клавиша geberit
Единодушное одобрение в виде фотовспышек.
Улыбка. Синхронное дыхание спящих. Жизни, слившиеся в едином дыхании… Я говорю:
– Теперь они просто обязаны показать тебе Москву.
Но Стожил уже думает о другом:
– Вдова Долгорукая прекрасно знала дореволюционную литературу. В двадцать лет она была коммунисткой, как я, когда ушел из монастыря. Когда я партизанил в Хорватии, она участвовала в Сопротивлении здесь. Маяковского она знала наизусть, мы читали друг другу целые сцены из «Ревизора», она понимала Белого. Да.
– Я хорошо помню ее. Она говорила маме: «Лицо вашей Клары прекрасно, как староверческая икона».
– Когда-то эти Долгорукие были князьями, их род идет с незапамятных времен. Некоторые из них ушли в революцию.
Стожил встает. Укладывает на место выпавшую из-под одеяла руку Малыша.
– Что им сегодня рассказывал Риссон?
– «Август 14-го» Солженицына. Поскольку Жереми интересовало все, что касается снаряжения пехоты в 1914 году, на помощь Риссону пришел Верден. Выходит, что армия расходовала в месяц 700 000 метров фланели по три с полтиной за метр, 2 550 000 пар носков, 250 000 шарфов, 10 000 плащ-палаток, 2 400 000 метров шинельного сукна шириной 140 сантиметров, что соответствует 77 тоннам шерсти-сырца. Верден все это знает, он помнит цены с точностью до сантима, он сам в то время портняжил. И эта лавина цифр потрясла ребят даже больше, чем рассказ о марнских такси.
– Да, – задумчиво роняет Стожил, – молодые любят смерть…
– Как ты сказал?
– Молодые любят смерть. В двенадцать лет они зачитываются рассказами о войне, в двадцать участвуют в ней сами, как госпожа Долгорукая или я. Они мечтают справедливо убивать или со славой умирать, но, так или иначе, любят они саму смерть. Сегодня у нас в Бельвиле они зарезали старуху и вкололи ее деньги себе в вену, потому что искали радужной смерти. Вот отчего погибла вдова Долгорукая: оттого что молодых влечет к смерти. И если б ее задавила гоночная машина с юным психом за рулем, то и тогда причина смерти была бы та же самая. Да.
Тишина. Размеренное дыхание спящих. И вдруг:
– Смотри-ка, Клары нет в постели…
– Сейчас будет, дядя Стожилкович! – совсем близко отвечает голос Клары (даже издали нежный голосок Клары звучит близко). – Я уже ложусь.
И поцеловав Стожила:
– Кажется, я нашла эту медсестру, Бен.
Вспышка света. Действительно, стройная брюнетка. Глаза в пол-лица (горящий взгляд, как сказал Калош). Очень темные волосы обрамляют очень белое лицо. На одном снимке она достает из открытой сумочки пакетик, который вполне может быть и упаковкой с таблетками. Что подтверждает следующее увеличение. Да, вроде все сошлось…
– Молодец, сестричка, завтра все доложим Джулии.
16
В самой редакции Пастор узнал не много. Никто из сотрудников газеты не знал, где находится Джулия Коррансон, и не беспокоился по этому поводу. Она иногда пропадала месяцами, а потом возвращалась с конца света или из ближнего пригорода с готовой статьей. До этого она не показывалась. Она мало общалась с сослуживцами и с журналистами вообще. На фоне их цветущей интроверсии, казалось, в ней не было ни карьеризма, ни запанибратства, ни истерик, ни нытья, ни бзиков, ни каких-либо пристрастий, и главная ее черта сводилась к следующему: она писала громоподобные статьи, никогда не предупреждая заранее об их теме. Ее материал брали всегда. «Поразительная девка! Вы еще о ней услышите!» Она не кололась и не употребляла спиртного. Сотрудники редакции сошлись в том, что она «классная баба», «просто супер» и «ну, сильна». Что касается личной жизни, то о ее связях с кем-либо никто ничего не слыхал. Вопрос, была ли она нимфоманка, лесбиянка, онанистка, спортсменка или филателистка, оказался немодным (Пастор понял это слишком поздно) и не принес определенного ответа. Одно можно сказать наверняка: она запросто могла внушить всепоглощающую страсть, но вряд ли Джулия Коррансон была кому-то по зубам. Вряд ли.
В последующие вечера, устроившись на раскладушке, Пастор залпом прочел собрание сочинений журналистки. С первого взгляда поражала сдержанность тона, контрастирующая со взрывным характером описываемых тем. Невозмутимый тон, нейтральный стиль типа «подлежащее – сказуемое – дополнение», казалось, говорили: «Предоставим слово жизни, не стоит ничего добавлять, она и так справится». Это выпадало из общего тона газеты и эпохи в целом.
Любопытство гнало Джулию Коррансон по свету. Она работала именно так, как представлял себе Пастор: с головой уходя в сюжет, проживая целую жизнь ради одной статьи и в следующий раз начиная все с нуля, постоянно рискуя собой, чтобы проследить путь кокаина, она добровольно оказалась в таиландской тюрьме, откуда сбежала, прячась под грудой холерных трупов. Она жила в не менее опасной близости с министром внутренних дел Турции, пока не выяснила сверхсекретный маршрут, по которому тамошний мак-сырец доходит до марсельских лабораторий, обращающих базовый морфий в известный нам современный героин. Она часто писала о наркотиках. Пастор отметил это про себя. Но она бралась и за другие темы. Она занималась обзором секса всех времен и народов и в итоге пришла к выводу, что по-настоящему достойных любовников следует искать только среди последних первобытных племен или революционеров накануне победы (но назавтра показатели снижаются). Лежа в полутемном кабинете, Пастор на секунду задумался. Он вспомнил про своего отца Советника и про Габриэлу. Прочти Габриэла эту статью, она бы пригласила автора посмотреть, как занимаются делом, несмотря на преклонный возраст, ее великолепный лысый муж и она. Как-то Пастор застал их: это напоминало весенний гон в бушующих джунглях.
Последняя статья Джулии Коррансон представляла собой фоторепортаж, снятый в Париже несколько месяцев назад и посвященный одному из служащих Магазина, – как раз тогда это предприятие торговли периодически сотрясали взрывы бомб. Этот служащий был неопределенновозрастным и поразительно бесцветным мужчиной, отзывавшимся на имя Бенжамена Малоссена. Магазин платил ему за выполнение обязанностей козла отпущения. По должности ему полагалось отвечать за все происходящие на работе накладки, и, если покупатели приходили качать права, лицо его принимало выражение такой трагической боли, что гнев сменялся жалостью и незадачливые клиенты исчезали, не требуя ни малейшей компенсации. На некоторых фотографиях можно было увидеть этого Малоссена вместе с замдиректора по кадрам, и оба были совершенно счастливы, что смогли обвести покупателей вокруг пальца. Затем следовал статистический анализ средств, сэкономленных Магазином. (Игра стоила свеч.) Джулия Коррансон указывала также величину зарплаты Малоссена. (Очень, очень приличная.) Другая грань репортажа представляла собой описание Малоссена в кругу семьи. Здесь он казался моложе и гораздо определенней. Старший сын в многодетной семье, он стоял на фоне двухъярусных кроватей своих братьев и сестер и рассказывал им истории, буквально воспламенявшие их воображение.
Как и в прочих статьях Джулии Коррансон, автор не позволял себе ни малейшего оценочного суждения, ни намека на восклицательный знак. Подлежащее, сказуемое, дополнение.
В Отделе регистрации актов гражданского состояния Пастору сообщили, что Джулия Коррансон была единственной дочерью Жака-Эмиля Коррансона, родившегося 2 января 1901 года в одноименном селенье (Коррансон) провинции Дофине, неподалеку от Вилларде-Лана, и Эмилии Меллини, уроженки Италии, родившейся в Болонье 17 февраля 1923 года. Несмотря на разницу в возрасте, мама умерла первой, в 1951 году, а папа – в 1969-м.
Инспектор Ван Тянь вспомнил Жака-Эмиля Коррансона.
– Этот мужик был похож на мою мать, – заявил он с бухты-барахты.
(Старик Тянь любил внезапно поражать юного Пастора. Изредка ему это удавалось.)
– Он что, тоже рос в винной лавке?
– Нет, он был губернатором колонии и противником колониальной системы.
По словам Тяня, фамилия Коррансон впервые возникла в светской хронике в 1954 году, рядом с фамилией Мендес-Франса по случаю переговоров с Вьет Минем. Коррансон сыграл активную роль в предоставлении в том же году Тунису статуса внутренней автономии. При де Голле Коррансон продолжал работать в том же направлении, то есть укрепляя контакты со всеми подпольными движениями Африки, стремившимися к независимости.
– А эту статью Джулии Коррансон ты видел? – спросил Пастор у Ван Тяня.
Пастор не любил оставлять выпады Тяня без ответа Он бросил на стол старому инспектору фоторепортаж, взглянув на который Тянь из желтого сделался зеленым.
В статье рассказывалось о том, как, болтаясь в Китайском море в поисках boat people и сама пребывая на плавсредстве примерно того же типа, что и лодки беглецов (см. фото), Джулия Коррансон была сражена приступом острого аппендицита (см. фото). Операцию пришлось делать на месте и без анестезии (см. фото), а поскольку все спутники один за другим упали в обморок (см. фото), ей пришлось самой закончить начатое ими дело, держа в одной руке скальпель, а в другой карманное зеркальце (см. фото).
– Отсюда следует по крайней мере один вывод, – сказал Пастор, переждав, пока Тянь предпишет себе успокоительное и примет его, – а именно: парни, работавшие с ней перед тем, как сбросить на баржу, ничего от нее не добились.
В конце того же рабочего дня инспектор Пастор сделал десятую попытку вскинуть оружие быстрее Тяня. Служебный пистолет зацепился за петлю свитера и выскочил из руки. Выстрел раздался, когда он стукнулся об пол. Служебная пуля калибра 7, 65 мм царапнула Тяня по лопатке, срикошетила от потолка, вырвала из стены клок полиэстеровой обивки и затихла.
– Давай сначала, – сказал Тянь.
– Давай не будем, – сказал Пастор.
В стрельбе из положения лежа с упором четыре из выпущенных Пастором восьми пуль выбили приличную сумму в мишени Ван Тяня. Мишень Пастора (в виде картонного стрелка в угрожающей позе) осталась девственно чиста.
– Как тебе удается так плохо стрелять? – восхищенно спросил Тянь.
– Все равно, если пора стрелять, значит, слишком поздно, – философски ответил Пастор.
После чего Пастора вызвали в кабинет его начальника, комдива Аннелиза. Как обычно, в кабинете с задернутыми шторами плавал зеленый императорский полумрак. Длинная, как голодный день, секретарша, отзывавшаяся (безмолвно) на имя Элизабет, принесла Пастору чашку кофе. Элизабет питала к комдиву Аннелизу немое почтение, которым тот не злоупотреблял. Она входила и выходила абсолютно бесшумно. Всегда оставляя после себя кофейник.
17
А н н е л и з. Спасибо, Элизабет. Скажите-ка, Пастор.
П а с т о р. Да, Сударь?
А н н е л и з. Что вы думаете о комдиве Серкере?
П а с т о р. О начальнике антинаркотической службы? Как вам сказать, Сударь…
А н н е л и з. Я слушаю.
П а с т о р. В общем, он довольно силен.
А н н е л и з. Один кусочек сахара или два?
П а с т о р. Полтора, Сударь, благодарю вас.
А н н е л и з. Почему?
П а с т о р. Простите, Сударь?
А н н е л и з. Почему вы считаете Серкера сильным?
П а с т о р. Это архетип, Сударь, архетип полицейского-почвенника, архетип – редкая вещь, загадка природы.
А н н е л и з. Объяснитесь.
П а с т о р. Как вам сказать, когда против одного человека накапливается столько очевидных доказательств, то он в конце концов утрачивает реальность и становится таким же загадочным, как собирательный образ.
А н н е л и з. Интересная мысль.
П а с т о р. Женщина, дело которой я сейчас веду, тоже является архетипом: журналистка – авантюристка – идеалистка. Таких даже в кино не бывает.
А н н е л и з. «Во дает», как говорят мои внуки.
П а с т о р. Вы стали дедушкой, Сударь?
А н н е л и з. Дважды. Практически это новая профессия. И что же ваше расследование, продвигается?
П а с т о р. Установлена личность потерпевшей, Сударь.
А н н е л и з. Каким образом?
П а с т о р. Карегга был с ней знаком.
А н н е л и з. Прекрасно.
П а с т о р. Она дочь Жака-Эмиля Коррансона.
А н н е л и з. Помощник Мендеса? Симпатичная политическая фигура. Внешне напоминал Конрада. С той разницей, что Коррансон колонии отдавал.
П а с т о р. То есть был завоевателем наоборот.
А н н е л и з. Если угодно. Еще кофе?
П а с т о р. Благодарю.
А н н е л и з. Пастор, боюсь, что коллега Серкер вновь нуждается в вашем содействии.
П а с т о р. Понятно, Сударь.
А н н е л и з. Чтобы не сказать в вашей помощи.
П а с т о р. …
А н н е л и з. Насколько это возможно.
П а с т о р. Разумеется, Сударь.
А н н е л и з. В рамках расследования по делу Ванини Серкеру удалось арестовать некоего Хадуша Бен Тайеба. Он был пойман с поличным при попытке сбыта амфетаминов посетителям ресторана своего отца.
П а с т о р. В Бельвиле?
А н н е л и з. В Бельвиле. В ходе допроса Серкер проявил себя, скажем…
П а с т о р. Как сильный архетип…
А н н е л и з. Вот именно. Он убежден, что Бен Тайеб участвовал в убийстве Ванини или покрывает убийцу.
П а с т о р. А Бен Тайеб не признается?
А н н е л и з. Нет. Хуже то, что ему пришлось провести неделю в госпитале.
П а с т о р. Понятно.
А н н е л и з. Легкий недосмотр. Нужно уладить это, Пастор, пока не вмешались журналисты.
П а с т о р. Хорошо, Сударь.
А н н е л и з. Вы допросите Бен Тайеба сегодня?
П а с т о р. Сейчас же.
Едва Пастор вошел в залитый светом кабинет Серкера, как усатый рослый комиссар встал и с демократической улыбкой обнял его за плечи. Он был выше Пастора на целую голову.
– Не успел поздравить тебя с Шабралем, малыш, но это просто супер.
И он увлек за собой Пастора в некое подобие прогулки.
– Зато про Бен Тайеба я тебе сейчас все популярно объясню. Этот ублюдок…
Кабинет Серкера был гораздо просторней и светлей, чем кабинет его коллеги Аннелиза. Повсюду металл и стекло. Стены украшены серией дипломов, полученных Серкером с того момента, как он задумал стать полицейским, а также снимками выпускников учебных заведений, скаутскими трофеями и премиями юрфака. На некоторых фотографиях комдив представал в компании той или иной звезды адвокатуры, культуры или политической сцены. Справа на стеклянных стеллажах рядами стояли кубки за отличную стрельбу, левая же стена являла отличную коллекцию ручного оружия, среди которого был даже четырехствольный пистолет, на секунду привлекший внимание Пастора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Улыбка. Синхронное дыхание спящих. Жизни, слившиеся в едином дыхании… Я говорю:
– Теперь они просто обязаны показать тебе Москву.
Но Стожил уже думает о другом:
– Вдова Долгорукая прекрасно знала дореволюционную литературу. В двадцать лет она была коммунисткой, как я, когда ушел из монастыря. Когда я партизанил в Хорватии, она участвовала в Сопротивлении здесь. Маяковского она знала наизусть, мы читали друг другу целые сцены из «Ревизора», она понимала Белого. Да.
– Я хорошо помню ее. Она говорила маме: «Лицо вашей Клары прекрасно, как староверческая икона».
– Когда-то эти Долгорукие были князьями, их род идет с незапамятных времен. Некоторые из них ушли в революцию.
Стожил встает. Укладывает на место выпавшую из-под одеяла руку Малыша.
– Что им сегодня рассказывал Риссон?
– «Август 14-го» Солженицына. Поскольку Жереми интересовало все, что касается снаряжения пехоты в 1914 году, на помощь Риссону пришел Верден. Выходит, что армия расходовала в месяц 700 000 метров фланели по три с полтиной за метр, 2 550 000 пар носков, 250 000 шарфов, 10 000 плащ-палаток, 2 400 000 метров шинельного сукна шириной 140 сантиметров, что соответствует 77 тоннам шерсти-сырца. Верден все это знает, он помнит цены с точностью до сантима, он сам в то время портняжил. И эта лавина цифр потрясла ребят даже больше, чем рассказ о марнских такси.
– Да, – задумчиво роняет Стожил, – молодые любят смерть…
– Как ты сказал?
– Молодые любят смерть. В двенадцать лет они зачитываются рассказами о войне, в двадцать участвуют в ней сами, как госпожа Долгорукая или я. Они мечтают справедливо убивать или со славой умирать, но, так или иначе, любят они саму смерть. Сегодня у нас в Бельвиле они зарезали старуху и вкололи ее деньги себе в вену, потому что искали радужной смерти. Вот отчего погибла вдова Долгорукая: оттого что молодых влечет к смерти. И если б ее задавила гоночная машина с юным психом за рулем, то и тогда причина смерти была бы та же самая. Да.
Тишина. Размеренное дыхание спящих. И вдруг:
– Смотри-ка, Клары нет в постели…
– Сейчас будет, дядя Стожилкович! – совсем близко отвечает голос Клары (даже издали нежный голосок Клары звучит близко). – Я уже ложусь.
И поцеловав Стожила:
– Кажется, я нашла эту медсестру, Бен.
Вспышка света. Действительно, стройная брюнетка. Глаза в пол-лица (горящий взгляд, как сказал Калош). Очень темные волосы обрамляют очень белое лицо. На одном снимке она достает из открытой сумочки пакетик, который вполне может быть и упаковкой с таблетками. Что подтверждает следующее увеличение. Да, вроде все сошлось…
– Молодец, сестричка, завтра все доложим Джулии.
16
В самой редакции Пастор узнал не много. Никто из сотрудников газеты не знал, где находится Джулия Коррансон, и не беспокоился по этому поводу. Она иногда пропадала месяцами, а потом возвращалась с конца света или из ближнего пригорода с готовой статьей. До этого она не показывалась. Она мало общалась с сослуживцами и с журналистами вообще. На фоне их цветущей интроверсии, казалось, в ней не было ни карьеризма, ни запанибратства, ни истерик, ни нытья, ни бзиков, ни каких-либо пристрастий, и главная ее черта сводилась к следующему: она писала громоподобные статьи, никогда не предупреждая заранее об их теме. Ее материал брали всегда. «Поразительная девка! Вы еще о ней услышите!» Она не кололась и не употребляла спиртного. Сотрудники редакции сошлись в том, что она «классная баба», «просто супер» и «ну, сильна». Что касается личной жизни, то о ее связях с кем-либо никто ничего не слыхал. Вопрос, была ли она нимфоманка, лесбиянка, онанистка, спортсменка или филателистка, оказался немодным (Пастор понял это слишком поздно) и не принес определенного ответа. Одно можно сказать наверняка: она запросто могла внушить всепоглощающую страсть, но вряд ли Джулия Коррансон была кому-то по зубам. Вряд ли.
В последующие вечера, устроившись на раскладушке, Пастор залпом прочел собрание сочинений журналистки. С первого взгляда поражала сдержанность тона, контрастирующая со взрывным характером описываемых тем. Невозмутимый тон, нейтральный стиль типа «подлежащее – сказуемое – дополнение», казалось, говорили: «Предоставим слово жизни, не стоит ничего добавлять, она и так справится». Это выпадало из общего тона газеты и эпохи в целом.
Любопытство гнало Джулию Коррансон по свету. Она работала именно так, как представлял себе Пастор: с головой уходя в сюжет, проживая целую жизнь ради одной статьи и в следующий раз начиная все с нуля, постоянно рискуя собой, чтобы проследить путь кокаина, она добровольно оказалась в таиландской тюрьме, откуда сбежала, прячась под грудой холерных трупов. Она жила в не менее опасной близости с министром внутренних дел Турции, пока не выяснила сверхсекретный маршрут, по которому тамошний мак-сырец доходит до марсельских лабораторий, обращающих базовый морфий в известный нам современный героин. Она часто писала о наркотиках. Пастор отметил это про себя. Но она бралась и за другие темы. Она занималась обзором секса всех времен и народов и в итоге пришла к выводу, что по-настоящему достойных любовников следует искать только среди последних первобытных племен или революционеров накануне победы (но назавтра показатели снижаются). Лежа в полутемном кабинете, Пастор на секунду задумался. Он вспомнил про своего отца Советника и про Габриэлу. Прочти Габриэла эту статью, она бы пригласила автора посмотреть, как занимаются делом, несмотря на преклонный возраст, ее великолепный лысый муж и она. Как-то Пастор застал их: это напоминало весенний гон в бушующих джунглях.
Последняя статья Джулии Коррансон представляла собой фоторепортаж, снятый в Париже несколько месяцев назад и посвященный одному из служащих Магазина, – как раз тогда это предприятие торговли периодически сотрясали взрывы бомб. Этот служащий был неопределенновозрастным и поразительно бесцветным мужчиной, отзывавшимся на имя Бенжамена Малоссена. Магазин платил ему за выполнение обязанностей козла отпущения. По должности ему полагалось отвечать за все происходящие на работе накладки, и, если покупатели приходили качать права, лицо его принимало выражение такой трагической боли, что гнев сменялся жалостью и незадачливые клиенты исчезали, не требуя ни малейшей компенсации. На некоторых фотографиях можно было увидеть этого Малоссена вместе с замдиректора по кадрам, и оба были совершенно счастливы, что смогли обвести покупателей вокруг пальца. Затем следовал статистический анализ средств, сэкономленных Магазином. (Игра стоила свеч.) Джулия Коррансон указывала также величину зарплаты Малоссена. (Очень, очень приличная.) Другая грань репортажа представляла собой описание Малоссена в кругу семьи. Здесь он казался моложе и гораздо определенней. Старший сын в многодетной семье, он стоял на фоне двухъярусных кроватей своих братьев и сестер и рассказывал им истории, буквально воспламенявшие их воображение.
Как и в прочих статьях Джулии Коррансон, автор не позволял себе ни малейшего оценочного суждения, ни намека на восклицательный знак. Подлежащее, сказуемое, дополнение.
В Отделе регистрации актов гражданского состояния Пастору сообщили, что Джулия Коррансон была единственной дочерью Жака-Эмиля Коррансона, родившегося 2 января 1901 года в одноименном селенье (Коррансон) провинции Дофине, неподалеку от Вилларде-Лана, и Эмилии Меллини, уроженки Италии, родившейся в Болонье 17 февраля 1923 года. Несмотря на разницу в возрасте, мама умерла первой, в 1951 году, а папа – в 1969-м.
Инспектор Ван Тянь вспомнил Жака-Эмиля Коррансона.
– Этот мужик был похож на мою мать, – заявил он с бухты-барахты.
(Старик Тянь любил внезапно поражать юного Пастора. Изредка ему это удавалось.)
– Он что, тоже рос в винной лавке?
– Нет, он был губернатором колонии и противником колониальной системы.
По словам Тяня, фамилия Коррансон впервые возникла в светской хронике в 1954 году, рядом с фамилией Мендес-Франса по случаю переговоров с Вьет Минем. Коррансон сыграл активную роль в предоставлении в том же году Тунису статуса внутренней автономии. При де Голле Коррансон продолжал работать в том же направлении, то есть укрепляя контакты со всеми подпольными движениями Африки, стремившимися к независимости.
– А эту статью Джулии Коррансон ты видел? – спросил Пастор у Ван Тяня.
Пастор не любил оставлять выпады Тяня без ответа Он бросил на стол старому инспектору фоторепортаж, взглянув на который Тянь из желтого сделался зеленым.
В статье рассказывалось о том, как, болтаясь в Китайском море в поисках boat people и сама пребывая на плавсредстве примерно того же типа, что и лодки беглецов (см. фото), Джулия Коррансон была сражена приступом острого аппендицита (см. фото). Операцию пришлось делать на месте и без анестезии (см. фото), а поскольку все спутники один за другим упали в обморок (см. фото), ей пришлось самой закончить начатое ими дело, держа в одной руке скальпель, а в другой карманное зеркальце (см. фото).
– Отсюда следует по крайней мере один вывод, – сказал Пастор, переждав, пока Тянь предпишет себе успокоительное и примет его, – а именно: парни, работавшие с ней перед тем, как сбросить на баржу, ничего от нее не добились.
В конце того же рабочего дня инспектор Пастор сделал десятую попытку вскинуть оружие быстрее Тяня. Служебный пистолет зацепился за петлю свитера и выскочил из руки. Выстрел раздался, когда он стукнулся об пол. Служебная пуля калибра 7, 65 мм царапнула Тяня по лопатке, срикошетила от потолка, вырвала из стены клок полиэстеровой обивки и затихла.
– Давай сначала, – сказал Тянь.
– Давай не будем, – сказал Пастор.
В стрельбе из положения лежа с упором четыре из выпущенных Пастором восьми пуль выбили приличную сумму в мишени Ван Тяня. Мишень Пастора (в виде картонного стрелка в угрожающей позе) осталась девственно чиста.
– Как тебе удается так плохо стрелять? – восхищенно спросил Тянь.
– Все равно, если пора стрелять, значит, слишком поздно, – философски ответил Пастор.
После чего Пастора вызвали в кабинет его начальника, комдива Аннелиза. Как обычно, в кабинете с задернутыми шторами плавал зеленый императорский полумрак. Длинная, как голодный день, секретарша, отзывавшаяся (безмолвно) на имя Элизабет, принесла Пастору чашку кофе. Элизабет питала к комдиву Аннелизу немое почтение, которым тот не злоупотреблял. Она входила и выходила абсолютно бесшумно. Всегда оставляя после себя кофейник.
17
А н н е л и з. Спасибо, Элизабет. Скажите-ка, Пастор.
П а с т о р. Да, Сударь?
А н н е л и з. Что вы думаете о комдиве Серкере?
П а с т о р. О начальнике антинаркотической службы? Как вам сказать, Сударь…
А н н е л и з. Я слушаю.
П а с т о р. В общем, он довольно силен.
А н н е л и з. Один кусочек сахара или два?
П а с т о р. Полтора, Сударь, благодарю вас.
А н н е л и з. Почему?
П а с т о р. Простите, Сударь?
А н н е л и з. Почему вы считаете Серкера сильным?
П а с т о р. Это архетип, Сударь, архетип полицейского-почвенника, архетип – редкая вещь, загадка природы.
А н н е л и з. Объяснитесь.
П а с т о р. Как вам сказать, когда против одного человека накапливается столько очевидных доказательств, то он в конце концов утрачивает реальность и становится таким же загадочным, как собирательный образ.
А н н е л и з. Интересная мысль.
П а с т о р. Женщина, дело которой я сейчас веду, тоже является архетипом: журналистка – авантюристка – идеалистка. Таких даже в кино не бывает.
А н н е л и з. «Во дает», как говорят мои внуки.
П а с т о р. Вы стали дедушкой, Сударь?
А н н е л и з. Дважды. Практически это новая профессия. И что же ваше расследование, продвигается?
П а с т о р. Установлена личность потерпевшей, Сударь.
А н н е л и з. Каким образом?
П а с т о р. Карегга был с ней знаком.
А н н е л и з. Прекрасно.
П а с т о р. Она дочь Жака-Эмиля Коррансона.
А н н е л и з. Помощник Мендеса? Симпатичная политическая фигура. Внешне напоминал Конрада. С той разницей, что Коррансон колонии отдавал.
П а с т о р. То есть был завоевателем наоборот.
А н н е л и з. Если угодно. Еще кофе?
П а с т о р. Благодарю.
А н н е л и з. Пастор, боюсь, что коллега Серкер вновь нуждается в вашем содействии.
П а с т о р. Понятно, Сударь.
А н н е л и з. Чтобы не сказать в вашей помощи.
П а с т о р. …
А н н е л и з. Насколько это возможно.
П а с т о р. Разумеется, Сударь.
А н н е л и з. В рамках расследования по делу Ванини Серкеру удалось арестовать некоего Хадуша Бен Тайеба. Он был пойман с поличным при попытке сбыта амфетаминов посетителям ресторана своего отца.
П а с т о р. В Бельвиле?
А н н е л и з. В Бельвиле. В ходе допроса Серкер проявил себя, скажем…
П а с т о р. Как сильный архетип…
А н н е л и з. Вот именно. Он убежден, что Бен Тайеб участвовал в убийстве Ванини или покрывает убийцу.
П а с т о р. А Бен Тайеб не признается?
А н н е л и з. Нет. Хуже то, что ему пришлось провести неделю в госпитале.
П а с т о р. Понятно.
А н н е л и з. Легкий недосмотр. Нужно уладить это, Пастор, пока не вмешались журналисты.
П а с т о р. Хорошо, Сударь.
А н н е л и з. Вы допросите Бен Тайеба сегодня?
П а с т о р. Сейчас же.
Едва Пастор вошел в залитый светом кабинет Серкера, как усатый рослый комиссар встал и с демократической улыбкой обнял его за плечи. Он был выше Пастора на целую голову.
– Не успел поздравить тебя с Шабралем, малыш, но это просто супер.
И он увлек за собой Пастора в некое подобие прогулки.
– Зато про Бен Тайеба я тебе сейчас все популярно объясню. Этот ублюдок…
Кабинет Серкера был гораздо просторней и светлей, чем кабинет его коллеги Аннелиза. Повсюду металл и стекло. Стены украшены серией дипломов, полученных Серкером с того момента, как он задумал стать полицейским, а также снимками выпускников учебных заведений, скаутскими трофеями и премиями юрфака. На некоторых фотографиях комдив представал в компании той или иной звезды адвокатуры, культуры или политической сцены. Справа на стеклянных стеллажах рядами стояли кубки за отличную стрельбу, левая же стена являла отличную коллекцию ручного оружия, среди которого был даже четырехствольный пистолет, на секунду привлекший внимание Пастора.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28