https://wodolei.ru/catalog/mebel/uglovaya/tumba-s-rakovinoj/
и легче было отыскать чувствительную струнку в ее сердце, нежели хлопья пыли под ее креслом.
После всего, что говорилось у г-жи Тифен, Сильвии невозможно было отступить перед расходом в триста франков. Всю первую неделю она поэтому посвятила столь развлекавшему Пьеретту заказыванию платьев, примерке их, выбору сорочек, кройке нижних юбок, которые шились портнихами, ходившими работать поденно. Пьеретта шить не умела.
— Хорошо же ее воспитывали, нечего сказать! — говорил Рогрон. — Ты, стало быть, кошечка, ничего не умеешь делать?
Пьеретта, умевшая только быть нежной и любить, в ответ по-детски пожимала плечами.
— Что же ты делала в Бретани? — спросил ее Рогрон.
— Играла! — простодушно отвечала она. — И все со мной играли. И бабушка и дед, все мне рассказывали сказки. Ах, они меня очень любили!
— Э! Да ты там жила-прохлаждалась, как сыр в масле каталась, — заметил Рогрон.
Пьеретта не поняла этого ходячего шуточного выражения улицы Сен-Дени и только удивленно раскрыла глаза.
— Глупа, как пень, — сказала Сильвия, обращаясь к мадемуазель Борен, искуснейшей швее в Провене.
— Да ведь она еще маленькая! — ответила мастерица, взглянув на Пьеретту, повернувшую к ней свою хорошенькую лукавую мордочку.
Пьеретта льнула больше к швеям, чем к обоим своим родственникам; она охотно смотрела, как они работают, была с ними мило шаловлива, так и сыпала забавными словечками — цветами детства, которые уже успели робко сникнуть в присутствии Рогрона и Сильвии, любивших внушать своим подчиненным спасительный трепет. Мастерицы были от Пьеретты в восторге. Но, заботясь о нарядах своей кузины, Сильвия не обходилась без жестоких попреков.
— Девчонка влетит нам в копеечку, — говорила она брату, — Да стой же ты, детка, смирно! Ведь это не для меня, а для тебя шьется, черт побери! — твердила она Пьеретте, когда с той снимали мерку.
— Не мешай работать мадемуазель Борен, платить ей придется поденно и не из твоего кармана, — говорила Сильвия, заметив, что девочка о чем-то спрашивает швею.
— Сударыня, — обращалась к Сильвии мадемуазель Борен, — нужно ли здесь прошить стежкой?
— Да, да, шейте покрепче, у меня нет ни малейшей охоты то и дело заказывать такое приданое.
С нарядами кузины повторилась та же история, что и с отделкой дома. Пьеретту решили одеть не хуже девочки г-жи Гарслан. Ей купили модные коричневые башмачки со шнуровкой, как у маленькой Тифен; тончайшие бумажные чулки, корсет из лучшей мастерской, голубое репсовое платье, красивую пелерину, подбитую белой тафтой, — все с той же целью — перещеголять дочь г-жи Жюльяр-младшей. И белье должно было соответствовать платью, — так опасалась Сильвия острого взгляда мамаш и их придирчивого осмотра. Пьеретте сшили хорошенькие мадаполамовые сорочки. Мадемуазель Борен сообщила, что дочки супрефекта носят панталоны из бумажной ткани с вышитыми оборочками — последний крик моды. Пьеретте тоже сделали панталоны с оборочками. Для нее заказали прелестный синий бархатный капор на белом шелку, точно такой же, как у маленькой Мартене. Словом, она стала самой очаровательной девочкой во всем Провене. В воскресенье после обедни, по выходе из церкви, все дамы целовали ее. Госпожи Тифен, Гарслан, Галардон, Офре, Лесур, Мартене, Гепен, Жюльяр без ума были от прелестной бретоночки. Этот успех льстил самолюбию старухи Сильвии, которая благотворительствовала из тщеславия, а вовсе не из добрых чувств к Пьеретте. Но Сильвия должна была в конце концов почувствовать себя задетой успехом кузины, и вот из-за чего: то и дело ее просили отпустить Пьеретту в гости, и она отпускала ее из желания похвастать своей воспитанницей перед провенскими дамами. Пьеретту звали на детские обеды или поиграть с детьми. Она пользовалась несравненно большим успехом, чем сами Рогроны. Видя, что все приглашают Пьеретту к себе, а к ним, Рогронам, никто не ходит, Сильвия обиделась. Простодушная девочка не скрывала, как много удовольствия получала она в домах г-жи Тифен, Мартене, Галардон, Жюльяр, Лесур, Офре, Гарслан, которые были так приветливы, так не похожи на ее придирчивых родственников. Мать радовалась бы радости своего дитяти, но Рогроны взяли в свой дом Пьеретту, думая не о ней, а только о себе: ими руководили отнюдь не родительские чувства, а гнусное себялюбие и своего рода эксплуататорский торгашеский расчет.
Прекрасный гардероб, праздничные платья и платья для будней положили начало несчастьям Пьеретты. Как все дети, привыкшие резвиться на воле, неистощимые на всякие выдумки, она с ужасающей быстротой изнашивала башмаки, туфли, платья и модные панталоны с оборочками. Если мать журит своего ребенка, она думает только о нем; слова ее полны мягкости и становятся суровыми лишь тогда, когда она доведена до крайности и ребенок сильно провинился; но для родственников Пьеретты важный вопрос об одежде сводился к вопросу о затратах: суть была в деньгах, а не в Пьеретте. У детей тонкий нюх на недостатки тех, кто их воспитывает; они великолепно чувствуют, любят ли их, или только терпят. Чистые сердца чувствительней к оттенкам, нежели к контрастам: дети, еще не понимая, что такое зло, безошибочно знают, когда оскорбляется чувство прекрасного, заложенное в них самой природой. Все замечания, которые навлекала на себя Пьеретта — о благовоспитанности, необходимой для молодой девицы, о скромности и бережливости, — были лишь переводом основного мотива: «Пьеретта разоряет нас!» Такое брюзжание, имевшее роковые последствия для Пьеретты, вернуло холостяка и старую деву в прежнюю, привычную для этих лавочников колею, из которой их временно выбило водворение в Провене; и теперь все их свойства должны были распуститься пышным цветом. Привыкнув командовать, распоряжаться, делать замечания и распекать приказчиков, Рогрон с сестрой тосковали, лишившись своих жертв. Мелкие людишки любят тиранствовать, чтобы пощекотать себе нервы, тогда как великие души жаждут равенства и подвигов человеколюбия. И вот существа ограниченные, стремясь возвысить себя над своими ближними, начинают либо травить их, либо благодетельствовать им; они могут доказать себе свое могущество, проявляя власть над другими — жестокую или милосердную, в зависимости от своих склонностей. Прибавьте к этому рычаг личной выгоды — и вы получите ключ к пониманию большинства социальных явлений. Пьеретта стала чем-то существенно необходимым в жизни своих родственников. Со времени ее приезда Рогроны сперва были очень заняты ее гардеробом, потом развлечены новизной совместной жизни с кем-то посторонним. Все, что ново, будь то чувство или даже власть, лишь постепенно укладывается в соответствующую форму. Сначала Сильвия называла Пьеретту «деточкой», но вскоре «деточку» заменила просто «Пьереттой». Замечания, сперва кисло-сладкие, постепенно становились все более суровыми и резкими. А раз став на этот путь, брат и сестра стремительно двинулись вперед: скуки как не бывало! Тут был не заговор злых и жестоких людей, а безотчетная страсть к тупому мучительству. И брат и сестра считали, что заботятся о Пьеретте, как прежде считали, что заботятся об учениках в своей лавке. Пьеретта, в противоположность черствым Рогронам, была наделена обостренной чувствительностью, подлинной и благородной, и до ужаса боялась упреков; они так болезненно ее задевали, что на ее чистые глазки тотчас же навертывались слезы. Ей стоило неимоверных усилий подавить в себе свою очаровательную резвость, которая так нравилась всем посторонним; она давала ей волю лишь в гостях, при своих маленьких подругах и их маменьках; но дома уже за первый месяц она стала такой вялой, что однажды Рогрон спросил у нее, не больна ли она. При этом неожиданном вопросе она убежала в сад, чтобы выплакаться на берегу реки, уносившей ее слезы, как сама она впоследствии унесена была потоком социальной жизни. В один погожий день, бегая и играя у г-жи Тифен, Пьеретта, как ни остерегалась, зацепила и порвала свое праздничное репсовое платье. Она разрыдалась, предвидя жестокий выговор, ожидавший ее дома. Ее стали расспрашивать, и у нее сквозь рыдания вырвалось несколько слов об ее ужасной двоюродной сестре. Прекрасная г-жа Тифен, найдя у себя кусок такого же репса, собственноручно исправила повреждение. Мадемуазель Рогрон узнала о «подвохе», как она выразилась, который ей «подстроила эта проклятая девчонка», и с той поры больше не отпускала Пьеретту в гости к провенским дамам.
Жизнь в Провене, по-новому сложившаяся для Пьеретты, распалась на три периода, резко отличных друг от друга. Первый период, относительно счастливый, хотя и омрачавшийся постоянно то холодной лаской холостяка или старой девы, то их обидными до боли поучениями, длился три месяца. Только в этот первый период пребывания Пьеретты в Провене, жизнь еще не казалась ей невыносимой, но он пришел к концу, когда ей запретили ходить к маленьким подругам, так как якобы необходимо было начать учиться всему, что полагается знать благовоспитанной девице.
Винэ и полковник наблюдали внутреннее брожение, вызванное у Рогронов приездом Пьеретты, следили за ним с настороженностью лисицы, которая, собравшись залезть в курятник, вдруг обнаруживает там чье-то неожиданное присутствие. Чтобы не вызвать подозрений у мадемуазель Сильвии, они являлись лишь изредка, вступали в беседу с Рогроном под разными предлогами и внедрялись в дом при помощи таких тонких и ловких приемов, которым мог бы позавидовать даже великий Тартюф. Полковник и стряпчий были в гостях у Рогронов вечером того самого дня, когда Сильвия резко отказалась отпустить Пьеретту к прекрасной г-же Тифен. Услышав об этом отказе, они переглянулись, как люди, хорошо знающие Провен.
— Тифенша, несомненно, хотела подстроить вам каверзу, — заявил стряпчий. — Мы уж не раз предупреждали Рогрона о том, что это может случиться. От таких людей ничего хорошего не дождешься.
— Чего уж ждать от антинациональной партии! — перебил стряпчего полковник, подкручивая усы. — Мы давно бы открыли вам глаза, да боялись, как бы вы не подумали, что, отзываясь о них дурно, мы руководствуемся злобой. Но если вы любите перекинуться в картишки, мадемуазель, почему бы вам время от времени не сыграть вечерком партию в бостон у себя дома? Неужели никого нельзя найти вместо этих идиотов Жюльяров? Мы с Винэ играем в бостон, да и четвертый игрок в конце концов найдется. Винэ может познакомить вас со своей женой, она очень приятная особа и к тому же урожденная Шаржбеф. Не будете же вы, как эти кикиморы из верхнего города, требовать роскошных туалетов у милой молодой женщины, которая занята своим хозяйством, вынуждена из-за подлости своей семьи все делать сама и соединяет в себе мужество льва с кротостью ягненка!
Сильвия Рогрон улыбнулась, показав свои длинные желтые зубы, и полковник храбро, даже не без любезности в лице, выдержал это страшное зрелище.
— Если нас будет только четверо, партию в бостон каждый вечер не составишь, — сказала Сильвия.
— Чем может быть занят такой старый ворчун, как я, которому только и остается, что проедать свою пенсию? И стряпчий по вечерам всегда свободен. К тому же у вас начнут бывать и другие, ручаюсь вам, — прибавил Гуро с загадочным видом.
— Стоит вам только открыто выступить против провенских сторонников правительства и дать им отпор, — сказал Винэ, — и вы сразу увидите, как вас полюбят в городе и сколько у вас окажется приверженцев. Тифены будут в бешенстве, когда в противовес их салону вы заведете свой собственный. Ну что ж! Мы посмеемся над теми, кто над нами смеется. «Шайка», кстати сказать, не очень-то стесняется в отношении вас.
— А что такое? — спросила Сильвия, В провинции имеется несколько клапанов, через которые сплетни просачиваются из одного круга общества в другой. Винэ известно было все, что говорилось о галантерейщиках в салонах, откуда оба они были окончательно изгнаны. Заместитель судьи археолог Дефондриль не принадлежал ни к одной из партий. Он, как и некоторые другие лица, ни к какой партии не принадлежавшие, передавал по провинциальной привычке все, что ему говорили, а Винэ извлекал пользу из этой болтливости. Хитрый стряпчий, повторяя насмешливые замечания г-жи Тифен, еще подбавлял к ним яду. Растолковав Рогрону и Сильвии, как при помощи коварных уловок их превращали во всеобщее посмешище, он возбудил гнев и мстительность в этих двух черствых натурах, искавших пищи для своих мелких страстей.
Спустя несколько дней Винэ привел свою жену — хорошо воспитанную, застенчивую особу, не красавицу, но и не дурнушку, очень кроткую и живо чувствующую свое несчастье. Г-жа Винэ была белокурая, просто одетая женщина, несколько утомленная хлопотами по своему скудному хозяйству. Только такая кроткая женщина и могла прийтись Сильвии по вкусу. Г-жа Винэ стерпела чванный тон старой девы и, привыкнув к покорности, подчинилась и ей. Ее выпуклый лоб, тихий и нежный взгляд, все ее лицо с нежным румянцем отмечено было печатью глубокого раздумья и чуткости, которые у женщины, привыкшей страдать, кроются под ненарушимым молчанием. Вскоре на судьбе Пьеретты сказалось влияние, приобретенное в доме ловким Винэ и полковником, который рассыпался перед Сильвией в любезностях, делая вид, что она победила в нем суровость воина. Пьеретта, резвая, как белочка, жила теперь взаперти, а если выходила из дому, то лишь в сопровождении старой девы; ее ежеминутно одергивали: «Не трогай этого, Пьеретта!» — и изводили наставлениями о том, как нужно себя держать. Пьеретта слегка сутулилась, и Сильвия больно хлопала ее по спине, желая, чтобы девочка держалась так же прямо, как она сама, — точно солдат, вытянувшийся во фрунт перед своим полковником. Жизнерадостная и вольная дочь Бретани научилась сдерживать свои порывы и стала походить на автомат.
Однажды вечером — вечер этот положил начало второму периоду — Пьеретта, которую трое завсегдатаев не видели с самого своего прихода, вошла в гостиную, чтобы поцеловать перед сном своих родственников и пожелать всем спокойной ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
После всего, что говорилось у г-жи Тифен, Сильвии невозможно было отступить перед расходом в триста франков. Всю первую неделю она поэтому посвятила столь развлекавшему Пьеретту заказыванию платьев, примерке их, выбору сорочек, кройке нижних юбок, которые шились портнихами, ходившими работать поденно. Пьеретта шить не умела.
— Хорошо же ее воспитывали, нечего сказать! — говорил Рогрон. — Ты, стало быть, кошечка, ничего не умеешь делать?
Пьеретта, умевшая только быть нежной и любить, в ответ по-детски пожимала плечами.
— Что же ты делала в Бретани? — спросил ее Рогрон.
— Играла! — простодушно отвечала она. — И все со мной играли. И бабушка и дед, все мне рассказывали сказки. Ах, они меня очень любили!
— Э! Да ты там жила-прохлаждалась, как сыр в масле каталась, — заметил Рогрон.
Пьеретта не поняла этого ходячего шуточного выражения улицы Сен-Дени и только удивленно раскрыла глаза.
— Глупа, как пень, — сказала Сильвия, обращаясь к мадемуазель Борен, искуснейшей швее в Провене.
— Да ведь она еще маленькая! — ответила мастерица, взглянув на Пьеретту, повернувшую к ней свою хорошенькую лукавую мордочку.
Пьеретта льнула больше к швеям, чем к обоим своим родственникам; она охотно смотрела, как они работают, была с ними мило шаловлива, так и сыпала забавными словечками — цветами детства, которые уже успели робко сникнуть в присутствии Рогрона и Сильвии, любивших внушать своим подчиненным спасительный трепет. Мастерицы были от Пьеретты в восторге. Но, заботясь о нарядах своей кузины, Сильвия не обходилась без жестоких попреков.
— Девчонка влетит нам в копеечку, — говорила она брату, — Да стой же ты, детка, смирно! Ведь это не для меня, а для тебя шьется, черт побери! — твердила она Пьеретте, когда с той снимали мерку.
— Не мешай работать мадемуазель Борен, платить ей придется поденно и не из твоего кармана, — говорила Сильвия, заметив, что девочка о чем-то спрашивает швею.
— Сударыня, — обращалась к Сильвии мадемуазель Борен, — нужно ли здесь прошить стежкой?
— Да, да, шейте покрепче, у меня нет ни малейшей охоты то и дело заказывать такое приданое.
С нарядами кузины повторилась та же история, что и с отделкой дома. Пьеретту решили одеть не хуже девочки г-жи Гарслан. Ей купили модные коричневые башмачки со шнуровкой, как у маленькой Тифен; тончайшие бумажные чулки, корсет из лучшей мастерской, голубое репсовое платье, красивую пелерину, подбитую белой тафтой, — все с той же целью — перещеголять дочь г-жи Жюльяр-младшей. И белье должно было соответствовать платью, — так опасалась Сильвия острого взгляда мамаш и их придирчивого осмотра. Пьеретте сшили хорошенькие мадаполамовые сорочки. Мадемуазель Борен сообщила, что дочки супрефекта носят панталоны из бумажной ткани с вышитыми оборочками — последний крик моды. Пьеретте тоже сделали панталоны с оборочками. Для нее заказали прелестный синий бархатный капор на белом шелку, точно такой же, как у маленькой Мартене. Словом, она стала самой очаровательной девочкой во всем Провене. В воскресенье после обедни, по выходе из церкви, все дамы целовали ее. Госпожи Тифен, Гарслан, Галардон, Офре, Лесур, Мартене, Гепен, Жюльяр без ума были от прелестной бретоночки. Этот успех льстил самолюбию старухи Сильвии, которая благотворительствовала из тщеславия, а вовсе не из добрых чувств к Пьеретте. Но Сильвия должна была в конце концов почувствовать себя задетой успехом кузины, и вот из-за чего: то и дело ее просили отпустить Пьеретту в гости, и она отпускала ее из желания похвастать своей воспитанницей перед провенскими дамами. Пьеретту звали на детские обеды или поиграть с детьми. Она пользовалась несравненно большим успехом, чем сами Рогроны. Видя, что все приглашают Пьеретту к себе, а к ним, Рогронам, никто не ходит, Сильвия обиделась. Простодушная девочка не скрывала, как много удовольствия получала она в домах г-жи Тифен, Мартене, Галардон, Жюльяр, Лесур, Офре, Гарслан, которые были так приветливы, так не похожи на ее придирчивых родственников. Мать радовалась бы радости своего дитяти, но Рогроны взяли в свой дом Пьеретту, думая не о ней, а только о себе: ими руководили отнюдь не родительские чувства, а гнусное себялюбие и своего рода эксплуататорский торгашеский расчет.
Прекрасный гардероб, праздничные платья и платья для будней положили начало несчастьям Пьеретты. Как все дети, привыкшие резвиться на воле, неистощимые на всякие выдумки, она с ужасающей быстротой изнашивала башмаки, туфли, платья и модные панталоны с оборочками. Если мать журит своего ребенка, она думает только о нем; слова ее полны мягкости и становятся суровыми лишь тогда, когда она доведена до крайности и ребенок сильно провинился; но для родственников Пьеретты важный вопрос об одежде сводился к вопросу о затратах: суть была в деньгах, а не в Пьеретте. У детей тонкий нюх на недостатки тех, кто их воспитывает; они великолепно чувствуют, любят ли их, или только терпят. Чистые сердца чувствительней к оттенкам, нежели к контрастам: дети, еще не понимая, что такое зло, безошибочно знают, когда оскорбляется чувство прекрасного, заложенное в них самой природой. Все замечания, которые навлекала на себя Пьеретта — о благовоспитанности, необходимой для молодой девицы, о скромности и бережливости, — были лишь переводом основного мотива: «Пьеретта разоряет нас!» Такое брюзжание, имевшее роковые последствия для Пьеретты, вернуло холостяка и старую деву в прежнюю, привычную для этих лавочников колею, из которой их временно выбило водворение в Провене; и теперь все их свойства должны были распуститься пышным цветом. Привыкнув командовать, распоряжаться, делать замечания и распекать приказчиков, Рогрон с сестрой тосковали, лишившись своих жертв. Мелкие людишки любят тиранствовать, чтобы пощекотать себе нервы, тогда как великие души жаждут равенства и подвигов человеколюбия. И вот существа ограниченные, стремясь возвысить себя над своими ближними, начинают либо травить их, либо благодетельствовать им; они могут доказать себе свое могущество, проявляя власть над другими — жестокую или милосердную, в зависимости от своих склонностей. Прибавьте к этому рычаг личной выгоды — и вы получите ключ к пониманию большинства социальных явлений. Пьеретта стала чем-то существенно необходимым в жизни своих родственников. Со времени ее приезда Рогроны сперва были очень заняты ее гардеробом, потом развлечены новизной совместной жизни с кем-то посторонним. Все, что ново, будь то чувство или даже власть, лишь постепенно укладывается в соответствующую форму. Сначала Сильвия называла Пьеретту «деточкой», но вскоре «деточку» заменила просто «Пьереттой». Замечания, сперва кисло-сладкие, постепенно становились все более суровыми и резкими. А раз став на этот путь, брат и сестра стремительно двинулись вперед: скуки как не бывало! Тут был не заговор злых и жестоких людей, а безотчетная страсть к тупому мучительству. И брат и сестра считали, что заботятся о Пьеретте, как прежде считали, что заботятся об учениках в своей лавке. Пьеретта, в противоположность черствым Рогронам, была наделена обостренной чувствительностью, подлинной и благородной, и до ужаса боялась упреков; они так болезненно ее задевали, что на ее чистые глазки тотчас же навертывались слезы. Ей стоило неимоверных усилий подавить в себе свою очаровательную резвость, которая так нравилась всем посторонним; она давала ей волю лишь в гостях, при своих маленьких подругах и их маменьках; но дома уже за первый месяц она стала такой вялой, что однажды Рогрон спросил у нее, не больна ли она. При этом неожиданном вопросе она убежала в сад, чтобы выплакаться на берегу реки, уносившей ее слезы, как сама она впоследствии унесена была потоком социальной жизни. В один погожий день, бегая и играя у г-жи Тифен, Пьеретта, как ни остерегалась, зацепила и порвала свое праздничное репсовое платье. Она разрыдалась, предвидя жестокий выговор, ожидавший ее дома. Ее стали расспрашивать, и у нее сквозь рыдания вырвалось несколько слов об ее ужасной двоюродной сестре. Прекрасная г-жа Тифен, найдя у себя кусок такого же репса, собственноручно исправила повреждение. Мадемуазель Рогрон узнала о «подвохе», как она выразилась, который ей «подстроила эта проклятая девчонка», и с той поры больше не отпускала Пьеретту в гости к провенским дамам.
Жизнь в Провене, по-новому сложившаяся для Пьеретты, распалась на три периода, резко отличных друг от друга. Первый период, относительно счастливый, хотя и омрачавшийся постоянно то холодной лаской холостяка или старой девы, то их обидными до боли поучениями, длился три месяца. Только в этот первый период пребывания Пьеретты в Провене, жизнь еще не казалась ей невыносимой, но он пришел к концу, когда ей запретили ходить к маленьким подругам, так как якобы необходимо было начать учиться всему, что полагается знать благовоспитанной девице.
Винэ и полковник наблюдали внутреннее брожение, вызванное у Рогронов приездом Пьеретты, следили за ним с настороженностью лисицы, которая, собравшись залезть в курятник, вдруг обнаруживает там чье-то неожиданное присутствие. Чтобы не вызвать подозрений у мадемуазель Сильвии, они являлись лишь изредка, вступали в беседу с Рогроном под разными предлогами и внедрялись в дом при помощи таких тонких и ловких приемов, которым мог бы позавидовать даже великий Тартюф. Полковник и стряпчий были в гостях у Рогронов вечером того самого дня, когда Сильвия резко отказалась отпустить Пьеретту к прекрасной г-же Тифен. Услышав об этом отказе, они переглянулись, как люди, хорошо знающие Провен.
— Тифенша, несомненно, хотела подстроить вам каверзу, — заявил стряпчий. — Мы уж не раз предупреждали Рогрона о том, что это может случиться. От таких людей ничего хорошего не дождешься.
— Чего уж ждать от антинациональной партии! — перебил стряпчего полковник, подкручивая усы. — Мы давно бы открыли вам глаза, да боялись, как бы вы не подумали, что, отзываясь о них дурно, мы руководствуемся злобой. Но если вы любите перекинуться в картишки, мадемуазель, почему бы вам время от времени не сыграть вечерком партию в бостон у себя дома? Неужели никого нельзя найти вместо этих идиотов Жюльяров? Мы с Винэ играем в бостон, да и четвертый игрок в конце концов найдется. Винэ может познакомить вас со своей женой, она очень приятная особа и к тому же урожденная Шаржбеф. Не будете же вы, как эти кикиморы из верхнего города, требовать роскошных туалетов у милой молодой женщины, которая занята своим хозяйством, вынуждена из-за подлости своей семьи все делать сама и соединяет в себе мужество льва с кротостью ягненка!
Сильвия Рогрон улыбнулась, показав свои длинные желтые зубы, и полковник храбро, даже не без любезности в лице, выдержал это страшное зрелище.
— Если нас будет только четверо, партию в бостон каждый вечер не составишь, — сказала Сильвия.
— Чем может быть занят такой старый ворчун, как я, которому только и остается, что проедать свою пенсию? И стряпчий по вечерам всегда свободен. К тому же у вас начнут бывать и другие, ручаюсь вам, — прибавил Гуро с загадочным видом.
— Стоит вам только открыто выступить против провенских сторонников правительства и дать им отпор, — сказал Винэ, — и вы сразу увидите, как вас полюбят в городе и сколько у вас окажется приверженцев. Тифены будут в бешенстве, когда в противовес их салону вы заведете свой собственный. Ну что ж! Мы посмеемся над теми, кто над нами смеется. «Шайка», кстати сказать, не очень-то стесняется в отношении вас.
— А что такое? — спросила Сильвия, В провинции имеется несколько клапанов, через которые сплетни просачиваются из одного круга общества в другой. Винэ известно было все, что говорилось о галантерейщиках в салонах, откуда оба они были окончательно изгнаны. Заместитель судьи археолог Дефондриль не принадлежал ни к одной из партий. Он, как и некоторые другие лица, ни к какой партии не принадлежавшие, передавал по провинциальной привычке все, что ему говорили, а Винэ извлекал пользу из этой болтливости. Хитрый стряпчий, повторяя насмешливые замечания г-жи Тифен, еще подбавлял к ним яду. Растолковав Рогрону и Сильвии, как при помощи коварных уловок их превращали во всеобщее посмешище, он возбудил гнев и мстительность в этих двух черствых натурах, искавших пищи для своих мелких страстей.
Спустя несколько дней Винэ привел свою жену — хорошо воспитанную, застенчивую особу, не красавицу, но и не дурнушку, очень кроткую и живо чувствующую свое несчастье. Г-жа Винэ была белокурая, просто одетая женщина, несколько утомленная хлопотами по своему скудному хозяйству. Только такая кроткая женщина и могла прийтись Сильвии по вкусу. Г-жа Винэ стерпела чванный тон старой девы и, привыкнув к покорности, подчинилась и ей. Ее выпуклый лоб, тихий и нежный взгляд, все ее лицо с нежным румянцем отмечено было печатью глубокого раздумья и чуткости, которые у женщины, привыкшей страдать, кроются под ненарушимым молчанием. Вскоре на судьбе Пьеретты сказалось влияние, приобретенное в доме ловким Винэ и полковником, который рассыпался перед Сильвией в любезностях, делая вид, что она победила в нем суровость воина. Пьеретта, резвая, как белочка, жила теперь взаперти, а если выходила из дому, то лишь в сопровождении старой девы; ее ежеминутно одергивали: «Не трогай этого, Пьеретта!» — и изводили наставлениями о том, как нужно себя держать. Пьеретта слегка сутулилась, и Сильвия больно хлопала ее по спине, желая, чтобы девочка держалась так же прямо, как она сама, — точно солдат, вытянувшийся во фрунт перед своим полковником. Жизнерадостная и вольная дочь Бретани научилась сдерживать свои порывы и стала походить на автомат.
Однажды вечером — вечер этот положил начало второму периоду — Пьеретта, которую трое завсегдатаев не видели с самого своего прихода, вошла в гостиную, чтобы поцеловать перед сном своих родственников и пожелать всем спокойной ночи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22