Именно! Главным образом этого… Что ты скажешь? Тебе не кажется, что придворный астролог немного отстранился от своих прямых обязанностей? Я бы не желал, чтобы такое замечание исходило от его величества…
Говоря это, главный визирь выпил фиал до дна и вытер салфеткой губы, бороду и усы.
Хаким молчал. Он оперся руками о колени поджатых ног и не торопился с ответом. Более того, он пытался получше уяснить себе смысл всех слов, которые были сказаны визирем.
А луна между тем уплывала все вправо, все вправо. Она то скрывалась за алебастровой решеткой, то появлялась вновь, и тогда становилось светло, как от ста бедуинских костров, разложенных в пустыне.
Омар обнэ Ибрахим долго думал, прежде чем ответить его светлости. Он вообразил себе, что рядом с ним сидят его молодые друзья – математики и астрономы Абуррах-ман Хазини, Абу-л-Аббас Лоукари, Абу-Хатам Музафари Исфизари, Меймуни Васети. И противника своего дней ранней молодости в Нишапуре, и дней нынешних – Газали тоже вообразил сидящим напротив себя, рядом с его светлостью. Что бы сказали они, если бы узнали об ответе Омара, который услышит сейчас главный визирь?
– Если бы я был счастливым Аладдином из одной арабской сказки, – сказал тихо Омар, – и если бы сумел добыть еще столько динаров, сколько надо обсерватории, я бы ответил так: я займусь более важным делом, чем астрология…
– Чем же, Омар?
– Истинной наукой.
Хайям был освещен луной до возможного предела, и главный визирь не только хорошо слышал слова ученого, но и прекрасно видел выражение его глаз. А глаза, как говорят мудрецы, душа человека. Главный визирь сказал очень твердо:
– Я этих слов не слышал от главного астролога его величества…
9. Здесь рассказывается о молодом стихотворце из Балха и о том, что услышал он из уст Омара Хайяма
Хаким обедал в своей комнате, которая при обсерватории, служитель по имени Али, очень умный, не хотел тревожить хакима. Но молодой человек, назвавшийся поэтом из города Балха, настаивал на немедленной встрече. Он сказал, что для этого проделал путь в сотни фарсангов и не сойдет с места, пока не увидит великого поэта.
Али спросил его, чтобы не было недоразумения, о каком великом поэте идет речь. Ибо в обсерватории, насколько ему известно, имеются великие ученые мужи, а вот о великом поэте он не слыхивал. Неизвестно, говорил ли Али это искренне или чтобы отвадить молодого человека из Балха от обсерватории, где должно быть тихо, где должно быть покойно, чтобы зрела ученая мысль в полную силу.
Молодой человек был весьма настойчив. Его загорелое лицо свидетельствовало о том, что долгое время провел он под палящими лучами солнца. И, наверное, не врал, что из далекого Балха, что шел с караваном, что повидал свет и изведал лихо. И что песок был у него на зубах и пыль застилала глаза. И что часто днем делалось темно, как ночью. И дышать становилось трудно, потому что песок хлестко бьет по щекам, по рукам, по всему живому на этом пути. В такие часы верблюды, обученные умелыми погонщиками, ложатся на песок, а люди прилипают к их бокам. И тогда верблюды и люди одно целое. И это есть спасение от беды.
Молодой человек показывал руки, которые обожжены, на которых словно бы следы уколов и укусов. И следы ожогов. На самом деле не уколы и не укусы, а от горячего воздуха, песка и мелких камней. А когда кончается буря, будто наступает рассвет: черная пелена медленно опускается на землю, сквозь нее все явственнее проглядывает солнце, и наконец оно снова начинает жечь все живое, и вскоре земля – как раскаленная сковородка.
– Надо все это испытать самому, чтобы лучше понять, что есть жизнь и что есть смерть, – говорил молодой человек. – Я первый раз отправился в такое далекое путешествие. И то с отцом, который не хотел брать меня с собою, говоря: «Зачем тебе подвергать себя опасности? Поживи в городе, пока не окрепнешь вполне и не сделаешься подлинным мужем». А мне хотелось! Мне не терпелось увидеть великого поэта, послушать его стихи.
Али спросил:
– И ты проделал такой путь только ради этого?
– Да! – пылко ответил молодой человек.
– Чтобы выслушать два-три стишка?
– Нет. Чтобы поговорить с его превосходительством Омаром Хайямом.
Али мрачно поправил:
– Здесь нет его превосходительства. Здесь работает хаким, который выше его превосходительства. Ты меня понял?
– Пусть будет по-твоему. Однако я должен видеть его!
Этот молодой человек из далекого Балха был настойчив свыше всякой меры. В его глазах, воспаленных на солнце и ветру, изъеденных пылью пустыни, обрамленных выцветшими ресницами, горел неукротимый огонь. И Али понял, что отделаться от него невозможно. Этот из тех, о ком говорят: «Выгони в дверь – влезет в окно». Несмотря на длительное путешествие, молодой человек был одет чисто, даже можно сказать, изысканно. Его каба свидетельствовала о достатке, а чувяки были расшиты серебром.
– Твой отец погонщик? – недоверчиво спросил Али.
– Погонщик двадцати верблюдов, – ответил молодой человек гордо. – Мой отец не очень беден и не очень богат. Все, что имеет, отдает своим детям.
– А много вас?
– Четверо, – последовал ответ. – И все четверо – мужчины.
Али почему-то обрадовался:
– О, храни вас аллах! Твой отец будет счастлив, если все его сыновья столь же настойчивы, как ты!
Он велел подождать во дворе, а сам направился к хакиму.
Омар Хайям сидел один на ковре. Перед ним стояла тарелка с жареными фисташками: их хорошо грызть, когда приходится думать. Думаешь и грызешь, думаешь и грызешь.
– О многоуважаемый хаким, – сказал Али, входя в комнату, и покорно приложил правую руку к сердцу.
Хаким посмотрел в его сторону, но мысли его были далеко. Зная это, Али еще раз обратился к Омару Хайяму, пытаясь привлечь к себе его внимание.
– Слушаю, слушаю, – произнес хаким.
Али подумал, что эти слова обращены не к нему, а к кому-то другому. Он сказал:
– Тебя хочет видеть некий поэт из Балха…
– Что?
Али повторил.
– Поэт? – недоверчиво спросил хаким.
– Да, поэт.
– Так отошли его, Али, в караван-сарай. Он, верно, перепутал обсерваторию со странноприимным домом.
И взял пригоршню фисташек.
– Нет, – сказал Али.
Хаким удивился.
– Что нет? Разве я не ясно выразился?
– О многоуважаемый хаким, да пребудут с тобою все радости земли…
– Я не люблю витиеватую речь, – заметил хаким.
– Что?
– Речь, говорю, не люблю витиеватую! Изъясняйся по-человечески. Ведь ты же не муфтий!
Али перешел на скороговорку:
– Этот молодой человек пришел из Балха.
– Много шляется народу по свету, – проговорил хаким.
– Он шел с одной целью…
– С какой же?
– Только с одной. Повидать тебя, о хаким!
– Зачем?
– Я же сказал – он поэт.
– Уж лучше бы ты привел немудрящего звездочета. Зачем нам поэт? Особенно мне?
Али твердо стоял на своем. Казалось, настойчивость поэта из Балха перешла к нему.
Али сказал:
– Он шел по опаленной солнцем земле, на зубах его песок пустыни, и в глазах его пыль пустыни. Один из погонщиков – отец этого поэта. Отец ничего не жалеет для сына. Он одел и обул его так, чтобы не оскорбить твоих глаз…
– Мои глаза ко всему привыкли, Али.
– Он пил вонючую воду и ел гнилую пищу. Гиены пустыни чуть не сожрали его…
– Это преувеличение, Али.
– Он шел к тебе, и смерть витала над ним…
– А другие, которые шли вместе с караваном, разве бессмертны? И очень глупо рисковать жизнью ради стихов, без которых вполне можно прожить.
– Однако, хаким, ты же не можешь без них!
– Без стихов?
– Да! – дерзко воскликнул Али.
Омар Хайям перемешивал указательным пальцем фисташки. Долго он это делал. Долго и молча.
– Может быть, молодой человек желает узнать что-либо о светилах? – наконец проговорил он.
– Нет. Он только поэт.
Хаким все думал.
– Может, показать ему обсерваторию?
– Нет, он желает говорить только о стихах.
– Какой чудак! – сказал хаким. – Зови его. «Ради стихов? – подумал хаким. – Ради стихов столько мучений на долгом пути? Какое это будет неисчислимое бедствие, если в один прекрасный день большинство человечества обратится в неистовых поэтов!»
И он встал навстречу гостю, пришедшему издалека. Молодой человек бросился к хакиму и с жаром поцеловал ему руку.
Омар Хайям усадил его, а служитель Али принес кувшин шербета и кувшин вина.
– Я недостоин этого! – воскликнул молодой человек, порываясь встать. – Я не могу сидеть у правого плеча великого поэта!
– Сиди, сиди, – сказал хаким, удерживая поэта. – Мы сейчас разберемся во всем, и, ежели обнаружим здесь великого поэта, все будет по-твоему.
Молодой человек восхищенно глядел на хакима: ему не верилось, что он рядом, совсем рядом и что они дышат одним воздухом.
Хаким справился об имени поэта из Балха, и тот назвал себя: имя – Рустам, а по отцу – Зирак.
– Рустам эбнэ Зирак? – спросил Омар Хайям.
– Да, господин, именно так.
Хаким внимательно оглядел молодого человека и сказал:
– Мне кажется, что ты сошел со славных страниц великого Фирдоуси.
– Почему так кажется, господин? – смущенно произнес Рустам.
– А по всему… И рост, и молодость… И это имя твое… Что привело тебя сюда?
– Мы шли долгим и трудным путем, – сказал Рустам. – Глаза наши очень часто ничего не видели сквозь завесу желтой пыли, ветер срывал с головы шапки и уносил далеко. Однажды нам казалось, что буря заживо погребет весь караван. Это было между Балхом и Нишапуром. Отец сказал мне тогда: «Вот до чего довели тебя стихи».
– Стихи? – удивился Омар Хайям. – А при чем стихи, когда бушует буря? Или, может, я чего-то не улавливаю?
Молодой человек из Балха что-то хотел объяснить и вроде бы не мог.
– Стихи сочиняются в свободное время, – сказал хаким. – Но когда бушует буря, надо думать и бороться, а не стихи сочинять.
– О господин мой, ты не так меня понял, – сказал Рустам вдруг на арабском языке.
Хаким поднял руку:
– Не утруждай себя, Рустам, я прекрасно понимаю и свой родной. Говори по-нашему…
– Господин мой, дело в том, что я поэт и приехал сюда, в Исфахан, только чтобы повидать тебя и поговорить с тобой.
– О чем же?
– О стихах… О высокой поэзии.
– Ты, конечно, шутишь, Рустам. – Хаким взял многократно сложенный лист самаркандской бумаги и развернул. Он оказался картой, на которой изображены моря и реки, города и высокие горы великого царства.
Хаким указал на город Балх, а потом перевел взгляд на город Исфахан и в него тоже ткнул пальцем.
– Ты видишь? – спросил он. – Какое это расстояние? Сколько сот фарсангов, а?
– Много, – ответил Рустам.
– На караванной дороге встречаются не только оазисы, Рустам. Она полна ловушек: болезней, зверей, разбойников. Песок тоже убивает человека. Очень часто. Если купцы рискуют жизнью, они знают, что это стоит барыша, который сулит им опасное путешествие. А ты почему рисковал?
– Хотя бы для того, чтобы посмотреть свет, – сказал Рустам и покраснел.
Хайям отпил вина.
– Это хорошо! – сказал он. – Твой ответ мне нравится. Ради этого можно и рискнуть. То, что увидел глазами и пережил сердцем, стоит очень многого. Не так ли?
– Да, и я так думаю.
– И ты решил ради стихов посмотреть свет?
– Не совсем так, мой господин. Я решил поговорить с тобой.
– О стихах?
– Да.
– Почему именно со мной? Разве мало поэтов в Балхе?
Рустам отпил шербета и сказал, не скрывая своего удивления:
– Поэты в Балхе? Они есть, но разве кто-нибудь из них сравнится с тобой?
– При чем тут я? – раздраженно бросил Омар Хайям.
Рустам растерялся. Ему показалось, что этот Омар Хайям вовсе не тот Омар Хайям, к которому шел через опасные пустыни. Но ведь ошибки быть не может! Омар эбнэ Ибрахим? Омар Хайям – поэт? Омар Хайям – надим – постоянный собеседник его величества? Омар Хайям, работающий в обсерватории? В самом Исфахане? Или здесь две обсерватории и в обеих работают Омары Хайямы?
«Наверное, мне следует встать и уйти, – подумал Рустам. – Если я попал не к тому Омару Хайяму – величайшему поэту, – то, разумеется, следует как можно скорее покинуть обсерваторию и не морочить голову уважаемому хакиму…»
Рустам вскочил на ноги. Он вскочил так, будто собирался бежать, бежать без оглядки. Глаза его были расширены, пальцы на руках оттопырены, и необычная бледность на лице…
– Я прошел многие сотни фарсангов… – сказал он, запинаясь. – Я уже говорил, что на зубах моих был песок, а глаза слипались от желтой пыли. Скажи мне, о хаким, неужели я ошибся адресом?
– Кого ты искал, Рустам?
– Омара Хайяма.
– Он здесь, перед тобой.
– Но мне нужен поэт…
– Зачем?
– Чтобы поучиться у него мудрости…
– У поэта Омара Хайяма?
– Да, у него.
Рустам сложил руки на груди и насупился. И немного погодя прочитал стихи. Нараспев. Выделяя рифмы, подчеркивая смысл их особым произношением важных, по его мнению, слов. Смысл стихов был точен, не допускал двух толкований. Это были стихи-четверостишия о том, как течет по земле, красивой земле, ручей. Он блестит, сверкает всеми цветами радуги, и звуки его чарующи. Но вот впереди расселина, и ручей пропадает, исчезает, словно его и не было на этом свете. Вот и все!
Хаким слушал, опустив голову. И, не подымая ее, спросил молодого поэта:
– Ну и что?
Молодой поэт прочитал еще одно четверостишие. В нем говорилось о кувшине, простом кувшине из глины. Что, казалось бы, в этом особенного? Но вот поэт, написавший эти рубаи, увидел в нем, в простом кувшине, нечто, а именно: ручки у кувшина – это руки красавицы, а сам кувшин – из сердца ее. Иными словами, красавица после смерти превратилась в прах, а из того праха гончар смастерил кувшин.
Прочитав рубаи с большим подъемом, поэт из Балха ждал, что же скажет этот непонятный Омар Хайям в образе хакима.
А хаким неожиданно встал, взял за плечи молодого человека и повел его наверх, на крышу обсерватории. Они подымались по крутой винтообразной лестнице, освещенной светом, который лился из небольших стрельчатых окон.
Они ступили на крышу словно бы в новый мир: вокруг, насколько хватало глаз, простирался огромный город. Над множеством домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из-за реки доносились голоса уличных торговцев и переливчатые звуки верблюжьих колокольчиков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26