– И нечего так смотреть! – хором закричали братья. – Ведь профессор не сегодня завтра помрет, старый очень и больной. И тогда племянничек все по ветру пустит! А так мы хоть полный комплект солдатиков соберем и за хорошие деньги приличному человеку продадим! Сохранится коллекция-то…
Старыгин сам был коллекционером и по долгу службы общался со многими единомышленниками. Сейчас он не мог не признать правоту братьев. И вообще, его в данный момент интересовало не это.
Со смертью Никанорыча тонкая ниточка оборвалась, и теперь он мучительно думал, у кого бы еще узнать про странные картины, о которых поведала ему Лидия.
Он распрощался с братьями и вышел из магазина.
За то время, что он отсутствовал, обстановка на улице кардинально изменилась.
Час назад на Тележном бульваре было тихо и довольно пустынно, редкие прохожие заскакивали в магазины и многочисленные ресторанчики, даже на скамейках не сидели старушки и мамы с колясками. Теперь же все пространство между цветами и скамейками заполнилось людьми. Народ был специфический – молодые люди с косичками-дредами или просто с длинными волосами, стянутыми резинкой в хвост на затылке. Или же вовсе бритые, с серьгой в ухе. Девушки в шортах и босиком, или наоборот, в длинных развевающихся юбках и едва ли не зимних сапогах. Мужчина постарше, в деревянных сандалиях и в расстегнутой гавайской рубашке. Две офисные дамы, по виду бухгалтерши, в очках и с большими бюстами. Молодая мама с прогулочной коляской, в которой на обычном месте сидело очаровательное кудрявое создание в клетчатой панамке, сзади на подножке пристроился мальчуган лет четырех, а внизу, там, где лежат обычно сумки и пакеты, приткнулась собака породы фокстерьер.
Все эти люди стояли в ожидании чего-то, весело переговариваясь. В ответ на удивленный взгляд Старыгина девчушка лет четырнадцати в коротеньком сарафанчике, так туго перетянутом узким кожаным ремнем, что фигура ее казалась составленной из двух равнобедренных треугольников, рассмеялась и крикнула: «Флэш-моб!»
Как человек, не чуждый прогрессу и часто пользующийся Интернетом, Дмитрий Алексеевич примерно представлял себе, что такое флэш-моб.
Это когда многие люди договариваются по Интернету провести какую-нибудь акцию «в реале», то есть в настоящем мире, за пределами Всемирной компьютерной сети. К примеру, в восемь часов вечера собираются на Невском проспекте и выпускают в небо множество воздушных шариков. Или целая толпа народа в определенное время вдруг начинает прыгать на месте и хлопать в ладоши. Тут все дело в синхронизации, точность должна быть соблюдена до секунды.
В данном случае никаких воздушных шаров Старыгин в руках у людей не заметил, равно как и других посторонних предметов. Это радовало: не станут они стрелять холостыми патронами, пускать среди бела дня фейерверки и брызгаться из пульверизатора разноцветными красками. Может, будут прыгать или приседать, а может, улягутся все дружно на тротуар, оттого и выбрали чистый и аккуратный Тележный бульвар. Что ж, их дело, пускай развлекаются…
Хоп! – послышался звуковой сигнал, и Старыгин взглянул на старинные бронзовые часы в витрине антикварного магазина двух братьев-близнецов. Было ровно семнадцать часов тридцать минут. И тотчас же двое парней подняли над толпой самодельный транспарант, на котором было намалевано торопливо и неровно: «Обними меня!»
И началось. Все полезли обниматься. Сначала друг к другу, потом – к прохожим.
Дмитрий Алексеевич растерялся поначалу и не успел увернуться от молодой мамаши с коляской. Дети сидели тихо, когда она повисла у него на шее, но фокстерьер злобно зарычал и даже попытался порвать Старыгину брюки.
Дмитрий Алексеевич понял, что такие развлечения не для него.
– Мамочка, у вас ребенок цветы ест! – крикнул он, и когда та инстинктивно обернулась, хотел уже дать деру, но был перехвачен хорошенькой девушкой в модных очках и такой открытой кофточке, что Старыгину сверху видно было самое сокровенное. Вид оказался чрезвычайно приятный, что и говорить, и он с немалым удовольствием обнял загорелые плечи. Девушка еще и поцеловала его в щеку, хотя акция этого не предусматривала.
Все происходило очень быстро, Дмитрий Алексеевич расслабился на полсекунды, и девушка тут же исчезла. А на Старыгина наскочил прыщавый неопрятный юнец с нечесаными патлами.
– Ну уж нет! – Старыгин стремительно рванулся в сторону и налетел на скалу.
Скала была не то чтобы твердой, но неприступной. А самое главное – необъятной. Скала была в крупных пунцовых розах.
– Обними меня! – взвыла скала удивительно знакомым низким голосом, так что Старыгину показалось, что где-то в горах и вправду грохочет лавина.
– Алевтина, пусти! – прохрипел Старыгин, почти задушенный мощными объятиями. – Дай вздохнуть!
– Какой хилый мужчина пошел! – недовольно заворчала Алевтина Тепличная, ибо это оказалась она, собственной персоной.
Старыгин, узнав ее, даже не очень удивился – кому здесь еще и собираться-то. Всем знакомым была известна необычайная любовь Алевтины ко всяким шумным и бесполезным мероприятиям. Ни одна тусовка, ни одно светское сборище не могло без нее обойтись. Первое время все удивлялись, когда же она успевает работать, потому что при всей своей безалаберности и любви к шумным встречам работала она необычайно много и, по ее собственному выражению, «выдавала на-гора» пейзажи достаточно регулярно.
– Димка! – обрадовалась Алевтина, малость отстранившись и разглядев то, что трепыхалось у нее в объятиях, больше напоминавших тиски. – Опять ты! Ты-то что здесь потерял?
– Еще немного – потеряю здоровье! – проворчал Старыгин. – Ты мне все кости переломаешь!
– А я тебя и не узнала сразу-то! – рассмеялась Алевтина, как всегда, она была яркая, румяная и чрезвычайно довольная жизнью.
– Ну, не стану тебе мешать! – освобожденный Старыгин тихонько продвигался назад. – Развлекайся, а я уж пойду!
– Стой! – Лицо Алевтины озарилось какой-то мыслью. – Ты-то мне и нужен!
«Начинается!» – мысленно вздохнул Старыгин, не прерывая плавного отступления.
– Димыч, тебя мне бог послал! – Алевтина порывисто сделала шаг за ним.
У Старыгина остались два выхода – либо сдаться на милость победителя, либо махнуть рукой на достоинство и спасаться открытым бегством. Он осторожно оглянулся. Сзади напирала толпа любопытствующих. Люди с энтузиазмом включались в акцию. Оставалось только позорное отступление.
– Димочка, не в службу, а в дружбу, помоги, а я уж в долгу не останусь…
– Ну, чего тебе? – с тоской спросил Старыгин. – Шкаф, что ли, передвинуть?
– Какой шкаф? – удивилась Алевтина. – Шкаф я и сама могу, еще лучше тебя…
«Это точно», – подумал Старыгин, потирая сдавленную в объятиях грудь.
– Тут понимаешь, какое дело… – Алевтина глядела не то чтобы смущенно, но таинственно, как будто собиралась устраивать правительственный заговор. – Должны ко мне покупатели сегодня подойти. А я торговаться совершенно не умею, какую цену скажут, на ту и соглашаюсь. Не привыкла еще картинами торговать. Если бы еще чужие были, а то свои… Я ведь их как детей люблю, в каждую частицу души вложила, и теперь как от сердца отрываю…
Старыгин поглядел удивленно – никак он не ожидал от Алевтины такой тонкости и глубины чувств.
– Понимаю, что не права я, – заторопилась Алевтина, заметив его взгляд, – заранее знаю все, что скажешь. Художник, мол, для того и пишет картины, чтобы люди на них смотрели, и все великие мастера прошлого писали под заказ. От этого их картины хуже не стали. Талант талантом, а ремесло есть ремесло. И за свой нелегкий труд художник обязан деньги получать.
– Молодец, все правильно понимаешь, – согласился Старыгин, – а я-то тебе зачем?
– Димыч, пойдем со мной в мастерскую. Ты перед этими покупателями изобразишь богатого иностранца. Будешь цену на картины набивать! – выпалила Алевтина.
– Да разве я похож на иностранца? – оторопел Старыгин.
– А как же! – уверенно заявила Алевтина. – Ты по заграницам мотаешься, европейский лоск приобрел, костюмчик опять же… где покупал, в Милане?
– В Париже, – машинально ответил Старыгин.
– Вот видишь! – обрадовалась Алевтина. – Ты только морду делай и цену повышай! Ну, чем мы рискуем? Не пройдет и ладно!
– Так кого мне изображать – итальянца или англичанина? – сдаваясь, спросил Дмитрий Алексеевич.
– Нет… – нахмурилась Алевтина, – нужно что-то более редкое…
– Да я больше никаких языков не знаю так хорошо!
– Да зачем тебе языки-то знать? – возмутилась Алевтина. – Я же тебя не для беседы приглашаю! Будешь шведом или датчанином… о, Голландия! Очень хорошая страна, я там была…
– Я тоже… – Старыгин пожал плечами и двинулся за Алевтиной, которая без труда рассекала толпу, как трехлинейный крейсер рассекает океанские волны.
– Итак, запомни, алхимик: я даю тебе только одну неделю! Последнюю неделю, а потом…
Герцог резко развернулся и вышел из комнаты, тяжело шаркая старыми ногами. В дверях он задержался и проговорил, недовольно поморщившись:
– Да, вот еще что… скоро день рождения у моего младшенького, Гейни… так вот, алхимик: изволь озаботиться каким-нибудь подарком для него. Хоть какая-то польза от тебя будет! Уж постарайся, сделай для него что-нибудь забавное. Ну, хоть оловянных солдатиков, что ли… Если мальчишка любит играть в солдатиков, из него потом вырастает славный воин!
Герцог вышел, громко хлопнув дверью.
Фридрих проводил его тоскливым взглядом. Кажется, его светлость разозлился не на шутку…
Алхимик поправил свой балахон и поспешил в лабораторию.
Это было его царство, его безраздельное владение. Здесь он был сам себе граф, сам себе герцог, сам себе владетельный государь. На полках шкафов его поджидали колбы с кислотами и прочими жидкими препаратами, банки с солями и редкими землями, коробки с минералами и образцами металлов. На свободных местах располагались тигли и перегонные кубы.
Все было готово для работы – только надежда на успех слабела с каждым днем.
Вчера Фридриху и впрямь показалось, что успех близок: добавив в тигель с редкой землей и толченым шпатом измельченный безоаровый камень и подержав эту смесь на огне в течение получаса, он увидел на поверхности тигля змеящиеся, словно ожившие золотистые узоры, подобные шустрым ящерицам, снующим по каменной стене в жаркий день. Старый Рейни как-то говорил ему, что так выглядит тинктура аурум, важнейшее вещество при получении философского камня. Фриц снял тигель с огня и поставил его остужаться в холодный шкаф. К утру тинктура, несомненно, остыла, и теперь можно будет проверить ее свойства.
Фриц вытащил тигель из шкафа, заглянул в него.
Сосуд был наполнен крупными, матово отблескивающими кристаллами золотисто-зеленого цвета, напоминающего цвет крыльев майского жука.
Фриц достал с полки выцветший пергамент с записями своего учителя, старого Рейни, чтобы свериться с ними и узнать, что следует делать дальше.
Конечно, Рейнхард не сам составил этот манускрипт, он только старательно перевел и записал на латыни фрагмент старинной арабской книги.
Пергамент был местами изодран, местами насквозь прожжен кислотами и едкими щелочами, но алхимик все же прочел интересующий его фрагмент.
Пергамент гласил, что, получив тинктуру аурум и остудив ее в холодном шкафу, следует приступить к последнему, сложнейшему, этапу получения философского камня. Для этого нужно к трем четвертям меркурия прибавить восьмую часть толченого винного камня, две восьмых холодной земляной соли, соединить все с частью остуженной тинктуры, а затем…
Затем часть пергамента была повреждена, и Фриц смог прочесть только два слова – уроборос мистагитус.
Из реторты повалил густой иссиня-черный дым. Фриц закашлялся, отступил от стола и неожиданно услышал за спиной торопливые неровные шаги.
Еще не повернув головы, он по этой неровной спотыкающейся походке понял, что к нему пришел герцогский ключник Алоизиус. Хромой на левую ногу, сухощавый и подвижный, Алоизиус любил внезапно появляться в самых неожиданных местах. И уж он-то ничуть не боялся лаборатории алхимика. Увидев густой дым, поднимающийся из реторты, Алоизиус перекрестился и проговорил:
– Верно сказывал отец Сильвестр – в твоей мастерской обитает сам дьявол, не к ночи будь помянут! Не знаю, как ты сумел улестить его светлость, нашего доброго герцога, только я на его месте давно бы отправил тебя на костер! Честное слово, давно отправил! Только огонь очистит твою грешную душу!
– Слава богу, ты пока не на его месте и уж точно никогда на нем не будешь, – отозвался Фридрих беззлобно. – Говори, зачем пришел, или проваливай. Мне некогда с тобой препираться, хромоногий, у меня мало времени и много работы. Его светлость хочет, чтобы я быстрее ее закончил…
– И терпение его на исходе, – ухмыльнулся Алоизиус. – И правда, сколько можно кормить тебя, бездельника? Сколько можно давать денег на твои бесовские опыты?! Даст бог, я еще увижу тебя на костре, и будет это очень скоро!
– Хватит болтать, хромой! – оборвал его алхимик. – Спрашиваю последний раз: зачем пришел?
– А я могу и уйти, – ключник повернулся и сделал шаг к дверям, – могу уйти, так и не сказав тебе, что по твою душу пришел еще один еретик, басурманин, безбожный торговец, который приносит тебе всякие бесовские зелья!
– Мохаммед пришел? – оживился Фриц. – Что ж ты мне сразу не сказал, бездельник?
– Это ты десятикратный бездельник и еще хуже того, а я – добрый христианин и верный слуга его светлости! И наш добрый господин герцог, по непонятной мне причине благоволящий к тебе, разрешил мне самый последний раз запустить в замок этого безбожного торговца, врага Христова, и оплатить из честных герцогских денег то, что ты отберешь! Только смотри, еретик, не набирай чересчур много!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12