– И Земля развалится?
– Не только. Я ведь сказал про осколки, улетающие к Солнцу. Они, конечно, для светила мелочь, но ваша звезда на самом деле не очень-то устойчива, и произойдет что-то типа попадания легкой искорки в большой воздушный шар, наполненный водородом. Одним словом, говоря вашим языком, произойдет вспышка сверхновой, причем эта вспышка станет убийственной для всей галактики, которая, в свою очередь, является одним из важнейших стратегических пунктов разумного Космоса, и если Хаосу удастся его захватить, то процесс обязательно пойдет по нарастающей. Словом, это станет его окончательной победой.
– А наши ученые говорят... – начал было Костя, но Алексей Владимирович усмехнулся и перебил его:
– Мало ли что говорят ваши ученые. В чем-то они исходят из неверных предпосылок, в чем-то из неправильно поставленных опытов, в чем-то из неверно понятых законов бытия. Ну, например, скорость света... Она, по мнению ваших ученых, незыблема и одинакова во всех условиях. Но ведь так не бывает. У каждого тела в разных обстоятельствах она меняется. Скорость воды, рвущейся под большим напором из шланга пожарника, одна, а в широкой полноводной реке – совсем другая. Даже у пули скорость абсолютно разная. Я понимаю, что им не довелось измерить быстроту полета фотонов при вспышке сверхновой... Впрочем, мы отвлеклись. – Он выжидающе посмотрел на Костю. – Так да или?..
Константина обожгла неприятная мысль, что тот прекрасно видит все его колебания и отлично сознает его желание оттянуть ту секунду, когда придется сказать одно из двух очень коротких слов.
Причем если прозвучит любое из них – перспективы виделись далеко не радужные. «Нет» – и Земля летит в тартарары. Хотя память-то ему об этой встрече сотрут, следовательно, знать он ничего не будет, но не все ли равно. В глазах этого посланца он останется подонком и жалким трусом. В конце-то концов, если не мы сами, то кто же нас будет выручать? Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. К тому же он – последний. Больше попыток-то нет, а значит, и деваться некуда. Стало быть... Он набрал в грудь воздуха, но не успел выпалить свое коротенькое слово, как собеседник, пытливо вглядывающийся в Костино лицо, нехотя выдавил:
– Вообще-то я могу испросить еще одну попытку. Так что если вы... – он не закончил, но смысл был ясен.
Константин с шумом выпустил воздух, испытывая колоссальное облегчение, а затем, чуть погодя, такой же огромный стыд. За свою трусость, боязнь, за свою душонку, которая в решающую, может быть, самую главную минуту жизни оказалась такой подленькой, гаденькой и мелкой, и даже за ото облегчение, испытанное секундой раньше.
Он даже отвернулся от Алексея Владимировича, стыдясь своей радости, и принялся зачем-то ожесточенно взбивать свою подушку. Та в ответ на столь бурную заботу тут же выдавила из своего чрева парочку пожелтевших от времени куцых перьев. Еще одно попыталось прорваться напрямик сквозь ткань, но застряло на половине дороги. Костя в сердцах выдернул это перо и, машинально теребя его в руках, буркнул:
– Не надо еще одной... Я согласен.
И ему сразу стало как-то легко и покойно. Но главное – теперь он мог спокойно смотреть в глаза Алексею Владимировичу, что он тут же и сделал, добавив:
– Кто знает, вдруг еще хуже кто-нибудь вам попадется. Я готов. – Константин решительно встал со своего места и, выглянув в окно, нервно засмеялся: – К Ряжску подъехали. Символично.
В ответ последовало сухое предложение выйти в тамбур.
У самой двери Алексей Владимирович остановился, пропуская Константина. Тот шагнул вперед, успев попутно удивиться, откуда здесь взялось столько табачного дыма. Однако через секунду он уже понял свою ошибку: дым был чересчур бел для сигаретного и слишком вязок для собственно самого дыма. Больше всего он напоминал туман – густой, вязкий и прохладный, ласково обвивший ноги и целеустремленно стремящийся вверх, чтобы обнять все тело и победно сжать в своих могучих объятиях. В инстинктивной попытке вырваться Константин ценой неимоверных усилий сумел сделать шаг вперед, но какой-то особо нахальный, жирновато-маслянистый клок тумана обволок лицо, плотно, не хуже, чем пластиковый пакет, перекрыв дыхание, и Константин потерял сознание.
Он уже не видел, как Алексей Владимирович, даже не дожидаясь окончания происходившего с Константином, плотно прикрыв за собой дверь тамбура, направился в свое купе. Впрочем, посланец Космоса и не мог поступить иначе. Находиться в жуткой пелене чего-то невообразимого даже для него было весьма чревато. Да и вряд ли он смог разглядеть хоть что-то сквозь непроницаемую завесу белых клубов дыма, которые на самом деле были сгустками времени, спрессованными до такой чудовищной степени, что приобрели свойства пространства.
И уж тем более Константин не мог наблюдать, как посланец Космоса, пребывающий в теле седовласого профессора последний час из трех земных суток, которые были ему отпущены, почему-то безотрывно смотрел в окно купе. То ли он разглядывал неброский российский пейзаж, робкий, отнюдь не кричащий о себе во всеуслышание и тем не менее вызывающий в сердце тихую радость, где тонкие березки застенчиво выглядывали из предрассветного тумана, робко выплывая навстречу стремительно движущемуся поезду и тут же испуганно прячась обратно под белые кружева своей полупрозрачной накидки. А может, он еще и еще раз тщательнейшим образом анализировал свой выбор. Впрочем, как раз здесь ни сомнений, ни колебаний у существа, называвшего себя Алексеем Владимировичем, не было. Из всех тех людей, с которыми ему довелось пообщаться в жесткие, установленные неведомо кем сроки, именно Константин был чуточку порядочнее и чуточку добрее остальных. Более того, он ежедневно занимался достойным делом, которое действительно любил, нес людям радость познания. Лучшего выбора сделать, пожалуй, было и впрямь нельзя. Ила можно? Неужели он проглядел в этой бесконечной веренице лиц другого, значительно более достойного кандидата для эксперимента? Кто знает...
Посланец даже улыбнулся, удивляясь, что за столь недолгое время он успел так свыкнуться с этой неуклюжей оболочкой, бесконечно далекой от подлинного космического совершенства и весьма неудобной, в которой он был вынужден находиться. Даже эмоции у него стали человеческими, включая сомнения. И все-таки хорошо, что через какие-то считанные мгновения с этим телом будет покончено и невидимый тоненький ручеек атомов и частиц, взвившись над Землей, покинет ее, сольется с мириадами других частиц и будет просто ждать.
Отныне им оставалось лишь это, поскольку все, что мог сделать Космос для себя и для людей, он уже сделал. И теперь предстояло только надеяться, что выбранный им человек сумеет справиться с тем неведомым, что ему предстоит, и докажет, что виновником своего неминуемого краха человечество является лишь косвенно, и если бы не мертвенное дыхание Хаоса, то его развитие пошло бы совсем иначе.
К тому же и самому человеку был предоставлен отличный шанс отказаться. Он был в полном праве воспользоваться предложением или нет, хотя как раз тут, честно говоря, всемогущий посланец Космоса так ничего и не понял. То, что человеку стало жаль своей жизни, и без того быстролетной, даже по самым скромным космическим меркам, это как раз понятно. Перспектива и впрямь мрачноватая. В лучшем случае теряешь мало, в худшем – все. Приобретений же никаких. Но странное дело, как только появилась возможность увильнуть, человек все равно сказал «да». А это чудно и необъяснимо. Во всяком случае, логическому объяснению такое поведение не поддавалось, хоть ты тресни, а с эмоциями у посланца было слабовато. Если быть совсем точным, они отсутствовали вовсе за ненадобностью и даже вредностью.
Хотя после всего, что произошло, у посланца Космоса по отношению к Константину, следовательно, и ко всем землянам все-таки появилось некое едва уловимое и совершенно непонятное чувство, которое он и сам затруднялся охарактеризовать. Оно не раскладывалось на составляющие, не поддавалось логике и вообще было очень непонятным. И как ни пытался он понять, что из себя представляет это чувство, но так и не сумел объяснить этого, после чего решил не отвлекаться на неразумный, значит, бесполезный анализ. Так он и не узнал, что испытал к Константину самое простое и обычное УВАЖЕНИЕ.
Он в последний раз выглянул в окно купе, затем поднял вверх руки, счастливо улыбаясь и радуясь своему высвобождению, и тело его на глазах начало как-то истаиваться, растворяясь в воздухе, чтобы через каких-то несколько секунд исчезнуть и бесследно раствориться в пространстве.

Глава 3
С СОЗНАНИЕМ ЧЕСТНО ВЫПОЛНЕННОГО ДОЛГА

Что касается непосредственных плодов и популярности, то в этом отношении мудрость далеко уступает красноречию.
Ф. Бэкон


Лежа на мягких шкурах, Константин некоторое время еще негодовал на себя за то, что мог забыть о таком, но затем перешел к более конструктивным размышлениям: что именно от него хотят те, кто затеял этот загадочный эксперимент, и как исходя из этого ему себя вести?
После длительного анализа он пришел к предварительному выводу, суть которого заключалась в следующем. Либо от него требуется просто примерное поведение с проявлением всех лучших человеческих качеств, либо успешное выполнение какого-нибудь конкретного сверхзадания, а иначе зачем вообще было огород городить. Следовательно, завтра ему, при любом варианте, предстояло приложить все усилия, чтобы уговорить князя и его братьев поехать на дружескую встречу для урегулирования всех споров. К тому же не исключено, что она какая-то важная и, может быть, из-за того, что в подлинной истории она не состоялась, произошли какие-то крупные негативные последствия для всей Руси, Как знать.
Костя начал было припоминать все, что он знал конкретно по истории Рязанского княжества, тем более что он и сам был уроженцем одного из райцентров этой области, но зашел в тупик. Что Карамзин, что Соловьев писали о Рязани крайне мало, занимаясь в основном описанием великокняжеских разборок, когда того или иного правителя изгоняли из Киева, или Владимира, или Новгорода, ставили другого, потом его, в свою очередь, смещали третьи, и так до бесконечности. Впрочем, что-то вертелось у него в голове, причем сам он очень хорошо сознавал, что это настолько серьезно и важно, что просто необходимо вспомнить. Однако никакие отчаянные усилия положительного результата не приносили. И ведь самое обидное заключалось в том, что раньше – в этом он тоже был уверен – Константин хорошо помнил это событие, в котором, между прочим, принимал какое-то участие и его тезка, то бишь он сам.
Полбеды, если оно уже произошло, а как быть, если оно еще не случилось?
Как на грех, он не знал и еще одного немаловажного обстоятельства – в каком году он находится, ну хотя бы примерно. Спрашивать об этом впрямую, так скажут, что крыша поехала, а идти окольными путями ему пока не удавалось. Точнее, он ими и шел, начиная с сегодняшнего пира, но безуспешно, во всяком случае, пока. Приблизительное представление у него, разумеется, было. Во-первых, князь Глеб правит в Рязани, которая после Батыева нашествия так и не восстановила свой статус столицы княжества, уступив ее Переяславлю-Рязанскому. Именно этот город и переименовали при Екатерине II в Рязань. Стало быть, все происходит до татарского ига. С другой стороны, княжество уже обособилось, стало самостоятельным, следовательно, временные рамки еще более сужаются, охватывая приблизительно с тысяча сотого по тысяча двести тридцать седьмой год. А вот дальше оставалось только гадать. Например, Глеб. В истории Рязанского княжества было несколько князей с таким именем, и какой именно из них сейчас у руля – сказать трудно. Имя Ингварь тоже было достаточно распространенным среди рязанских князей, следовательно, ориентироваться по нему также не представлялось возможным.
Словом, информации для более подробного анализа явно не хватало, и, придя к вполне логичному выводу, что утро вечера мудренее, он уснул, лелея тайную надежду, что проснется на своей родной полке в купе под шумный стук колес.
Пробуждение его было не из самых приятных. Целых пять минут он ошалело таращился на своего стремянного Епифана, который, очевидно учитывая походно-полевые условия, исполнял заодно и Должность княжеского постельничего, так сказать, по совместительству. Потом наконец до него дошло, что вчерашнее путешествие по средневековой Рязани далеко не закончилось, и он принялся совершать утреннее омовение.
Поливал ему на руки Епифан, а он, склонившись над тазиком, умывался. Предварительно Костя хотел напомнить своему стремянному, что хорошо бы еще раздобыть и мыла, но потом понял, что если о нем здесь и знали, то только теоретически. Иначе князю и без напоминания подали бы. А о зубной пасте нечего и думать. Не говоря уже о заморских марках, он бы с огромным удовольствием ухватился за тюбик какой-нибудь «Апельсиновой» и даже, на худой конец, не побрезговал бы зубным порошком. Затем новоявленный князь пришел к выводу, что придется на какое-то время позабыть о такой элементарной вещи, как личная гигиена, повздыхал и успокоился, тем более что не успел он даже одеться, как прибежал неугомонный Онуфрий.
Нетерпеливо цыкнув на бедного Епифана, после чего стремянной почти тут же исчез, подобно джинну из лампы Аладдина, боярин в очередной раз приступил к изложению диспозиции, пересказывая в третий раз одну и ту же инструкцию о том, как Косте надлежит себя вести, а главное – не забывать слово Глебово.
Это уже было нечто новенькое, и он насторожился, но Онуфрий интересующую Костю тему затронул лишь вскользь и вновь переключился на нотацию по поводу предстоящих переговоров. Единственное, что понял новоявленный князь, касалось города Переяславля-Рязанского, в котором они сейчас находились и каковой его старший брат любезно обещался отдать Косте.
Но, во-первых, тут уже был князь, который вряд ли откажется от власти, во всяком случае, добровольно, а во-вторых, ему и самому никак не улыбалось править этим городишком.
1 2 3 4 5 6 7