Прекрасная кожа. Она была идеальна.» По плечам Мадонны рассыпались темные волосы. Столпившимся вокруг мужчинам – примерно дюжине любителей и профессиональных фотографов – она казалась отсутствующей. «Думаю, чувствовала она себя не слишком уютно, – предполагает Шрайбер. – Она была неразговорчива. Лицо ее мало что выражало. Ее сила появлялась в молчании, в том, чего она не говорила». В отличие от Стоуна Шрайбер снимал в более жесткой, урбанистской манере. На некоторых кадрах Мадонна стоит на коленях, опираясь о пол руками, и смотрит прямо в объектив. На других – гладит кошку или лежит откинувшись на металлическую решетку электрообогревателя. В течение полуторачасового сеанса, за который Шрайбер заплатил ей 30 долларов, она сохраняла непринужденность и невозмутимость профессионалки. После занятия Мадонна дала Шрайберу свой телефон, и они начали встречаться. Она посещала его мансарду, а он, в обмен на ее общество, угощал ее дорогими обедами и устроил работать на своих частных курсах совершенствования фото мастерства. Порой ее богемные замашки казались ему шокирующими. "Как-то мы пошли на вечеринку в Нижнем Ист-Сайде, так она вырядилась в те самые пижамные штаны! Там были люди разного возраста, в том числе несколько малышей. Она предпочла играть с ними, усевшись прямо на деревянном полу. Я хотел, чтобы она занималась моей особой, но она и не смотрела в мою сторону. Потом Шрайбер понял, что его недолгая связь с Мадонной была вызвана не только его мужским обаянием, сколько его возможностями продвинуть ее в модные фотомодели: «Наверное, она увидела в этом свой шанс». Каковы бы не были, однако, ее мотивы, даже после этого краткого знакомства Шрайберу стало ясно, что Мадонна «обладала железной выдержкой и честолюбием. Я понял, что никто и ничто не устоит на ее пути».
Исключением была, возможно, Перл Лэнг. С начала 1979 года напряжение между этими двумя волевыми женщинами продолжало нарастать. "Она могла прогулять один, а то и два дня в неделю, – вспоминает Лэнг, – и ее недисциплинированность стала меня беспокоить. Если я просила повторить ее какое-нибудь движение, она говорила: «Я и не знала, что это будет так тяжко». Каждый день Лэнг требовала от своей непокорной ученицы повторить то или иное упражнение, пока после нескольких подобных случаев «унижения» Мадонна не ударилась в слезы перед всей труппой. Однажды Лэнг заставила ее несколько раз подряд повторять одно сложное па. Мадонна, которая и с семи попыток не сумела повторить этот элемент к удовлетворению Лэнг, двинула головой о стену на глазах у изумленных коллег. «Вы этого добиваетесь? – закричала она. – Так лучше?»
Что касается Лэнг, то она не слишком переживала из-за такого отношения Мадонны. «Она мне нравилась. Она огрызалась, но не до такой степени, чтоб я не могла с ней управиться, – говорит она, – Это лишь одна из сторон жизни артиста. Мадонна бывает задиристой, но это, наверное, потому, что она росла среди братьев и сестер и ей приходилось отстаивать свои права». Примерно в это время, весной 1979 года, Тони Чикконе, обеспокоенный судьбой дочери, неожиданно появился у Мадонны. «Когда приехал отец, – как-то вспоминала она, – он жутко расстроился. Дом кишел тараканами. По коридорам бродили алкаши, повсюду воняло прокисшим пивом». Как и следовало ожидать, Тони умолял ее отказаться от «дурацкой» мечты стать танцовщицей и вернуться с ним в Мичиган, чтобы закончить колледж. Ее отказ был также вполне предсказуемым. Мадонна и в самом деле подумывала сменить профессию – отчасти из-за напряженных отношений с Перл Лэнг, но в основном – по той очевидной причине, что конкуренция оказалась суровой. Наблюдалось явное перепроизводство танцовщиц, и у Мадонны ушло бы по меньшей мере три года, а то и все пять, чтобы получить место в какой-нибудь крупной гастролирующей труппе. Раньше она не проявляла особого интереса к музыке, но теперь стала участвовать в просмотрах и прослушиваниях на роли с пением и танцами в мюзиклах и снимаемых по ним видео – фильмах, а также на игровые роли в кино. Среди многих ролей, в которых ей отказали за несколько месяцев, – главная в имевшем большой успех фильме «Вольная пташка» и одна из второстепенных в телесериале «Слава». Мадонна не была этим обескуражена и продолжала ежедневно рыскать в поисках работы; там, где объявляли открытый конкурс, ее наверняка можно было найти в очереди жующих резинку соискательниц. В перерывах между прослушиваниями и занятиями у Лэнг Мадонна свела знакомство с компанией художников-графиков. Кое-кто из них, мечтавших о лаврах Пикассо, например, Футура 2000, Кийт Херринги Жан-Мишель Баскья, вскоре стали высокооплачиваемыми любимцами мира искусств Нью-Йорка. Но тогда это были просто веселые уличные бродяги, и Мадонне было хорошо в их компании. Она не позволяла другим хоть в чем-то себя превзойти, а поэтому постоянно таскала в кармане фломастер и пачкала стены домов, автобусы и вагоны метро своей размашистой подписью.
Одним из тех, кто сумел обратить свой талант в звонкую монету, занявшись рисунками для украшения теннисок и маек, был Норрис Берроуз. Через несколько недель знакомства Мадонна переселилась к нему. А через три месяца их связь оборвалась ввиду того неоспоримого факта, что и он, и она были не прочь погулять на стороне. Обзаведясь новой любовью Берроуз не забывал и о Мадонне. Он организовал вечеринку на которой свел Мадонну и Дэна Гилроя, музыканта, автора песен и комика – приятного человека глуповатого вида. Его шляпы с загнутыми краями и мешковатые пальто полностью отвечали эксцентричным одеждам самой Мадонны. Нельзя сказать, что между ними сразу же проскочила искра. Она нашла его бесцеремонным, а он ее -"унылой". Но в течение вечера они прониклись взаимным расположением, и к концу сборища Мадонна без обиняков спросила Гилроя: «Ты не хочешь меня поцеловать?»
Он хотел, и вскоре они занимались любовью в доме «Корона», район Куинз, перестроенном из синагоги, где Гилрой жил со своим братом Эдом. Здание, на котором еще сохранились звезды Давида и другие иудаистские символы, служило братьям также и студией: они порой выступали на эстраде как музыканты и комики под псевдонимами Бил и Гил. Уже первый вечер в синагоге Гилрой повесил на шею Мадонне гитару, и она с его помощью первый раз тронула струны. В этот миг, как она вспоминает, «у меня в голове что-то щелкнуло». Этим "что-то было осознание того, что именно музыка, а не танец может стать ее проездным билетом в мир звезд. Мадонна не прожила с Гилроем и двух недель, когда Жан Ван Лье и Жан-Клод Пеллерен, французские музыкальные продюсеры, на счету которых был успех европейской звезды диско Патрика Эрнандеса, устроили в Нью-Йорке открытое прослушивание, чтобы подобрать в шоу-группу Эрнандеса свежую молодежь. Сингл Эрнандеса «Рожденный для жизни», практически неизвестный в США, стал, тем не менее, международным хитом и принес более 25 миллионов долларов.
Мадонна пошла на прослушивание, где станцевала и что-то спела под стандартную мелодию в стиле диско. Ее эмоциональное выступление произвело на Ван Лье и Пеллерена такое впечатление, что они предложили забрать ее с собою в Париж и превратить в звезду. «Мы сразу же смекнули, что в ней больше энергии, чем во всех остальных, – сказал Эрнандес. – Мы не поставили ее дергаться как дурочка у меня за спиной, но отделили от остальных исполнителей. Мы хотели отвезти ее во Францию, чтобы она могла записаться». Мадонне надоело копаться в мусорных баках в поисках еды, и она согласилась. Известие о том, что Мадонна через несколько недель уезжает во Францию, принесло Гилрою, избегавшему прочных связей, нечто вроде облегчения. Теперь, когда их совместной жизни был поставлен четкий конечный срок, он мог предаться нежным чувствам. «Они походили на русские горки, – сказал Гилрой об отношениях, – Несколько раз дух захватывает, а потом все, конец».
В Париж Мадонна прилетела в мае 1979 года. Из аэропорта имени Шарля де Голля до элегантной квартиры Жана-Клода Пеллерена на Правом берегу ее домчал лимузин. Кроме изысканных апартаментов и возможности в любое время пользоваться машиной с шофером, ее новые хозяева предоставили новооткрытой диве личную горничную, секретаря, учителя вокала и неограниченные средства на туалеты. Вечера были калейдоскопом шикарных приемов, ужинов у Максима и в «Тур д'Аржан», танцев до упаду в «Режин». Где бы они не появлялись, патроны представляли Мадонну как «вторую Эдит Пиаф». Ван Лье и Пеллерен взяли на себя труд еще и познакомить ее с избранными отпрысками старейших родов Франции. Она нашла в этом мало удовольствия. «Они заставляли меня знакомиться с этими ужасными французскими мальчиками, – вспоминает она. – Я прямо бесилась, но они только посмеивались и давали мне деньги, чтобы я не дулась».
«Она была очень хороша собой и многим французским ребятам назначала свидания, – вспоминает мадам Пеллерен. – Но она считала их весьма старомодными, сама же была очень свободной. Очень свободной. Очень раскованной. Ей хотелось побольше мальчиков». «В Париже Мадонна каждый вечер куда-нибудь отправлялась, – говорит Эрнандес. – А что касается ее приятелей в это время, скажем так: у нее был здоровый аппетит». Внимание со стороны этих вкрадчивых плейбоев, щеголявших итальянскими костюмами и средиземноморским загаром, лишь усилило подозрения Мадонны, что ее привезли в Париж в качестве трофея, а не будущей звезды. Ее парижские благодетели с лихвой выполнили все свои обещания. Впервые Мадонна почувствовала вкус сладкой жизни. Но обещанная карьера никак не материализовалась. Больше того, никому не позволялось разговаривать с ней по-английски – можно предполагать, это было частью их генерального плана превратить ее в новую Пиаф. Их отношение к ней недвусмысленно проявилось, когда, представляя Мадонну пестрому европейскому сброду на одном из многочисленных приемов, Ван Лье сказал, погладив ее по голове: «Полюбуйтесь, что мы раскопали в сточных канавах Нью-Йорка».
В свою очередь Мадонна не скрывала презрения ко всему французскому. «Мадонна не интересовалась европейской культурой, – вспоминает Эрнандес. – Она даже не пыталась говорить по-французски, она говорила только по-английски. Ее не привлекала возможность изведать изысканнейшие французские блюда. Для нее все это было пустым время провождением». Вновь обратившись к роли enfant terrible, Мадонна подняла бунт наилучшим из известных ей способов. Она потребовала еще больше денег, и когда ее французские спонсоры не пикнув выдали затребованную сумму, она потратила свои франки на мужчин, причем выбирала их не из европейских аристократических кругов. «Я связалась с алжирскими и вьетнамскими подонками, которые сидели без работы, но зато разъезжали на мотоциклах и терроризировали прохожих, – вспоминает она. – Такие люди всегда меня привлекали, потому что они бунтари, не отвечают ни за что и плюют на все правила. Меня привлекают бродяги!»
Мадонна, раскатывавшая в кожаной куртке то с одним, то с другим из них на «Харлее» по узким улочкам Левого берега, острая на язык, пользовалась, что вполне объяснимо, большой популярностью у парижских пост-панков. Они боготворили все американское, особенно если это напоминало Джеймса Дина. Любимое развлечение Мадонны и ее друзей-мотоциклистов: подъехать поближе к каким-нибудь незадачливым американским туристам и проорать им по-французски всякие гадости. Во время своего недолгого пребывания в Европе Мадонна поменяла с дюжину любовников. Впрочем, на какое-то время она привязалась к одному, как сама в последствии говорила, вьетнамскому уличному головорезу. На самом деле «мятежный» любовник был избалованным чадом преуспевающего южновьетнамского бизнесмена. «О да, он был очень красив и имел мотоцикл, – сказал один из друзей, – но еще и изрядный капиталл в придачу». Эрнандес считал, что с самого начала было ясно: Мадонне никогда не стать французской звездой диско. «С той минуты, как она спустилась на землю Франции», – утверждает он, отношения Мадонны с ее продюсерами не складывались. «Она не хотела делать того, что мы для нее планировали. Ей не хотелось петь, она делала это под нажимом. Ей хотелось одного – танцевать. То, что мы собирались превратить ее в певицу, стало для не большой неожиданностью». Даже когда речь зашла о танце, Мадонна и продюсеры не смогли придти к согласию. «Ее интересовал авангард, а в моде было диско, – вспоминает Эрнандес. – Мы хотели, чтобы она танцевала как Донна Саммерс, Мадонна же хотела по-своему». Попав в этот безвыходный тупик, она все больше разочаровывалась. Во время пребывания во Франции Мадонна находила утешение в письмах своего старого друга Дэна Гилроя из «Короны», в которых он пылко призывал ее «вернуться в Америку. Нам тебя не хватает». А между тем вспышки раздражения случались у нее все чаще и принимали все более бурных характер. Но к ее досаде, Эрнандес, Пеллерен и Ван Лье видели в них лишь новое доказательство того, что их находка из «сточных канав Нью-Йорка» обладает неукротимым темпераментом настоящей звезды.
Мадонну раздирали противоречия. С одной стороны, это были первые люди в шоу-бизнесе, которые разглядели в ней задатки певицы и подтвердили свою веру в нее звонкой монетой. И однако они ничего не сделали для ее карьеры с тех пор, как она появилась в Париже. Ей ведь надо было записать хотя бы одну песенку, хоть раз выступить. Когда Пеллерен и Ван Лье подобрали для нее песню «Она настоящая королева диско», Мадонна отказалась ее исполнять. «В то время ее интересовали панк-рок и Новая волна, – говорит Эрнандес. – Забавно, что когда через несколько лет она стала знаменитостью, славу ей принесли танцевальные поп-мелодии, которые мы пытались с ней записывать с самого начала. В конечном итоге ее музыка оказалась вовсе не авангардной».
После трех месяцев во Франции Мадонна почувствовала, что ей манипулируют и, того хуже, пренебрегают. Она захотела выйти из игры. Письма от Дэна Гилроя, каждое новое настойчивее предыдущего, служили ей моральной поддержкой, но в то же время напоминали, что роскошная парижская жизнь ей может стоить карьеры звезды, которой ей так хотелось стать по возвращении в Штаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46