Потеряли смысл партийная и комсомольская организации, собрания, совещания, отчёты и прочие компоненты целостности коллектива. Оставалась ещё инерция советской коллективности, ещё смутная надежда на то, что такое состояние временное, что вот-вот произойдёт чудо, нас всех соберут в актовом зале, зачитают некое письмо высших инстанций и опять все вернётся на круги своя. Но, увы, ничего такого не случилось. Надежда пропала. Тоненькая ниточка, связывавшая меня с прошлым, оборвалась.Основное содержание жизни совков составляло все то, что они делали в своих первичных коллективах и через них. Мы не придавали этому значения, поскольку считали это само собой разумеющимся и незыблемым. Многие советские эмигранты признавались, что страдали, лишившись советских коллективов. Но они были исключены из коллективов, которые продолжали жить без них, и у них оставалась потенциальная принадлежность к мыслимым (потенциальным) коллективам. А тут произошло нечто более страшное: люди остались дома, а коллективы вдруг исчезли. Эмигранты пережили личную драму. А тут произошла трагедия целого народа: его лишили основного условия его бытия, его естественной среды бытия, и он оказался обречённым на историческую гибель. С нами сделали нечто подобное тому, как если бы рыб вытащили из воды на сушу и сказали: вот вам освобождение от коммунистической воды, наслаждайтесь демократической сушей! Вот мы и «наслаждаемся»!Я шёл мимо бесчисленных учреждений и предприятий — деловых клеточек постсоветской России. В них работали люди. Но это уже не были коллективы, какими были советские деловые клеточки. Это были опустошённые деловые машины, очищенные от всего того, что составляло суть жизни совков. И люди в этих новых деловых машинах стали казаться мне лишь призраками людей, пустыми формами от людей, а их движения стали казаться лишь имитацией человеческой жизни. Город выглядел для меня оживлённым в мультфильме кладбищем.Разрушение советских коллективов — самая глубокая болезнь нашего народа. Поразительно, что оно произошло без сопротивления и почти незаметно. Никому не пришло в голову, что это станет основой всего прочего беспредела. Человек тем самым освобождался от самого глубокого контроля — от контроля своего ближайшего окружения.Я только теперь осознал, что вся затея с приватизацией была направлена фактически на разрушение коллективов и коллективизма. Убито общество коллективов, коммун.Страшно от того, что это произошло на моих глазах и я пальцем не шевельнул, чтобы помешать этому.Что имеем — не жалеем, потеряем — плачем. Как же мы потешались над явлениями нашей коллективной жизни! Стремились уклониться от собраний, от субботников и других мероприятий. А теперь я мечтаю поучаствовать хотя бы в одном таком мероприятии, почувствовать себя одним из членов гигантской семьи-коллектива, послушать свежие анекдоты, поболтать о всяких пустяках, пофлиртовать с сотрудницами, выпить с коллегами, потанцевать на вечеринке, выехать за город за грибами или просто на пикник, поучаствовать в спортивных соревнованиях или самодеятельности, посмеяться над карикатурами в стенной газете, получить благодарность или даже премию к празднику. Боже, неужели все это кануло в Лету и не вернётся никогда?! Какие же мы были идиоты, проморгав все это!Разговаривал с Критиком о советских коллективах и о их разрушении. Он сказал, что тут лежит самое глубокое различие коммунизма и западнизма. Коммунистические клеточки максимально заполнены социальным содержанием, т.е. всем тем, что непосредственно не есть часть деловых функций клеточек (партийная, молодёжная и профсоюзная организации, ответственность коллектива за индивида, воспитание членов коллектива и т.д.). Западнистские клеточки, наоборот, максимально очищены от всего этого. Все социальное, не относящееся к деловым функциям клеточек, вынесено во вне и образует в масштабах человеческого объединения то, что называют гражданским обществом, гражданской демократией. Разрушение промышленных предприятий и колхозов есть не просто разрушение экономики страны. Это разрушение фундамента коммунизма. СОЦИАЛЬНАЯ СУЩНОСТЬ ПРИВАТИЗАЦИИ — не экономика, а разрушение коммунистических коллективов. Приватизация — Неужели нельзя вернуть то, что ещё совсем недавно воспринималось как нечто само собой разумеющееся?!— Думаю, что невозможно, — сказал Критик. — Приватизация деловых клеточек в корне изменила все основные аспекты нашего образа жизни. Изменилась вся социальная структура населения. Изменился состав множества клеточек (т.е. дел, которыми занимаются они), их внутренняя структура, управление, взаимоотношения между клеточками и клеточек с властями и т.д. Достаточно неделю походить по Москве и посмотреть рекламы и вывески, просмотреть газеты и деловые телевизионные передачи, включая рекламу, разборы всякого рода конфликтов, обсуждения законов и разоблачение преступлений, чтобы своими глазами и на конкретных фактах заметить эти фундаментальные перемены— И этот процесс уже необратим?— Пожалуй, необратим. В одной Москве много сотен тысяч (!) частных предприятий. А сколько людей уже вовлечено в их жизнь?! Миллионы. Многие ли из них согласятся добровольно стать государственными служащими?! Да и у государства нет средств обеспечить их работой. Уже сложилась иерархия частных собственников. Она приобрела такую силу, что ни о какой переделке социальной организации теперь и речи быть не может. Она стала привычной, воспринимается как некая норма, поддерживается властью и оправдывается идеологически.— И никогда не возникнет потребность ликвидации частной собственности на средства производства и частного предпринимательства?— Она существует постоянно. Другое дело — сила и возможности её проявления и формы проявления. В силу законов социальной эволюции, частная собственность и предпринимательство будут преодолены, но на пути возникновения сверхсобственности и сверхчастного предпринимательства, которые в снятом виде будут содержать в себе частную собственность и частное предпринимательство. Тенденцию к этому можно наблюдать в западном мире уже сейчас.О том, что приватизация сыграла роковую роль в истории нашей страны, говорит и Защитник.— Встав на путь приватизации, русские подписали себе смертный приговор как народу историческому, — сказал он.— Но ведь это было ясно заранее, — говорю я, — Так почему же пошли на это?!— Те, кому это было ясно заранее, утратили влияние на умы масс и на политику. А те, кто принимал решения, либо не понимали, либо умышленно стремились к тому, к чему вела приватизация. Они теперь решают судьбу страны. Они не остановятся до тех пор, пока приватизировать будет вообще нечего.— Но ведь этому надо противиться!— Как?! Многие этому противятся. Коммунисты, аграрии. Демонстрации бывают. Забастовки. Вы же сами все это видите по телевидению. Все газеты печатают. А что толку?! Момент упущен.— Может быть, ещё представится шанс?— Возможно. Например, будут выборы президента. Новый президент, если он придёт к власти при поддержке большинства населения, может поставить вопрос о пересмотре итогов приватизации. А пойдёт ли он на это? Вернее, позволит ли Запад пойти на это?— Неужели мы в такой степени зависим от Запада?!— А вы сомневаетесь в этом?! Сын — То, чем ты занимаешься, — спросил я Сына, — связано как-то с твоей советской профессией?— Конечно, — сказал он, — меня и держат как хорошего специалиста,— Чем отличается твоя работа от советского периода?— Во всем. В двух словах не объяснишь. В профессорской работе перелом не так заметён, как в том, что теперь называют бизнесом.— Делом!— Нет, именно бизнесом. Слово «дело» — нейтральное. А слово «бизнес» несёт социальную нагрузку. Оно обозначает нечто такое в деле, чего не было в советские годы. Тогда мне достаточно было просто быть хорошим специалистом и честным работником, чтобы быть уверенным в незыблемости моего положения и постепенной деловой карьере. Я мог и «рвануть» сразу через ряд ступеней. Но я не хотел, ты помнишь это.— Конечно. Ты не был карьеристом.— Теперь я ни в чём не уверен. Сегодня я в цене. А завтра буду не нужен. Поэтому для уверенности и стабильности положения я должен выходить сам в категорию хозяев или в число мафиозных боссов. А то и другое равносильно отказу от профессии.— А уйти в науку? Ты же способный…— Специалисты покрупнее меня выброшены из науки и зарабатывают на жизнь черт знает чем. Так что нас вынуждают либо к частному предпринимательству, независимому от профессии, либо к преступлению.— Если мне не изменяет память, ты когда-то весьма критически оценивал положение в твоей отрасли и восторгался организацией дела в Америке.— Было такое. Дурак был. Что я тогда понимал в западном бизнесе?! Ты ведь тоже критиковал наши порядки!— Приходилось. Но кто тогда понимал, что наши недостатки были продолжением наших достоинств?! Зримые черты западнизма Позвонил бывший коллега по институту. Сказал, что он совместно с рядом бывших профессоров создаёт исследовательский центр, который будет выполнять заказы частного бизнеса.Я спросил, что требуется от меня. Он сказал, что я должен инвестировать в это предприятие свой пай. И назвал довольно большую сумму. Я сказал, что у меня таких денег нет. Он сказал, что можно взять кредит, заложив или продав дачу. Я сказал, что у меня нет дачи. Он не поверил и после этого мне больше не звонил. А дачи у меня в самом деле нет и не было, причём из принципиальных соображений: мы предпочитали не связывать себя дачей и проводить отпуска по путёвкам или «дикарями». И тогда это было возможно и нам по карману. В последние советские годы началась эпидемия дачеприобретательства — предшественник нынешнего частнособственнического сумасшествия. Мы как-то выпали из этого потока реальности.В центр Москвы я выбираюсь редко. Выбираюсь как будто в лагерь врагов. Новые непривычные названия улиц, напоминающие о гнусном прошлом России, о царизме, религиозном мракобесии, купцах, крепостниках, жандармах. Позолоченные купола церквей. Вывески и рекламы частных фирм. Здания банков. По заграничному одетые и наглые «новые русские». Бесчисленные иностранцы и представители «южных национальностей» (азербайджанцы, чеченцы, осетины, азиаты). Бесконечные потоки автомашин мировых марок. Мне становится тошно от всего этого. Москва превратилась в махровое церковно-самодержавное русское захолустье и одновременно в международный центр типа Гонконга, глубоко враждебный всему национально-русскому. Антирусское содержание в подчёркнуто русском (вернее, псевдорусском) облачении. Москвичи к этому привыкли и не замечают тут никакого противоречия, как не видят нелепости в памятнике полководцу войны самолётов и танков Жукову верхом на игрушечной лошадёнке с задранным хвостиком. И подобную противоречивость и нелепость я вижу во всем — в политике, в экономике, в идеологии, в культуре. Все какое-то ублюдочное, неполноценное, чужое.Мой путь от станции метро до института проходит по улице, которая в советское время носила имя какого-то революционера (не могу вспомнить, какого именно), а в постсоветское стала называться именем какого-то святого (не могу запомнить какого). Улица теперь выглядит так, что трудно поверить, что ты в Москве, а не на каком-нибудь Бродвее. Шикарные витрины с западными вещами, здания из стекла и стали, рекламы. И всюду — английские слова.Вот одна гигантская реклама предлагает необычайно эффективные, самые современные, апробированные в США средства сбрасывания в кратчайшие сроки излишнего веса. В одном американском журнале я прочитал, что в США сложилась целая отрасль индустрии сбрасывания излишнего веса. В ней функционирует капитал более 100 миллиардов долларов. Это в четыре раза больше, чем весь государственный бюджет Российской Федерации на этот год. Недавно около этой рекламы упала в обморок от голода женщина. Кто-то успел случайно сфотографировать эту сцену. Фотография появилась в газетах. В одной газете (по всей вероятности, оппозиционной) был задан вопрос: сколько нужно миллиардов долларов, чтобы ликвидировать недостающий вес российского населения.А вот другая реклама. Предлагается провести отпуск на лучших курортах планеты, на которых отдыхают кинозвезды, члены королевских семей, видные политические деятели, богатейшие бизнесмены. Мне, профессору, нужно пять лет откладывать зарплату, не тратя из неё ни копейки, чтобы отдохнуть на таком курорте неделю.И опять невольно напрашивается сравнение с тем, что было в советский период. Конечно, мы не имели возможности летать на Канарские и Балеарские острова. Но мы имели дешёвые и даже бесплатные для многих дома отдыха и санатории, какие были в изобилии по всей стране. Сейчас они кажутся сказочными. Они и на самом деле были вполне приличными даже по западным меркам (это признавалось и на Западе). Только мы их не ценили должным образом, ибо и их воспринимали как нечто само собой разумеющееся. А ведь в этих советских домах отдыха и санаториях большинство отдыхающих были из низших и средних слоёв населения.Из реклам на одной только этой улице можно узнать, что в Москве появились все соблазны западного мира. Но какой ценой? Ценой потери всего того, что мы имели в советский период без всяких реклам. Нас, десятки миллионов русских людей, ограбили в пользу немногих ловкачей и предателей, получивших доступ к западным благам. Самоубийство народа Первое, что я увидел, добравшись до своего дома в тот день, когда стал безработным, были роющиеся в помойке пенсионеры. Глядя на них, я вдруг осознал самую страшную в моей жизни истину: мы как единый, целостный народ совершили историческое самоубийство. Множество людей, считающих себя русскими, живёт и ещё долго будет жить. Но народ не есть всего лишь множество отдельных людей. Народ есть целостный живой организм. И как таковой он покончил с собой. Когда отдельный человек кончает жизнь самоубийством, это не значит, что все его клеточки, ткани, органы и части тела по отдельности кончают жизнь самоубийством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12