он указал куда-то вбок, где из раскрытой двери заглядывали в зал две девушки.
Одна, брюнетка, выглядевшая постарше, близоруко щурясь, осматривала зал, вторая, светленькая, на ее фоне казалась совсем девочкой. Борис вздрогнул от того, как младшая повернула голову. Но нет, опять ему почудилось. В каждой худенькой миниатюрной блондинке виделась ему сестра Варя, пропавшая бесследно в этой мясорубке, именуемой революцией. «Варька, Варька, где же ты, маленькая сестренка, жива ли еще?»
– Так не желают ли господа офицеры девочек? – фамильярно осклабился тип во фраке.
– Господа офицеры желают, чтобы ты, хамская морда, убирался подальше, – процедил Алымов сквозь зубы.
– Родной мой, – пьяно добавил Бережной, – если нам шлюхи понадобятся, мы в бордель пойдем. А здесь мы… отдыхаем, – он икнул и рассмеялся.
– Все в обществе перемешалось, – поддакнул ротмистр Мальцев, собирая добродушные морщинки вокруг глаз, – вон, видите, Борис Андреевич, княгиня Задунайская сидит?
Борис кивнул, рассматривая шикарное бриллиантовое колье на морщинистой шее старухи.
– Благороднейшего происхождения женщина. Так разве раньше в Петербурге или в Москве зашла бы она в такой ресторан, куда шлюх пускают? Опростились все.
– Это не самое страшное, – процедил Алымов.
– Верно, – согласился Мальцев. – Выпьем, господа, за Россию, чтобы выйти ей из всех несчастий обновленной!
Все молча выпили, только Алымов опять пригубил и поставил рюмку.
– Почему это как соберется компания, так сразу начинают за многострадальную Россию пить? – проговорил он как бы про себя, но за столом установилась тишина, и все услышали сказанное.
– Н-да-с, – искусственно оживился Мальцев, – а позвольте полюбопытствовать, господин поручик, откуда изволили прибыть в Ценск?
– Из Екатеринодара, – ответил Борис.
– Их благородие, видите ли, состоят офицером для особых поручений при полковнике Горецком, – усмехнувшись, произнес Алымов. – Это такой полковник, про которого никто ничего не знает, – пояснил он Мальцеву. – Чем он конкретно занимается, никому не известно, а только ездит то в Ставку, то обратно.
– Правильно его деятельность охарактеризовали! – рассмеялся Борис, а сам cледил, не появится ли интерес во взглядах сидящих напротив людей.
Про полковника Горецкого ходили слухи, что он человек могущественный и обладающий большой властью. Непонятно каким образом эти слухи распространялись, но твердо все сходились в одном: Горецкий много знает. Если рассуждать логически, то предатель должен использовать удобный случай, чтобы завязать тесную дружбу с Борисом. Впрочем, как показали последние события, предатель – человек неглупый, так что вряд ли он будет действовать так примитивно.
Страстный исполнитель романсов наконец удалился, и на сцену выпорхнула стайка девиц в соблазнительном неглиже. Одна вышла вперед и запела что-то фривольное.
Есаул Бережной оживился и пытался даже подпевать, причем, на удивление всем, не фальшивил. Вообще он был хорош этакой картинной красотой – с горящими глазами, с пышной шапкой темных волос, с золотой серьгой в ухе… И хоть он был сильно пьян, но смотреть на него было не противно – просто весел человек, отдыхает после похода. Под песенку выпили еще, потом заказали три бутылки шампанского, хотя Мальцев и отговаривал, мотивируя тем, что шампанское в этом кабаке плохое.
Борис осторожно присматривался к своим спутникам и вдруг столкнулся взглядом с поручиком Осоргиным.
– Ор-р-дынцев! – крикнул тот. – Что это вы все вынюхиваете, зачем вы вообще сюда приехали?
Глаза его были совсем белыми от бешенства.
– Митенька, опомнись, – неторопливо зарокотал Мальцев, – тут все свои. Никто ничего не вынюхивает. Говорил же ведь я, что не надо шампанского.
Осоргин отвел взгляд.
– Прошу вас, не обращайте внимания, – шептал Мальцев на ухо Борису. – Очень он нервный, просто болезненно. Да ведь и понять его можно: жена без вести пропала под Курском, отца с матерью в Москве красные расстреляли. Его самого два раза расстреливали. Один раз – красные, а второй – махновцы. Очень он озлобленный, а пьяный вообще нехорош. Но в бою нет ему равных, в кавалерийской атаке рубака отменнейший… Митенька, может, домой пойдем? – ласково обратился он к Осоргину.
Борис собирался уже откланяться, как вдруг заметил в дальнем конце зала что-то неуловимо знакомое. Он передвинул ведерко с бутылкой шампанского, пригнулся и цепким взглядом еще раз оглядел зал. Ничего необычного на первый взгляд не было заметно. Тех двух девушек наглый тип во фраке подсадил все же в компанию офицеров в другом углу зала. Там же за соседним столиком спиной к залу сидела женщина. Небольшая головка на длинной шее, царственная осанка, спина прямая, безупречно вылепленные плечи… Вот дама повернула голову с высоко забранными в прическу темно-русыми волосами, наклонилась к своему спутнику… Определенно, Борис видел раньше эту женщину, но вот где…
Она сидела за одним столиком с княгиней Задунайской. Было там двое мужчин, один – полковник с прекрасной выправкой и седыми висками, другой – тучный господин из штатских, который все время что-то жевал.
– Э, голубчик, вижу, куда вы смотрите, – рассмеялся вдруг Мальцев.
Опять добродушные морщинки собрались вокруг глаз, а сами глаза смотрели серьезно, абсолютно трезво…
«Черт знает что такое! – возмутился про себя Борис. – Как противно сидеть с ними за одним столом и каждого подозревать. Нет, не гожусь я в филеры…»
– Позвольте совет дать, – продолжал Мальцев, наклоняясь к Борису, – и не глядите в ту сторону. Дама, разумеется, хороша, выше всяческих похвал, но, как говорится, не про вашу честь, уж не сердитесь на старого солдата, что думаю, то и говорю. Ухаживает за ней полковник Азаров, уже несколько недель, если можно так выразиться, эту крепость осаждает. Победы не добился, но всех поклонников у красавицы отвадил. Надо сказать, она женщина серьезная, строгих правил, возможно за это его и к себе приблизила, чтобы господ офицеров в повиновении держал. А то наш брат больше к лошадям привык, галантное обращение забыл, а тут – такая женщина, аристократка…
– Слушай, слушай его, Борис, – невесело проговорил Алымов, – у ротмистра, видишь ли, репутация всеобщего миротворца, всем он советует, всех поучает.
– Нехорошо, Петр, на скандал нарываться, – с мягкой укоризной проговорил Мальцев, – хватит заботы и с ним, – он легко кивнул в сторону Осоргина. – А впрочем, господа, не пора ли и по домам, а то невеселая у нас компания сегодня получается. Может и вправду нужно было девочек пригласить?
Борис напряженно раздумывал. Стало быть, это и есть тот самый полковник Азаров, чью конно-горную батарею расколошматили махновцы, в то время как она не успела сделать еще ни одного выстрела. За столом Бориса сидели трое подозреваемых в предательстве офицеров, а в дальнем углу зала присутствовал четвертый.
Не было ничего удивительного в том, что Борис за один вечер встретил четверых из пяти нужных ему людей. В городе было не так много мест, где обитали господа офицеры, когда были на отдыхе: ресторан Пунса, варьете, офицерское собрание. Но полковник Горецкий, давая краткую характеристику каждому из пяти офицеров, сказал Борису, что четверо младших ведут обычную жизнь – развлекаются после рейда, ожидая нового назначения, а полковник Азаров держится особняком и в развлечениях особенного участия не принимает. Очевидно, Горецкий ошибся, потому что вот же он, полковник, собственной персоной, сидит за столиком и смотрит неотрывно на свою визави. Где же Борис ее видел? Нет, не узнать со спины.
– Однако, господин поручик, – смеясь, опять заговорил Мальцев, – я же вас предупреждал – не смотрите на даму эту, шансов никаких, полковник вокруг нее прямо фортификационные укрепления возвел.
– Да я и не на даму вовсе смотрю. Хотя не скрою, зрелище сие радует глаз. Как, говорите, княгиню эту зовут – Задунайская? Не Анна ли Евлампиевна?
– Как вам сказать, – растерялся даже Мальцев, – я, признаться, близко с ней не знаком, не имел чести быть представленным.
– Она это, – поддержал разговор очнувшийся от дум Алымов, – московская княгиня Анна Евлампиевна Задунайская.
– А ведь я ей вроде бы сродни, – неуверенно начал Борис. – Ну да, мать рассказывала, какие-то они были дальние родственницы…
Он пригляделся: за столом княгини подали десерт. Следовало поторопиться, если Борис хотел быть представленным княгине и завязать знакомство с полковником Азаровым. Алымов перехватил его взгляд и поднялся:
– Идем, я тебя представлю княгине.
– А ты с ней откуда знаком?
– Знакомство у нас с ней еще до моего рождения началось, – усмехнулся Алымов. – Ты забыл, что я до пятнадцати лет в Москве жил?
Борис припомнил, что брат Юрий действительно когда-то рассказывал ему, что мать Алымова была из очень знатной семьи, но вышла замуж по любви за бедного офицера. Однако брак был счастливым, только после неожиданной смерти жены отец Алымова перессорился со всеми богатыми родственниками и увез сына в Петербург.
Они встали одновременно и двинулись через зал – оба высокие, подтянутые, в ладно пригнанной офицерской форме. Алымов более худой, темный волосом, но бледный. Глаза его чуть щурились, угол рта дергался презрительно.
«Экий Печорин нашелся!» – сказал бы про него Аркадий Петрович Горецкий.
Но Борис знал Алымова с детства и теперь видел, что кроме болей в ноге, вернувшихся так некстати, Алымова точит еще внутренняя забота, которая сильнее, чем боль в раненом колене. Но сейчас было неподходящее время для расспросов.
Итак, они остановились перед столиком, где сидела княгиня Задунайская, – штабс-капитан Петр Алымов с интересной бледностью и поручик Борис Ордынцев – чуть шире в плечах, здоровее на вид, с приятной улыбкой и серо-стальным блеском в глазах.
– Ай да молодцы! – засмеялась княгиня. – Петя, друг мой, ты кого это нам привел?
– Позвольте представить вам, княгиня, старого моего петербургского друга Ордынцева Бориса Андреевича. Мы с ним два года не виделись, а здесь судьба вот снова свела.
Старуха взглянула на Бориса с веселым любопытством.
– Знавала я в Петербурге одного Ордынцева. За него моя родственница замуж вышла. Как, говоришь, батюшка, отчество-то твое?
– Андреич, – улыбнулся Борис.
Несмотря на то что княгине, по его мужским подсчетам, было явно за семьдесят и возраста своего она нисколько не скрывала, то есть не румянилась и не пудрила морщинистую шею, смотреть на нее было приятно. Очевидно, это проистекало оттого, что на лице ее постоянно присутствовало выражение живейшего и добрейшего интереса ко всему, что она видит перед собой сейчас, и готовности принять с таким же интересом все, что случится с ней в будущем.
– Андреич, – протянула она и наморщила лоб, вспоминая. – А тот как раз и был Андрей Никитич Ордынцев!
– Это мой отец.
– Родной ты мой! – умилилась старуха. – Да я же тебя вот таким помню. А Шурочка жива ли?
– Мама умерла зимой восемнадцатого. Врач сказал – сердце, – глухо произнес Борис.
– Вот оно что! – посерьезнела княгиня. – Ну, земля ей пухом. Но помню я, что у нее, кроме тебя, еще дети были?
– Варя, сестра, но я не знаю, где она сейчас.
– Что ж, у всех горе, – философски заметила старуха. – А ты не теряй надежды-то. Возможно, найдется сестра. А вот познакомься-ка лучше с моими спутниками.
– Позвольте, Анна Евлампиевна, мне откланяться, – вступил Алымов.
– Иди-иди, товарищи ждут, – закивала она. – А тебя уж, Борис Андреич, я никак не отпущу. Будем сидеть и родственников перебирать, да вспоминать, кто куда подевался. Вот, господа, извольте любить и жаловать: родственник мой, Ордынцев. Это Сонечка, Софья Павловна, мой добрый ангел, скрашивает жизнь…
Борис почтительно взял протянутую ему руку, и тут как будто током его ударило воспоминание. Он пристально вгляделся в сидящую напротив даму и вспомнил, точнее, не вспомнил, а узнал: нельзя было не узнать эти фиалковые глаза. Ну разумеется, это она, баронесса Штраум! Он расстался с ней всего полтора месяца назад в Феодосии. Вернее, она провела филеров и людей из контрразведки и сбежала у них из-под носа, в то время как остальных участников заговора удалось арестовать. Борис вспомнил, как он обрадовался, узнав о побеге баронессы – красивым женщинам не место в контрразведке, даже если они преступницы. Он даже имел по этому поводу крупный разговор с Горецким.
Итак, перед ним сидела баронесса Штраум собственной персоной. Да полно, баронесса ли? Ничто, кроме замечательных фиалковых глаз, не напоминало в сидевшей перед ним женщине хозяйку известного в Феодосии салона любителей искусств баронессу Софи Штраум. Та, как и полагалось хозяйке салона, была чуть манерна, чуть томна, в меру богемна. То есть это было ее амплуа. На самом деле Борису довелось однажды разглядеть ее подлинную натуру, и он убедился, что баронесса – человек умный, жесткий и решительный, что лишний раз подтверждало ее успешное бегство из Феодосии.
Нынче же перед ним сидела красавица с безупречными манерами и со спокойным достоинством во взгляде. Волосы (темно-русые, а не пепельные, как в Феодосии) были забраны в гладкую высокую прическу. Немногочисленные драгоценности скромно оттеняли ее красоту.
Борис очнулся и испугался, что слишком долго не отпускает руку баронессы. Рука у нее была ледяной, но взгляд фиалковых глаз безмятежен. Ни тени узнавания не мелькнуло в нем. Но Борис решил держать ухо востро.
– Что, батюшка, зацепило тебя? – от души веселилась княгиня. – Вон, что красота-то с вашим братом делает.
1 2 3 4 5 6