На равных не получилось, он проглотил сразу и посмотрел на меня честными глазами, мол, ничего не ел, сроду не видел никакого мяса или сыра, но я погрозил пальцем.
– Хитришь? Это хорошо… Значит, понимаешь, что отнимать у сеньора нельзя. Ты теперь мой вассал, а я твой сюзерен…
Треск в кустах прервал мое объяснение структуры феодальных отношений. Я поспешно оглянулся, другой рукой нащупывая меч. Через лес в нашу сторону неторопливо бредет коричневая гора, настоящая горилла, с той лишь разницей, что ветви деревьев отстраняет огромной, как бревно, лапищей, а пни и кустарники разбивает палицей размером с половинку фонарного столба.
– Этого еще не хватало, – пробормотал я и пригнулся. – Такого мордоворота угощать не собираюсь… Бобик, тихо! Может быть, пройдет мимо.
Тролль похож на гигантскую гориллу и одновременно – на человека, разве что плечи переразвиты, как у Ронни Колмэна. Да и вообще он похож на Ронни Колмэна, только повыше и с виду поинтеллигентнее, что вообще-то нетрудно, если кто помнит Ронни Колмэна… Я надеялся, что он пройдет мимо, нет во мне азарта бросаться на все, что движется, это рефлекс богомолов, лягушек да рыцарей, а я из того мира, где даже педофилов и демократов принято считать людьми, однако тупой, как мистер Олимпия, тролль заревел и пошел на меня, угрожающе размахивая дубиной.
Бобик зарычал, я сказал властно:
– Сидеть!
Пес с неохотой, но опустил зад на землю. Я воспрянул духом, хотя жуткий низкий рык по-прежнему рождается в горле моего пета. Красные глаза враждебно следят за приближающимся троллем.
– А теперь отступим! – велел я. – За мной!
Я быстро взобрался в седло, мы в десяток конских прыжков очутились за сотню шагов. Пес с огромной неохотой бежал за мной, в глазах сильнейшая обида и немой укор. Даже, как мне показалось, сомнение в моей способности противостоять злу.
Мои пальцы стиснули рукоять молота.
– Сидеть, – велел я псу. Он сел, глядя на меня вопросительно. Я повернулся в седле, тролль упрямо прет за нами, не понимая, что в любой момент можем оказаться вне досягаемости его лап. – А вы, сударь, вышли, как я понимаю, за пределы заповедника, так что можете рассматриваться как дичь или даже как помеха дорожному движению. Весьма интенсивному в это дневное время… Зачитываю ваши права…
Тролль, обнаружив, что мы убежали не так уж и далеко, зарычал и пошел быстрее, тяжело топая широкими, как ноги слона, ступнями. Дубина в его руке начала описывать круговые движения над головой.
– Что за дурак, – пробормотал я. – Не понимает, что я на быстроногом коне, а зеленых здесь нет. Ладно, поработаю орудием эволюции. Она же рука Провидения, Божьего Замысла и все такое.
Молот вырвался из ладони с привычным хлопаньем, удар, треск костей, в синем небе мелькнула бешено вертящаяся ручка. Я вскинул длань, хлопок в ладонь, а тролль еще некоторое время стоял с проломленной грудью, кости пронзили сердце и высунулись из спины. Затем ноги подогнулись, он тяжело рухнул вниз лицом.
– Молодец, – громко сказал я псу, – ты вел себя очень хорошо! Хорошо, это когда слушаешься меня, понял? Запомни, без моей команды и впредь не бросаться! Запомнил?.. Дай я тебя почешу за послушание…
Пришлось слезать, долго чесал, а еще и скормил два куска мяса со специями, что за странный пес, так жрет жареное, тоже мне хыщник. Пес блаженно щурился, морда счастливая. У широкомордых собак, особенно у боксеров, ротвейлеров, морды очень выразительные, так вот по этой морде я увидел, что пес уже принял безоговорочно, или почти безоговорочно, что вожак нашей небольшой стаи – я, все проблемы на мне, а ему надлежит только поддерживать меня везде и во всем… когда позволю.
Еще немного я опасался, что пес восхочет потерзать убитого противника, но, когда он в самом деле направился к троллю, я властно сказал «нельзя», он остановился и, повернув голову, посмотрел на меня с вопросом в глазах. Подозвал к себе, он подбежал ленивой трусцой действующего президента в разгар предвыборной кампании, я похвалил, погладил, торопливо влез в седло и пустил Зайчика рысью.
Пес побежал рядом, я с облегчением перевел дух.
– Ты умный пес, – сказал я громко и уверенно, чтобы он привыкал к моему голосу. – Я – умный феодал, а ты – умный вассал. А теперь посмотрим тебя в галопе…
В галопе он тоже орел: несется длинными прыжками, а когда я велел Зайчику нарастить скорость, пес лишь удлинил прыжки: могучие лапы позволяют бросать тело на расстояние, немыслимое для любой собаки.
Так неслись с полчаса, из-под копыт выскакивали мелкие звери и птицы, в конце концов не утерпел, достал лук Арианта, стрелы здесь особые, три выстрела, и три толстых зайца рухнули в траву, пронзенные стрелами.
Пес ринулся, как черная молния, мгновенно собрал всех трех и подбежал ко мне, глядя преданными глазами.
– Ага, – сказал я, – впишем в твой послужной список, что ты побывал и охотничьей собакой, а то даже охотничьим псом… Вот так и сократим последствия амнезии, как Стивену Сигалу.
С зайцами, подвешенными у седла, ехать как-то неудобно, то ли привязал не так, вскоре начал высматривать хорошее местечко для привала, чтоб и дерево пораскидистее, и ручеек, и травка помягче.
Пес посматривал с ожиданием, но молчит, не напоминает, что зайцев пора уже свежевать, что значит – отрезать голову и сдирать шкуру, а там дальше пьянка у костра, песни под гитару…
– Ты прав, – сказал я замученно, – что за несчастный я человек: конь готов с утра до вечера галопом, пес не отстанет, а у меня задница уже в синяках. Когда же омозолеет, как у черепахи? И ноги тогда станут, видимо, как у кавалериста.
Я слез, расставляя ноги, как Чингисхан, даже как Аттила, радуясь, что Зайчика можно не расседлывать, мой конь и не заметит тяжести седла, пес побегал вокруг дерева, полакал воды из ручья, а затем, сделав круг, как оса, что запоминает место свежевырытой норки, унесся к ближайшему лесу.
Вода ожгла ледяным холодом раскаленные, как в кузнечном горне, ступни, взвился пар. Я сцепил зубы, перетерпел, тут же блаженное чувство от пяток поднялось по голеням к коленям, заполнило прохладой натертые икры. Только теперь я ощутил, что зверски проголодался. Сперва я проголодался там, в седле, а теперь вот снова, немного ожив, ощутил, что голоден, как пес. Только тот унесся в лес, Зайчик с морковным хрустом грызет валуны, и только я должен разделывать, готовить…
К счастью, в мешке отыскался круг сыра, а также пара больших ломтей мяса, зажаренные тушки птиц. Слуги постаралась, хотя я строго предупредил, чтобы не запасали еды на неделю, у меня есть деньги, а останавливаться намереваюсь только в приличных гостиницах, где готовят хорошо. Но у сэра Лембита де Саккалы честные слуги: я им дал целую серебряную монету, и они добросовестно заполнили мешок едой – с хозяйского стола полмешка.

Глава 2

Зайцев я кое-как разделал, но шкур снимать не стал, как и выдирать внутренности. Пес внимательно следил за моими руками, мне в его честных коричневых глазах почудилось сомнение в моем умении красиво и правильно разделывать дичь.
– А я не очень-то и хотел, – заявил я нахально. – Это, собственно, для забавы. Чтобы тебе в пасть бросать кусками, понял? Лови!
Отрезанная голова полетела в воздух по направлению к псу. Он подпрыгнул, схватил на лету, послышался дробный хруст костей, пес сглотнул и выжидающе посмотрел на меня.
– Ничего себе, – сказал я ошарашенно, – ну и косте–дробилка у тебя!.. Тебе любые питбули на один кутний зуб… Ладно, давай лопай это все, а я лучше по-людски…
Насытившись сыром и свежим хлебом, я страстно возмечтал о чашечке кофе, крепкого и горячего, ноздри ощутили его сводящий с ума аромат, губы задвигались, подхватывая капли… и тут неожиданная мысль ударила в голову, как острая стрела. Я сосредоточился, старательно вообразил чашечку с горячим сладким и крепким кофе. Небольшую такую чашку, я из такой пил в теперь давние времена.
На траву плеснуло коричневым, я замер, запах кофе ни с чем не спутаю, неужели удалось, я же сам не верил, я же только страстно желал… действительно страстно…
Да бог с нею, чашкой, я ее держал тысячи раз, но так, видимо, не смог вообразить как надо, а вот кофе, субстанцию намного более сложную, сумел…
Кровь ударила в голову с такой силой, что едва не разломила, как острый нож спелый арбуз. Я поспешно схватил жестяную кружку, взгляд сосредоточен, кофе должен появиться в ней, горячий кофе, крепкий кофе…
С третьей попытки чашка внезапно потяжелела. Запах стал мощнее, насыщеннее. Я поспешно поднес к губам, обжегся, но отхлебнул с жадностью, даже не пытаясь проверить, то ли получилось. Запах не лжет, я привык слышать его из года в год, обжигающая жидкость потекла по пищеводу, мгновенно всасываясь, голова моментально очистилась, я словно стал лучше видеть, слышать, мышцы обрели упругость, а сухожилия стали толще.
– Спасибо, Тертуллиан, – прошептал я. – Мелочь, а приятно… Еще как приятно!
Я выпил три чашки, экспериментируя с крепостью и сладостью. Сердце колотится отчаянно, то ли перепил кофе с непривычки, то ли в самом деле все чувства обострились. Все-таки никогда я не видел так далеко, а сейчас могу рассмотреть вон на том дальнем дереве ползущего жука-оленя, солнце тускло блестит на полированных крыльях… Нет, это наверняка кофе так ударил в голову. Вон даже руки дрожат. То ли от жадности, то ли от перевозбуждения.
Еще пару часов мучился, пытаясь создать конфету, авторучку, наручные часы, шоколадку и много всякой разной чепухи, что приходила в голову, однако то ли во всемирной магической памяти нет таких предметов, то ли у меня не получается вообразить достаточно четко, а кофе сам по себе не столько прост, сколько узнаваем: все-таки кофейное дерево слишком знаменито, чтобы его не занесли во все каталоги, как ботанические, так и медицинские. Возможно, сработало даже не мое четкое представление вкуса напитка, а как раз то, что кофе пережил тысячи и тысячи лет, сохранился если не как подбадривающий напиток, то как реликт древних эпох…
Ободренный, я вернулся к тому, что уже умею: зажигал огонь силой концентрации и желания. Всякий раз это истощало так, будто встаскивал рояль на второй этаж. Куда проще, понятно, с помощью огнива, конечно, так и буду, но могут оказаться случаи, когда огнива не окажется. Или руки будут связаны. Так что я зажигал, затаптывал, переводил дыхание и снова зажигал.
Первое, что выяснил, никаких фейерверков и каскадов жаркого пламени – всего лишь слабый огонек. Если не окажется, чем ему кормиться, сразу же угаснет. Второе – расстояние. Лучше всего удается зажигать вот так: сидя на корточках, огонек вот здесь на сухих стебельках травы. Если поднимаюсь – уже труднее, в смысле мне тяжелее. На шаг от меня – еще труднее.
Максимальное расстояние – два шага. Сколько ни пытался подпалить сухие травинки в трех шагах, чувствовал только тяжесть, ноги слабеют, но огонька нет.
Заночевал на этом же месте, доэкспериментировался до поздней ночи. Впрочем, до турнира две недели, если со спутниками, а вот так на Зайчике, пусть и с псом, да за неделю управлюсь. Если не раньше. Так что запас времени есть…
Ночью явилась Санегерийя. Я торопливо выставил ладони.
– Погоди, погоди!.. Ты можешь сказать, как мне просунуть руку вслед за пальчиком в комнату магии?..
Она рассмеялась, покачала головой.
– Милый, а тебе дверью не отдавит пальцы?
– Но у меня получилось…
– Я знаю. Так получилось, что ты хорошо знаешь то, что есть… есть там…
– Где?
Она замялась, ее очертания на миг размылись, оттуда прозвучал голос:
– Не знаю… Там непонятное, огромное… но и это огромное – только шерстинка на лапке мухи, что на лбу огромного быка… Но там нашлось то, что знакомо и тебе… остальное же… прости, даже я не могу понять и представить… Милый, ты расстроен?
Я не успел ответить, на моих коленях оказалось ее горячее нежное тело. Я поспешно сжал ее в объятиях. Сочное и зовущее тело отозвалось сладким теплом, зов плоти слишком силен, я не гожусь в подвижники, моя плоть несмиряема, последовали сладкие толчки, Санегерийя тихонько рассмеялась, поцеловала в щеку и растаяла.
Некоторое время я находился в двух мирах: с Санегерийей в объятиях, и в то же время понимал, что лежу на куче веток, чтобы не застудиться от холодной земли, на месте костра дотлевают багровые угли, уже подернутые пеплом, приподнял веки и зажмурился от острейшей синевы безоблачного неба, воздух свеж и чист, как поцелуй Тургенева…
Жуткая мысль тряхнула меня с головы до ног и заставила шире распахнуть глаза. А если все вечернее приснилось, как вот Санегерийя, вдруг да насчет кофе только мечта, – я ухватил жестянку и сделал мысленное усилие, как будто вот сейчас создаю этот горячий, черный как деготь напиток, аромат бьет в ноздри…
Жестянка потяжелела, могучий запах ударил в нос и моментально прочистил мозг. Я вдохнул еще и, задержав ароматы в себе, сделал первый глоток. И ликование обрушилось с такой силой, что едва не пустился в пляс.
Оглянулся, похолодел. На том месте, где вчера лег Черный пес, а отныне мой черненький такой Бобик, разлеглась огромная псина неимоверно странной расцветки: серая, как овчарка, только с короткой шерстью. На спине и боках странные полосы, что как будто выходят за пределы тела и тянутся еще на пару шагов. Я протер глаза, пес лежит на двух толстых жердях, накрыв их мощной грудью и брюхом, это они проступили на его коже, тоже ставшей неотличимой от земли. Это я сбоку вижу его отчетливо, да и то больше по тени, но для пролетающего над нами ястреба я сижу у костра один-одинешенек, никого и близко, если не считать коня в двух десятках шагов…
– Ни фига себе, – проговорил я. – Это ж каким тебя педигреем кормили… Не поспешил ли я тебя назвать Бобиком? Все хамелеоны подохнут от зависти! Ну и мимикрист ты, братец, я чуть заикой не стал…
Пес открыл глаз, зевнул, пасть распахнулась все такая же огненная, алмазами блеснули длинные клыки и острые как бритвы зубы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9