Первым сломался Жереми:
– Ты хочешь сказать, что, когда ты больше не будешь… ты не…
– Точно.
– Потому что вы еще не… он тебя еще не…
– Вздрючил? Трахнул? Заделал? Натянул? Отодрал? – закончила фразу Тереза, заимствуя лексику Жереми. – Я приняла для себя решение выйти замуж девственницей. Чтобы хоть чуточку внести оригинальности в наши семейные традиции…
– Это ты на маму намекаешь?
– Мама есть мама. А я есть я.
И ужин покатился в тартарары: Жереми стал яростно защищать честь нашей мамы. Тереза кричала, что не собиралась говорить о ней ничего плохого, поднялся общий галдеж, который длился до тех пор, пока все не вскочили из-за стола и двери в спальнях не захлопали, как в лучших буржуазных домах.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
где говорится, что любовь действительно прекрасна, как о ней говорят

1
Я сделал все. Я поистине сделал все возможное, чтобы помешать этому браку. Прежде всего, я выставил за дверь Тео, который решительно встал на сторону Терезы. Он в то время как раз переживал очередное любовное приключение с одним биржевым маклером и превозносил страсть как высшую из ценностей, оставшихся у человечества. Опираясь на свою специфическую, окрашенную в голубые тона логику, он забросал меня аргументами, которые, возможно, при иных обстоятельствах я нашел бы весьма интересными:
– Бен, не мешай Терезе выходить замуж. Если б ты знал, как мы с Эрве хотим иметь ребенка!
– Хочешь оказать мне большую услугу, Тео?
– Все, что пожелаешь.
– Топай домой и не возвращайся сюда до тех пор, пока я не улажу это дело.
– Бенжамен, только у вас дома я чувствую себя хорошо. Эрве перевели на работу в Токио, а у меня нет столько денег, чтобы болтать с ним каждый вечер по телефону.
– Ничего, мы пустим шапку по кругу, чтобы сброситься тебе на телефонные разговоры.
После чего я занялся Жереми, который видел во мне лишь тупоголового властного отца, противившегося браку по любви своей прекрасной дочери, «ну точь-в-точь как те старые козлы в пьесах Мольера», уточнил он.
– Жереми, напомни мне, когда в последний раз я задавал тебе взбучку?
Пока он рылся в своей памяти, я перешел от намеков к прямым угрозам:
– Еще раз сунешь нос в это дело, получишь от меня так, что потом придется очень долго отлеживаться в кроватке. Понял? Да, и вот еще что: прекрати заниматься ерундой и оставь плакат Мартена Лежоли в покое, иначе длинные руки, наклеивающие его каждое утро, когда-нибудь дотянутся до твоей шеи.
Удалив со сцены Тео и Жереми, я, как настоящий руководитель партии во времена чисток, проконсультировался с каждым из оставшихся соратников. Однако это не дало особого эффекта. Даже старина Семель не знал, как предотвратить надвигающуюся угрозу.
– Ты не сможешь помешать свадьбе, Бенжамен. Возьми, к примеру, нас с женой. И ее, и моя семья были против нашего брака. И нельзя сказать, что они были не правы, я колотил ее всю жизнь, а она пропивала мой капитал, который я зарабатывал на торговле. Когда из-за ее цирроза я остался вдовцом, у меня не хватило денег даже на то, чтобы оплатить ее похороны, помнишь? Если бы не вы, лежать ей в общей могиле. Так вот, теперь мне ее не хватает… Ну, то есть не то чтобы не хватает, – поправил он себя, – мне не хватает нашего брака.
Жюли, избороздившая в свое время целый океан любви, прежде чем зайти в мою гавань, могла оказаться прекрасным советчиком в таких делах. Я спросил ее, что она – только честно – думает о Мари-Кольбере. Меня интересовало мнение женщины. Она ответила лишь одним словом:
– Резинка.
– Прости, не понял?
– У него лицо представителя санэпидемнадзора и руки гинеколога. Он занимается любовью только с презервативом. Независимо от того, есть опасность заражения СПИДом или нет. Такая публика всегда напяливает на свой прибор резинку.
– А я, наоборот, думал, что настоящий политик страдает приапизмом, они так озабочены тем, чтобы обойти конкурентов.
– Однако они редко оказываются хорошими любовниками и всегда – отвратительными мужьями.
– Жюли, как я могу этому помешать?
– Априори ты никак не можешь этого сделать.
– А как насчет апостериори? После подробного изучения личности нашего женишка?
Эта мысль пришла мне в голову как раз в тот момент, когда я задавал вопрос Жюли. Нужно провести следствие по делу Мари-Кольбера де Роберваля. Я хотел знать об этом типе все: о его карьере, семье, генеалогическом древе, о том, что творится в его змеиной голове, – короче говоря, все.
– Если Терезе и суждено попасть на бойню, то пусть она это сделает с полным осознанием того, на что идет!
Жюли сначала пыталась отговорить меня от задуманного: видите ли, в любви чем больше знаешь, тем сильнее обостряются чувства, она сама, мол, полюбила бы меня гораздо раньше, если бы ей попалось под руку мое личное дело. Однако сопротивлялась она недолго и очень быстро загорелась в предвкушении очередного журналистского расследования, так что у Мари-Кольбера вскоре появится возможность оценить на себе работу одного из лучших сканеров в среде парижских репортеров.
– Не упусти из виду смерть его брата, Жюли. Политики редко становятся самоубийцами по своей воле. Я хочу знать, добровольно ли накинул на себя петлю Шарль-Анри или кто-то его вздернул.
С Хадушем, Длинным Мо и Симоном-Арабом я повел наступление в другом направлении. Я хотел проверить след слуги-китайца. Правда ли, что Тереза вернула бельвильскую китаянку в супружескую постель? И что ее муж действительно прислуживал какому-то бывшему министру? И что тот министр ходил в дружках Мари-Кольбера? И правда ли, наконец, что Мари-Кольбер приходил на консультацию к Терезе в ее чешский автоприцеп? И если все это – правда, то сколько еще политиков приходило к моей сестре, чтобы она погадала им на «Ицзине»? И с каких это пор они зачастили к ней? Насколько сильно Тереза оказалась втянутой в эти политические гадания? И как с ней расплачивались эти люди?
Хадуш, Мо и Симон зафиксировали все вопросы, пренебрегая пометками. Слушая меня, они мысленно уже распределяли между собой обязанности. Лишь в конце, когда заседание было объявлено закрытым, Хадуш заметил:
– Ну ты и даешь, Бен, ведешь себя совсем как заправский мафиози! Точно крестный отец дон Корлеоне из голливудского боевика.
– В этом вина не моя, а арабов. Поскольку вы сами назвали меня своим братом, я и расширил свое понятие о семье.

***
Несмотря на развитую мною бурную деятельность, я находил время поддерживать контакт с Терезой. Она тоже не избегала меня, и мы вели долгие беседы о любви, о розах и шипах, поджидающих влюбленных, впрочем, больше о шипах.
– Ты его любишь, ты его любишь… Откуда ты знаешь, что ты его любишь, Тереза?
– Потому что я не могу читать его судьбу. Я ничего не вижу сквозь него. Я вижу только его.
– Любовная пелена?
– Скорее влечение и доверие, да, доверие.
– Доверие, основанное на чем, бог ты мой?!
– На влечении. – При этом она шаловливо улыбалась. – Вспомни времена, когда ты встретил Жюли, Бен… как она тибрила пуловеры в магазинах. (По крайней мере тогда, когда я работал в Магазине с Тео, это было правдой.) И как же ты отреагировал? Ты, кто всегда строго-настрого запрещал нам прикасаться к чужому… На чем основывалось твое доверие, можешь сказать? На объемах бедер, талии и бюста, братик. И потом, помнишь, я ведь тоже не сразу приняла ее?
Как мне не помнить о первых словах Терезы, когда Жюли появилась в нашем доме: «Как вы можете с таким огромным бюстом спать на животе?»
– Я тогда ошиблась, Бенжамен, так не повторяй же моей ошибки теперь, когда я решила связать свою судьбу с Мари-Кольбером.
(Мари-Кольбер… Никогда не свыкнусь с мыслью, что он – муж Терезы.)
Долгие беседы продолжались. После ужина мы с Терезой выходили из дому, спускались по бульвару Бельвиль, проходили мимо «Зебры», кинотеатра, выставленного с недавних пор на продажу, но пока все еще не проданного, – видите ли, его считают святым местом, хотя, скорее всего, скоро он уйдет за бесценок, так как в том-то и дело, что ничего святого на свете нет: ни в этой старой киношке, ни в этой высокой костлявой девице, шагающей рядом со мной, девице, которую по-свойски приветствуют прохожие и которой в настоящее время манипулирует негодяй с дворянской частицей «де», затаив уж не знаю какие черные замыслы…
– Бенжамен, будь осторожен, я знаю, о чем ты думаешь…
Короткий смешок.
– Не забывай, что я еще девственница и пока могу угадывать мысли.
Затем мы выходили на улицу Орильон, где обычно Жереми и Малыш с дружками играли в баскетбол на огороженной высокой металлической сеткой площадке, ставшей прообразом нашего Бронкса; иногда поднимались по улице Рампонно к новым кварталам, которые из-за своей заумной архитектуры казались мертворожденными на фоне старого Бельвиля, шумного, горластого, где достопочтенные матроны-еврейки, сидя перед своими домами на стульях, по которым растекались их пышные задницы, приветствовали Терезу, благодарили ее за то, что она устроила «это», приглашали нас на чаепитие, давали на прощанье сосновые семечки и мяту: «Давай-давай, девочка, не вздумай отказываться, клянусь своей матерью, это подарок от чистого сердца!», а иногда мы взбирались по улице Бельвиль до станции метро «Пиренеи», совершая долгий переход через наш Китай, где вновь на Терезу обрушивалось чувство глубокой благодарности, пирожки с креветками, бутылочки с нуок-мамом, – «Йао бюйао фан, Тереза? (Хочешь риса, Тереза?) Дя! Дя! Бели-бели, мне будет оцень плиятно!» – у турок мы разживались лепешками по-турецки и бутылкой раки в придачу; мы прогуливались с большой хозяйственной сумкой, складывая в нее подарки. Тереза ни от чего не отказывалась, именно в такой форме она обычно и получала гонорары за услуги, оказываемые жителям нашего района, ну, вроде как в былые времена кюре принимал от прихожан курочек за отпущение грехов…
– Я всех их собираюсь пригласить, – объявила она мне однажды вечером.
– Пригласить?
– На свадьбу. Всех своих клиентов. Это доставит большое удовольствие Мари-Кольберу.
– Ты думаешь?
– Я в этом уверена.
Я представил себе, как весь Бельвиль стекается к церкви Сен-Филипп-дю-Руль, чтобы занять там место семьи Малоссенов, которой отказано в визе на посещение свадьбы. Лично я ничего против этого не имел, но вот Мари-Кольбер…
– Ты вновь заблуждаешься на его счет, Бенжамен, ты не знаешь кое-чего о Мари-Кольбере, что знаю я… Например, о том, что Мари-Кольбер – человек широкой души: детей, которые будут нести шлейф свадебного платья невесты, он выбрал среди незаконнорожденных отпрысков в яслях Жервезы.
– Что?
– Да-да, Бенжамен. Мы отправились с ним в «Плоды страсти», и он сам попросил Жервезу выбрать детей, которые будут задействованы в свадебной церемонии. Он очень озабочен проблемой детей, лишенных семьи и родительской ласки. Спроси сам у Клары, она тебе расскажет.
Эту новость она выложила мне, роясь в хозяйственной сумке в поисках вечерней газеты, которую получила по пути от нашего приятеля Аззуза, уже закрывавшего свою книжную лавку.
По поводу своих клиентов, приглашенных на свадьбу, Тереза, немного помолчав, добавила:
– Я обязана сделать это, ведь после брачной ночи я больше не смогу предсказывать им судьбу.
Точно. Совсем забыл об этом нюансе. Потеря дара ясновидения в результате дефлорации. Неужели Тереза верит в эту чушь? Меня бросало то в жар, то в холод. Я тщетно пытался понять, что в воспитании, которое я дал Терезе, могло подтолкнуть ее так высоко к звездам и в каком возрасте это у нее началось и почему… Но на каждый вопрос она находила очевидный ответ, что выводило меня из себя.
– Когда началось? С появлением месячных, конечно!
А когда я горестно вздыхал, напоминая ей, что ее дар ясновидения еще ни разу не уберег нас от малейшей неприятности, она выдвигала железный аргумент о любовной пелене: «Любовь делает людей слепыми, Бенжамен, любовь должна делать людей слепыми! У нее свой особенный свет. Ослепляющий».
Если я правильно понимаю, гадание для семьи, для друзей и для самого себя можно квалифицировать как должностное преступление.
– Ну, что-то в этом роде.

***
Именно тогда я ее и предал. Во время той беседы. Конечно, не скажу вам, что сегодня я горжусь этим поступком, но у меня не было иного выбора. Я рассуждал просто. Если Тереза не может предсказать ни свою судьбу, ни судьбу МК2, я подошлю ей кого-нибудь другого, какую-нибудь женщину, ей незнакомую, но с набором астрологических данных – час, дата и место рождения, – идентичных данным Терезы и Роберваля. Эта незнакомка преподнесет все дело так, будто это ей нужно узнать, что ждет ее после замужества, и таким образом Тереза предскажет свое будущее, думая, что предсказывает судьбу другой паре обрученных. Раз она верит во всю эту ерунду, пусть сама заглянет в будущее, опираясь на вещественные доказательства.
– Ты хоть понимаешь, что это просто подло? – заметил мне Хадуш.
– Найди мне девку, которая смогла бы сделать это, а со своей совестью я и сам договорюсь.
(Да, пожалуй, он был недалек от истины, утверждая, что я с каждым днем все больше смахиваю на мафиози.)
– Да тут нечего искать. Рашида, дочка Кадера, таксиста. Ее бросил один полицейский, от которого она столько натерпелась, что хватит на всю жизнь. Полицейский-взломщик, представляешь? Так вот, хотя она и архивный работник, а все же не располагала достаточной информацией о своем суженом. Ей тоже не помешало бы погадать на картах перед тем, как выходить замуж. Она сделает это ради Терезы.

***
Первой с отчетом прибыла Жюли.
– С чего мне начать, Бенжамен, с теперешнего Мари-Кольбера или с его предков? Будем спускаться вниз по течению Истории или подниматься к ее истокам?
– Пойдем в хронологическом порядке, Жюли. Нет ничего лучше старой доброй хронологии. Давай с самого начала и до настоящей минуты.
И Жюли приступила к изложению исторических, скупых на чувства фактов:
– Прежде всего скажу тебе вот что: Мари-Кольбер – наследуемое имя, которое передается в роду Робервалей из поколения в поколение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19