к этому, – сказал он.
Он был не на шутку встревожен состоянием жены. Лекарство против депрессии, которое прописала ей доктор Помфре, не оказывало на Лизетт заметного действия: ее глаза всегда были полны невыразимой печали. Даниэль полагал, что она страдает о потерянных детях – Марии-Луизе, которую у нее отобрали, и о ребенке, которого она потеряла в результате выкидыша. Однако сейчас Лизетт не желала делиться с мужем своими чувствами.
Однажды за завтраком, когда Даниэль просматривал почту, она неожиданно заявила, что едет в Лион.
– Мне надо уехать, Даниэль. Я еду в Лион. Мне как никогда раньше необходимо быть там.
Удивленный холодными нотками в ее голосе, он озабоченно посмотрел на нее.
– Я и сам думал, что смена обстановки и климата пойдут тебе на пользу, – сказал он. – Ты до сих пор не проявила интерес ни к чему, что я тебе предлагал. Сейчас, когда ты готова что-то изменить в жизни, я еду с тобой. Только дай мне пару дней уладить свои дела.
Лизетт смотрела на него отсутствующим взглядом, словно не узнавая.
– Нет, Даниэль. Ты слишком занят. Тебе надо быть здесь, следить за строительством театра, работать над новым фильмом. А ко мне ты всегда можешь приехать, когда будет возможность.
Даниэль сдался. Время было действительно самым неподходящим, чтобы прервать работу над новой картиной.
– Хорошо. Я приеду при первой же возможности. И через три-четыре недели тебе обязательно полегчает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40