Одного Доброгнева никак не могла понять: почему этому страшному существу понадобился человек, лежащий сейчас без сил на своей ложнице. Почему именно он?
– Ты снова спасла меня, – слабо улыбнулся позеленевшими трупными губами князь.
Доброгнева молча кивнула, мысленно спросив саму себя: «А надолго ли?» Но она ничего не сказала вслух, лишь принесла укрепляющего средства, не говоря ни одного слова, помогла князю приподнять голову, чтобы легче было напиться, и, наконец, выдавила из себя одно-единственное слово:
– Спи.
«Он больше не придет?» – умоляюще вопрошали глаза князя.
«Нет», – ответила девушка, вкладывая всю силу убеждения в свой взгляд. Она не лгала. Хлад никогда не приходил дважды за одну ночь. Но его приход был обязателен, как восход солнца. Если уж Хлад пришел раз, то будет появляться вновь и вновь. Доброгнева не знала случаев, чтобы хоть кому-то удавалось спастись от него. С другой стороны, она никогда не слышала, чтобы за одним человеком Хлад приходил трижды, хотя, скорее всего, просто из-за того, что редкий выживший после первого визита непременно исчезал после второго. Князь уцелел и во второй раз. Что будет дальше – она не знала, но чувствовала, что Хлад придет в третий, что сегодняшней ночью Константин получил лишь отсрочку. Надолго? Кто знает? Может быть, они?
Доброгнева молча повернула лицо к образам в углу, еле видным в тусклом свете лампады. Лики, изображенные на них, колыхались в такт дрожащему язычку пламени и не сулили ничего утешительного, во всяком случае, ни ей, ни князю. Впрочем, и мрачных прогнозов она тоже не уловила. Христос, Дева Мария и Иоанн Креститель были по-детски безмятежны и простодушны.
И тут девушка поняла, что она сделает завтра и куда пойдет. В этом заключалась ее единственная надежда на успех. Маленькая, просто крохотная, почти незримая, но она была. Правда, Доброгнева знала и другое. Это будет очень страшно, с нее потребуют чудовищную плату, ничего не дав взамен – такое было наиболее вероятным. Все это она прекрасно понимала, но отступить в сторону, когда погибал ее названый брат, как она уже давно мысленно называла князя, девушка просто не могла.
И пусть ее сердце кричало от ужаса, а душа была объята страхом, но она не видела для себя иной прямой дороги или окольного пути.
Так она и просидела в княжьей ложнице весь остаток ночи, с нетерпением дожидаясь рассвета. И первое, что увидел Константин после своего недолгого сна, – ее. Она отрешенно смотрела прямо сквозь него куда-то вдаль и о чем-то напряженно размышляла. Князь еле заметно пошевелил пальцами своей широкой могучей пятерни. Движение было слабым, но Доброгнева сразу очнулась от своих раздумий, тут же вскочила с постели и бросилась к выходу. Она не хотела встречаться с упрямо вопрошающим княжеским взглядом, но не смогла пересилить себя и, уже открыв дверь, все-таки обернулась.
«Скажи, что это больше не придет! Я не вынесу еще одного раза!» – молили глаза Константина.
«Не скажу, ибо это будет неправдой», – сурово отвечали ее зеленые зрачки.
«Когда ждать?» – стиснул зубы князь.
«Не знаю», – последовал обреченный в своей беспомощности ответ.
«Как мне с ним бороться?»
А вот это уже было кое-что. По-мужски. Именно так и надо встречать опасность. Даже если она непреодолима. Только животные порою специально подставляют свою шею, чувствуя, что враг неизмеримо сильнее, и заранее сдаваясь на милость победителю. Им легче. К тому же им всегда противостояло такое же существо, как и они сами, действительно зачастую великодушно щадящее сдающегося врага, который таким образом переставал быть достойным противником в глазах сильного.
Хлад же не ведал великодушия, но лишь ненависть ко всему живому. Однако Доброгнева не знала ответа и на этот мужской вопрос, который лишь укрепил ее решимость пойти на все. Ценой увечий, здоровья, жизни, наконец, но попытаться сделать все, что в ее силах.
– Перед тем как лечь, привязывай к пальцу колокольчик, – наконец разжала она губы. – Только к безымянному пальцу на правой руке, – зачем она это говорила, девушка и сама не знала, но, не в силах удержаться, продолжала: – И на каждый средний палец вздень кольцо из серебра. Даже на пальцы ног. Четыре кольца и пятый – серебряный крест на груди.
Константин молча кивнул и вновь с надеждой посмотрел на нее.
– И это поможет? – недоверчиво шепнул он.
– Да, – хрипло изрекли очередную ложь ее уста. – Но только если ты сам будешь бороться до конца.
Она не могла сказать, что все это бесполезно и глупо, что спасения нет, а есть только Чудо, которое она попытается ему принести, если, конечно, вообще вернется оттуда живой и если оно есть.
И тут она вспомнила еще одно средство, причем неожиданно даже для самой себя, и решилась сказать об этом вслух, хоть и страшась предстоящего ответа:
– Ты можешь повелеть, чтобы в твоих ногах спал еще один человек. Это может помочь. – И она просяще посмотрела ему в глаза, всем своим существом умоляя сказать «да».
Константин отрицательно покачал головой. Сразу, не раздумывая, и грустно усмехнулся. «Слишком высока цена», – красноречиво ответила эта усмешка.
– Это может быть обреченный на смерть тать, – искала она выход.
– На Руси нет смертной казни, – получила она ответ, и это была правда. Восточные варвары, в отличие от кичащейся своей цивилизованностью, образованностью и культурой средневековой Европы, и впрямь не имели в Правде Ярославичей ни одного преступления, которое каралось бы смертью.
– Или больной, коему уже ничто не поможет, – не сдавалась Доброгнева.
– И это не дело.
– Тогда прощай, – печально вздохнула она, но странное дело, в глубине души испытывая гордость за человека, который очередной раз доказал ей, что она избрала своим названым братом лучшего мужчину в мире, равного которому нет ни по доброте, ни по бескорыстию, ни по верности, ни по отваге.
Не зная, вернется или нет, а если да, то когда и какая, сможет ли принести мало-мальски утешительную новость, она вновь подошла к его изголовью. Чуть помедлив, молча склонилась и поцеловала сухими обескровленными губами в еще бледную, но уже начавшую понемногу розоветь щеку и, не зная, что еще сказать перед разлукой, которая, вполне возможно, могла оказаться вечной, лишь повторила:
– Прощай, названый братец.
Почувствовав, что предательская слезинка сейчас сорвется и упадет прямо на его лицо, она резко отпрянула, но стремительное движение оказалось слишком медленным по сравнению с быстротой соленой капли, и у самого выхода, когда она уже с силой распахнула пред собой дверь, ее успел догнать голос князя:
– Не плачь, сестренка. Мы еще повоюем.
Она выскочила из ложницы, ошпаренная его утешительными словами. Ведь ее утешает именно тот человек, который сам сейчас нуждается в утешении больше всех живущих на этом свете. И в то же время его фраза словно прибавила ей уверенности, и она уже ни секунды не колебалась в своем решении пойти туда, не знаю куда, и принести оттуда то, не знаю что.
Точь-в-точь как в той сказке, которую давным-давно рассказывала ей бабушка. Правда, сказка была совсем не страшная и хорошо заканчивалась. Впрочем, на то она и сказка, иначе их и не придумывали бы люди. Грустную да с плохим концом выдумывать не надо, она уже есть, только называется по-другому – жизнь.

Глава 3
ДОРОГА В НЕВЕДОМОЕ

Там каждой место есть химере;
В лесу – рев, топот, вой и скок:
Кишат бесчисленные звери,
И слышен рык в любой пещере,
В любом кусту горит зрачок...
В. Гюго.


Доброгнева покинула княжий двор в то же утро. Она не знала, когда приключится очередной ночной визит неведомой жути, и потому очень торопилась. Она прихватила с собой небольшой узелок с мужской одеждой, сулею с водой, еще несколько трав, которые могли пригодиться ей в этом опасном путешествии, и каравай хлеба. Вся нехитрая поклажа поместилась в небольшом буравке.
К тому времени девушку уже неплохо знали как в самом Ожске, так и в его окрестностях. И не только знали, но и уважали, а еще слегка побаивались. Страх перед неведомым всегда был силен в людях. Потому рыбак, встретившийся ей на берегу Оки, безропотно отвез ее на другой берег, и уже спустя каких-то полчаса она, углубившись в мрачного вида лесок, остановилась, развязала свой узелок и быстро переоделась в мужскую одежду.
Преобразив в одночасье свой облик, уже не девица, а добрый молодец резво направился в глубь лесной чащи. Был он с виду невысок, худ и узкоплеч, но на широком кожаном поясе его грозно свисал походный нож с удобной рукояткой и массивным, сантиметров в двадцать пять, не меньше, хищным лезвием, до поры до времени таящимся в ладных деревянных ножнах, обтянутых темной кожей безо всякого узорочья. Сафьяновые сапоги слегка жали новоявленному добру молодцу ноги, ибо хоть и соответствовали по размеру, но были несколько узки, да и непривычны для Доброгневы, но идти в лаптях через непролазные болота было бы еще хуже, а потому сызмальства приученная к терпению ведьмачка просто старалась не обращать на это внимания.
К тому же вскоре ей стало не до этого. Лесная чаща все больше хмурилась, начиная замечать незваного пришельца и норовя то хлестнуть низко свисающей веткой по лицу, то подставить подножку, выставив неприятное корневище аккурат под ступню, то сыпануть перезревшей хвоей в глаза. Идти становилось все труднее, а сумерки, невзирая на погожий, хоть и облачный денек, становились все гуще по мере ее продвижения в глубь леса. Он уже ничем не напоминал ни насквозь просвечиваемую солнцем веселую березовую рощу, оживленно шелестящую даже от небольшого ветерка и ластящуюся к человеку, как домашняя кошка, ни строгий, торжественный сосновый бор. Он уже не был похож даже на сумрачный, настороженный ельник, навевающий на человека уныние и тоску.
Все они были близкими для людей, обжитыми, какие больше, какие меньше, а этот внушал страх своей первобытной дикостью и непонятной, но явственно ощущаемой враждебностью. Стоящий перед ней уже чуть ли не стеной черный приземистый осинник вперемешку с такими же низкорослыми елками нервно и пугливо подрагивал, заодно готовясь к решающему нападению, и даже птиц, этих непременных завсегдатаев зеленых общежитий, было не слышно и не видно. Лишь невесть как попавшая сюда одинокая черная ворона, необычайно крупная, одиноко каркала что-то одной ей понятное, но тоже зловещее и угрюмое.
Почва под ногами у Доброгневы понемногу уже расползалась жидкой вязкой грязью, а спустя недолгое время и вовсе начала при каждом шаге тягостно хлюпать и чавкать, как бы выбирая момент для того, чтобы окончательно проглотить и медленно, со вкусом, разжевать жадными беззубыми челюстями незваную гостью.
Даже небо над головой девушки постепенно меняло свой цвет, на глазах превращаясь из светло-бирюзового в тревожное фиолетовое, с густо наложенной поверх свинцово-серой краской низких облаков, сплошной пеленой покрывших солнце.
Сноровисто срубив тоненькую осинку и превратив ее несколькими уверенными ударами ножа в жердь, Доброгнева, уже не спеша, продолжала продвигаться вперед. Чуть ли не на каждом шагу она теперь проваливалась по пояс в густую жижу и чувствовала, как страшно ходит под ногами непрочное сплетение подводных корней и еще чего-то мягкого, готового в любой момент прорваться и с похоронным шелестом мягко пропустить смельчака в бездонную глубь. Останавливаться было нельзя – это она твердо знала и, невзирая на усталость, продолжала упрямо гнать свое измученное тело в насквозь промокшей одеже вперед и вперед, где постепенно забрезжил очередной черный и мрачный осинник, приближение к которому внушало ей маленькую робкую радость.
Она чувствовала, что побеждала в этой первой схватке с силами зла. И злобный болотняник Болотняник – злой дух из славянских поверий, который живет в болоте.

, враждебный человеку еще больше, чем водяной, до сих пор не сделал ни единой попытки утащить ее в глубину своих сумрачных владений, будто пораженный смелостью девушки и лишь безмолвно наблюдавший за ее упрямым продвижением. И ни разу на ее пути не попались пакостливые хохлики Хохлики – чертенята, живущие в болоте.

, словно понимая, что не смогут устоять пред ее безудержной отвагой, и опасаясь потерпеть неудачу. И даже показавшаяся вдалеке болотница Болотница – утопленница, сидящая обычно на огромном цветке кувшинки. Она обольщает путника своей красотой, завлекает его золотом, чтобы утащить к себе в болото.

, уныло сидящая на огромном цветке кувшинки, не стала подманивать Доброгневу, а лишь печально глазела ей вслед своими огромными глазами цвета застарелой ряски и даже открыла было рот, чтобы выкрикнуть какое-то предостережение, но затем передумала и так же молча исчезла в темной стоячей воде, насквозь пропитанной омерзительными запахами гнили и разложения, густо настоянной на них подобно бальзаму смерти.
Она выбралась на относительно сухое место, когда было уже далеко за полдень, устало повалилась на перепревшую, мягко пружинящую под ее легким телом толстую подушку из листвы и хвои и дала себе краткий отдых. Доброгнева имела право такое себе позволить, поскольку то болото, которое она только что прошла, вообще-то не только считалось, но и на самом деле было практически непроходимым. Редкий путник, да и то лишь окончательно заплутав, отваживался на отчаянную попытку пересечь его, которая, как правило, заканчивалась безуспешно. Это были гиблые места, которые не желали смириться с близостью человека, не любили его и изначально были враждебны ему.
Чуть передохнув и лениво сжевав небольшой кусок хлеба, отломленный от каравая, она сделала пару глотков, не больше, из своей сулеи – воду надо было беречь, поскольку в этом лесу она для питья не годилась, тщательно убрала все в свое лукошко и двинулась в дорогу.
Походка ее была уже не совсем уверенной, поскольку дальнейший свой путь она просто не знала.
«За страшным болотом, ежели смельчак только сможет его одолеть, будет обманный лес, а уж в нем, в самой его глуби, заветная поляна.
1 2 3 4 5 6