Москиты одолевали его, а в сочетании с липкой влажной духотой кровососущие твари выведут из себя любого, не только раздражительного варвара.
— Какую именно удачу ты имеешь в виду? — спросил Басра.
— Улыбка судьбы должна иметь наружность не большого торгового каравана, — ответил варвар. — Желательно, слабоохраняемого.
Торговцев они так и не повстречали, зато наткнулись на небольшой отряд паломников. Они везли богатые подарки и четырех рабов в подношение Среднему храму. Охраняли их очень красивые, гладкие стражники, лоснящиеся от жира, внутреннего и наружного, числом аж двое.
Сперва Басра испугался и уполз на четвереньках, как ящерица. На небольшой поляне, где произошла схватка, стоял крик. Громко бряцало оружие. На стороне варвара были неожиданность и напор. Стражники не уступали благодаря численному превосходству. К тому же стигийское оружие было им более привычно. Они двигались, словно танцевал, и солнце вспыхивало на широких серповидных клинках. Один из стражников норовил подобраться к киммерийцу сзади и полоснуть мечом под ребра. Волнуясь, обливаясь едким потом и подскакивая, Басра грыз от возбуждения стебли папируса и пытался молиться всевозможным богам. Но в голове у него все прыгало и перемешивалось.
В какой-то момент Басра ясно понял — если сейчас этот красивым стражник ударит северянина мечом, его, Басры, приключения закончатся. Причем самым плачевным образом. Как сообщника разбойника его изрубят на месте или, что еще хуже, отвезут в Долину Смерти и принесут в жертву змеемордому жестокому богу. Эта страшная мысль поразила Басру. Страх перед неизбежной участью уничтожил все прочие страхи. Басра выскочил из укрытия, словно камень из пращи, и с копьем наперевес побежал на врагов.
Это случилось очень вовремя. Еще миг, и Конан 6ыл бы ранен в спину. Стражник, уже зашедшей в тыл, услышал вопль Басры и обернулся. Он смекнул, что его новый противник — не воин, потому как Басра держал копье неправильно.
Приняв необычайно эффектную позу, стражник изготовился уйти от копья направленного неумелой рукой, и распороть врагу живот. Но чудесная, неведомая сила, охранявшая Басру, устроила так, что Басра споткнулся, зацепившись ногой о корень. Негр упал головой вперед, далеко вытянув руки с копьём, и наконечник, миновавший защиту опытно-г6 бойца, с хрустом пронзил грудь стражника. Негодующее изумление исказило лицо умирающего, он повалился и замер в неудобной позе.
В следующий миг второй стражник лишился головы. Конан, не переставая скалиться, метнулся в сторону и вытащил за уши из кустов двух богато одетых мужчин.
Басра поднялся и подошел к нему. Голова его кружилась, сердце подпрыгивало, дыхание было чужим — хриплым, клокочущим.
— Ты убьешь их? — спросил он, как мог равнодушно.
— Кром! Я не ем падали и не убиваю безоружных! — проревел варвар; все еще опьяненный схваткой. — Даже если это презренные стигййцы, поклоняющиеся ползучим тварям! Мне не нужна их смерть, мне нужна их одежда и все их добро! Вам понятно, мокрицы?
Стигййцы, к слову сказать, не поняли ни звука, но Конан крайне красноречиво потряс перед их лицами окровавленным оружием. Закатывая глаза от ужаса, паломники принялись раздеваться.
— Ого! Здесь необработанные сапфиры, две золотых лампы, четыре штуки отборного шелка и слоновая кость! — объявил Басра, исследовав тюки и корзины, притороченные к спинам мулов.
Мулы были злые, храпели, толкались и норовили укусить.
— Мы богаты! — ликующе воскликнул Басра и вдруг пустился в пляс.
Никогда раньше с ним не случалось такого. Но радость, вскипевшая в его крови, требовала выхода. И Басра плясал, на ходу изобретая диковинные телодвижения и гортанно вскрикивая при прыжках.
Если Конан устрашил паломников своим грозным видом, то танец разбушевавшегося чернокожего их просто уничтожил. Подвывая от ужаса, голые, они убежали в заросли, прикрывая на ходу срам. Рабы дали стрекача еще раньше, и дальнейшая их участь неизвестна.
— О боги! Я счастлив! Бедный недостойный негр счастлив! — кричал Басра. — Давай уберемся из этих проклятых мест! Вернемся назад, в Ианту!
— А что ты будешь делать со своей долей добычи? — Конан прищурился.
— Открою торговлю.
Чем же будешь торговать? Тон этих вопросов смутил Басру, и радость его поутихла.
— Н… наверное, рабами, — выдавил он с сомнением в голосе. Ничего другого просто не пришло ему на ум.
— Разве участь этих людей ничему тебя не научила? — удивился варвар. — Разве тебе хочется быть ограбленным и убитым из-за жалкой выручки, которую можно пропить за один вечер? Разве ты, Басра, хочешь потерять свободу, которую ты только
что обрел? Поверь мне, работорговцы — те же рабы. Только они об этом не знают, поэтому их судьба еще хуже. Одумайся, глупый. Сегодня ты стал настоящим воином, и сразу хочешь скатиться до жалкого алчного торгаша.
— Подумаешь! — возразил Басра. — Чего особенного я сделал? Змея была куда опаснее этого наемника.
— Ты одолел кумуди, спасая собственную жизнь. А на охранника бросился, чтобы помочь мне, своему товарищу. Это гораздо почтеннее.
— Да? — Басра вдруг вспомнил, что именно заставило его атаковать стражника, и ему стало стыдно.
— Наверное, ты прав, — пробормотал он. — А глупый негр опять сморозил чепуху. Научи глупого негра. Скажи, как лучше распорядиться добычей.
— Я скажу. Мы отвезем ее в Долину Смерти и отдадим в храм, куда она и должна была попасть.
— Что? — Басра не поверил собственным ушам.
— Очень просто, — Конан ухмыльнулся. — Богатым дарителем будешь ты. А впридачу к подаркам будет невольник. Белый, сильный невольник. То есть — я.
— О боги! Что замыслил этот безумец! — Басра плюхнулся на землю и обхватил голову руками.
Если мы поступим таким образом, нам будет проще найти туранскую девушку, — пояснил киммериец. — Ты отдашь меня одному из жрецов по имени Татхэб. Понаблюдав за ним, мы узнаем, что случилось с дочерью моего друга.
* * *
— Как случилось, что моя волшба перестала действовать на тебя, Балзу? — спрашивал
Татхэб, сидя на трехногом высоком табурете.
— Вряд ли ты наймешь, — отвечала Балзу.
— Если ты постараешься объяснить, то пойму.
— Для тебя жизнь — сплошная цепочка хитростей, заклинаний и жестоких ритуалов. — Балзу на миг закусила губу. — Ты не поймешь, потому что жестокий демон, которому ты служишь, не позволит тебе этого.
Балзу стояла босыми ногами на лущеном крупном горохе. Горошины постепенно впивались ей в ступни, причиняя тупую ноющую боль.
— Это не пытка, — пояснил Татхэб, рассыпая горох по полу, — это способ снять доспехи с твоего сознания. Конечно, ты сама виновата в том, что мне приходится применять подобные меры. Ты неискренна со мною, туранка.
Балзу спокойно разулась и встала на горох, Но это была не покорность, а скорее наоборот, очередная дерзость. Демонстрация превосходства. Женщины любят демонстрировать превосходство. Догадываясь о подобном течении событий, Татхэб выпил дозу так называемого «напитка мудрецов — особого зелья, создающего иллюзию успокою и отрешенности. Вскоре он ощутил, что пресловутая «мудрость» — одно из названий сонного отупения. Но не огорчился — из-за действия того же напитка.
— Великий Сет, владыка владык, не хочет, чтобы верный его слуга достигал законы жизни? За одно это утверждение тебя искупали бы в кипящем масле, — проговорил он медленно и усмехнулся.
— Конечно, он этого не хочет, — Балзу переступила на месте, отчего боль на мгновение сделалась резкой. — Ведь в противном случае ты отошел бы от него. Жестокость, без которой не мыслима его власть, — не признак силы. Напротив, это еще одна слабость. У каждого из вас под сердцем спит змея.
Когда придет время, змея проснется и укусит. Жертва слаба, но истязатель всегда слабее — он сам несет в себе свою гибель.
— Большей глупости я не слыхал, — Татхэб утер лоб. Паузы между словами в его речи становились все длиннее и длиннее.
Напри, жестокий тиран, правил моей страной. Это было не так уж давно. Он умер, наблюдая за казнью своей служанки. Казнь была страшной, она состояла из множества различных пыток. Напри упивался зрелищем. Когда мука несчастной достигла наивысшей степени, у него в голове лопнули сосуды. Кровь полилась из его глаз. Он скончался раньше приговоренной, а крик его заглушил ее стоны.
— Должно быть, он был просто слабак, — проговорил Татхэб, еле ворочая языком.
— Он был могучий воин и сильный мужчина, — возразила Балзу. — Но при этом, конечно, он был слабак.
Жрец с усилием мотнул головой.
— Вот пример многозначительной бессмыслицы, — заявил он. — Первая часть твоего утверждения противоречит второй и наоборот. Вернемся к моему вопросу. Как случилось, что ты ушла из-под моей власти? Если это такой важный секрет, может быть, стоит позвать палачей?
— В любом случае этим все закончится, — сказала Балзу без тени страха в голосе. — Но секрета тут нет. Ты помнишь утро накануне твоего отъезда, вернее — бегства из Султанапура?
— Стану я помнить всякий вздор!
— Я попала в плен к тебе почти добровольно. Я была готова петь тебе песнь любви, играть на твоей флейте, обвивать тебя, как лоза обнимает дерево… Я пришла в твой кабинет подарить тебе ласку. Ты сидел за столом и считал что-то, щелкая абаком. В глазах твоих горели золотые монеты. Я хотела коснуться сокровенной части твоего тела, мои губы шептали твое имя… А ты отстранил меня, как назойливую кошку, отодвинул, как предмет без тепла и души. Вот тогда твои чары и прекратили действовать.
Татхэб некоторое время слушал завывание ветра в потайных трубах. Ему хотелось рассмеяться, но нижняя часть его лица сделалась твердой, как каменная маска.
— Не может быть, — хрипло вымолвил он. — Ты все врешь, нарочно, чтобы я сошел с ума от досады… Погоди же. Сегодня ночью с тобой случится кое-что пострашнее, чем обыкновенные пытки. Участь служанки этого глупого Напри покажется тебе сладкой…
Сказав так, Татхэб спустился с табурета. К его горлу подкатилась дурнота, лоб покрылся испариной.
— Стражник проследит, чтобы ты простояла на горохе до вечера, — злобясь, сказал он. — У тебя будет еще время подумать о своем жребии…
— Изнасилование души гораздо болезненнее всяких пыток, — тихо молвила Балзу.
— О, как ты права! — бросил он и вышел, пошатываясь. Покинув каменное сооружение и стремясь поскорее оказаться на воздухе, — то ли от злости, то ли от зелья, — он забыл, что снаружи жарит солнце, а единственное место в тени занято кольями с насаженными на них жрицами и рабынями. Зрелище казнимых рабынь сперва очень радовало Татхэба — они не умели держаться с достоинством, кричали, вырывались, отдавались агонии, совершенно не сдерживаясь. Но рабыни очень скоро утратили разум. Боль быстро пожрала их ничтожные души. Теперь они возбуждали не больше, чем коровы на бойне.
Рядом со входом дежурил новый раб Татхэба — несуразный верзила с выпуклыми мышцами и длинными волосами. Он был немой и кажется дурачок. Подаривший его паломник уверял, что раб не буйный. В самом деле, он бросался исполнять приказы, понимая их с полуслова. А как великолепно он орудовал плеткой, разгоняя тысячеголовую толпу перед носилками Татхэба!
Телохранитель был нужен жрецу, как никогда. Конечно, его кандидатуру многие поддержат. Но будут и враги. Не для того Татхэб провернул эту сложную интригу, чтобы его зарезали на ступенях храма, который он уже привык считать своим
Приказав немому следовать за собой, Татхэб пересек алтарь страдания и вошел в дверь, устроенную в задней лапе второго каменного льва. В одном из верхних ярусов этого сооружения находились его личные покои.
Здесь он держал змею, полученную от заклинателя Хутту. Сейчас она уже ничем не напоминала ту жалкую иссохшую мумию, какой предстала перед Татхэбом в первый раз, когда тот получил ее из рук своего учителя. Теперь это был раскормленный гад с лоснящейся желто-черной Шкурой. Изумрудный его глаз горел дьявольским огнем и никогда не закрывался, Даже когда змея спала. Татхэб видел в темноте эту пылающую зеленую точку, которая денно и нощно напоминала ему о том, что даже если может утомиться и задремать животное, в чем теле помещаётся дух божества, само божёство остаётся недреманным и вечно бодрым. Мертвый глазок стал желтым и холодно наблюдал за всем происходящим вокруг.
Завидев Татхэба, змея подползала к нему и принималась, как бы шутя, обвиваться вокруг его тела. Добравшись до головы жреца, она клала плоскую морду ему на плечо и блаженно щурилась. Змее нравилось прикосновение теплого человеческого тела, а дрожь ужаса, которая пробегала по этому телу, когда взгляд Татхэба встречался со взглядом божества, вызывала ответный трепет в длинном теле змеи.
— Скоро, — пробормотал Татхэб, принимая ласки своего страшного питомца, — скоро, дорогой, ты познаешь плоть юной девушки, которая носит в своем сердце умение любить… Скоро ты выпьешь из нее это умение и навсегда наполнишь ее душу мертвящим холодом… Какая чудная жрица для великого Сета получится из этой туранки!
Змея чуть приподняла голову и медленно покачала ею из стороны в сторону, словно хотела выказать одобрение. Татхэб никогда не мог понять, что из произносимого им змея понимает, а что воспринимает просто как некие колебания воздуха, производимые тем, кто дает ей молоко и кровь.
Впрочем, сейчас было не время задаваться подобными вопросами. Близились сроки, исполнения которых Татхэб ожидал с таким жгучим нетерпением.
Пламенное стигийское солнце медленно опускалось в воды Стикса. Становилось темно. Богиня-ночь раскинула над Стигией широкое черное покрывало, усеянное точками звезд. Луна еще не начала своего пути по небосклону — она взойдет позднее. От волнения у Татхэба лязгали зубы, и он невольно потянулся за эликсиром «мудрости». Лишь бы не показать перед божеством и его будущей жрицей (или жертвой?) своей человеческой слабости… Потому что в глубине души — и Татхэб знал об этом — он так и остался нелюбимым сыном властной матери-шлюхи, которая была так щедра на пощечины.
1 2 3 4 5 6 7