Чтобы получить на «Мосфильме» просмотровый зал, нужно было разрешение директора студии. Я пошел к директору (директором «Мосфильма» уже был Николай Трофимович Сизов). Сизов разрешение подписал и спросил, кому я буду показывать фильм. Я сказал – Мжаванадзе. Сизов возмутился:
– Ты еще Подгорного позови! Давай бумагу назад, я отменяю зал!
(Мжаванадзе «за неполное соответствие» отправили на пенсию уже почти два года назад, а Председателя Верховного Совета СССР Подгорного – совсем недавно, на прошлой неделе).
Я сообразил, что зря упомянул Мжаванадзе, и соврал, что зал просил Вахтанг Кикабидзе, чтобы показать фильм Алле Пугачевой и Иосифу Кобзону. А про Мжаванадзе я оговорился, перепутал с Кикабидзе.
– Вот так и напиши, что просишь зал для показа артистам, – сказал Николай Трофимович.
Мжаванадзе приехал на «Мосфильм» с женой. Фильм посмотрел, похвалил, поблагодарил, и они уехали. А я расстроился.
На тот просмотр я пригласил еще человек двадцать знакомых, которых не смог пригласить в Дом кино (не хватило билетов). Были и грузины. Я не надеялся, что мои гости, увидев Мжаванадзе, будут прыгать от радости, но думал, что они отнесутся к нему с уважением. Ничего подобного! Когда он пришел, некоторые сухо кивнули, а остальные вообще сделали вид, что его не заметили. Старика даже в дверь первым не пропустили.
Мне было стыдно.

ЛЕНИН, А, ЛЕНИН, НА МЕНЯ ПОСМОТРИ!

Когда Сталин умер, его положили рядом с Лениным, а на гранитной плите над входом в Мавзолей написали: «Ленин – Сталин». А потом подумали-подумали и решили Сталина оттуда убрать.
В 1956 году в Тбилиси, в садике на набережной, возле памятника Сталину собрался по этому поводу митинг. Ораторы говорили, что Сталина надо оставить в Мавзолее, он такой же хороший, как Ленин (Ленин стал таким плохим, как Сталин, намного позже).
В тот же день Мжаванадзе позвонил Хрущев и предупредил, что если он – Мжаванадзе – немедленно не наведет порядок, то он – Хрущев – депортирует всех грузин в Казахстан, куда Сталин депортировал чеченцев.
Министр МВД Грузии предложил разогнать митингующих водометами, но Мжаванадзе не согласился: там пожилые люди, дети – простудятся. «Два-три дня поговорят-поговорят и разойдутся по домам». Василий Павлович, боевой генерал и лихой вояка, в жизни был человеком мягким. Но министр внутренних дел Грузии подчинялся всесоюзному министру и все-таки применил водометы. Но чтобы не обидеть своего первого секретаря ЦК, не на большом митинге – у памятника Сталину, а на малом – в сквере у оперного театра. Но когда вода в пожарных машинах кончилась, митингующие снова вернулись в садик.
На другой день утром (митинг продолжался три дня) к памятнику подъехал грузовик, в кузове которого, обнявшись, стояли Сталин и Ленин, – драматический театр города Гори командировал на митинг актеров в костюмах и гриме вождей пролетариата.
Распорядитель митинга объявил в микрофон: единомышленники из Гори прислали Ленина и Сталина, чтобы все видели – Ленин и Сталин любили друг друга! И Ленин считал Сталина верным ленинцем!
– Пусть Ленин пожмет руку Сталину! – крикнули из толпы.
И Ленин пожал руку Сталину.
Пусть поцелует! – попросили из толпы.
И Ленин поцеловал Сталина.
– И Сталин тоже пусть поцелует Ленина! – потребовали из толпы.
И Сталин поцеловал Ленина.
– Пока не разденутся и не лягут, у них ничего не получится! – крикнул кто-то.
Все засмеялись.
– Прошу цирк не устраивать! – распорядитель митинга сердито постучал по микрофону, – мы здесь важные вопросы решаем!
Слово предоставили поэту, который прочитал свои стихи о Сталине.
Ленин и Сталин простояли в кузове грузовика весь день. Ленин время от времени выкидывал вперед правую руку (как это делал актер Щукин в фильме «Ленин в Октябре») и выкрикивал: «Да здравствуют Маркс, Энгельс, Ленин и Сталин!». А Сталин посасывал трубку и медленно, по-сталински, расхаживал по грузовику – два шага туда, два обратно (как это делал актер Геловани в фильме «Падение Берлина»). Изредка Сталин слезал с кузова, прятался за грузовик и, жадно затягиваясь, выкуривал сигарету «Дукат». (Трубкой он затягиваться не умел: кашлял.)
На следующий день митинг продолжился. Сталин и Ленин с утра снова стояли на боевом посту. К митингующим тбилисцам присоединились приехавшие из других городов «сталинисты». Однорукий старенький полковник из Краснодара сказал, что написал речь, но не будет ее читать, просто задаст пару вопросов Владимиру Ильичу:
– Ленин, а Ленин! Сюда смотри! Вот скажи народу, кто для тебя Мавзолей построил?! Кто?!
– Сталин? – неуверенно спросил Ленин.
А кто все твои заветы выполнил? Кто, Пушкин?
– Зачем Пушкин?! Товарищ Сталин Иосиф Виссарионович все выполнил, – сказал Ленин с грузинским акцентом.
– А теперь, когда его из Мавзолея выносят, почему ты молчишь?!
– Я? – растерялся Ленин.
– Ты на меня смотри, чего глазами бегаешь! Отвечай народу, почему?!
– Потому что он умер! – выручил Ленина Сталин.
– Правильный ответ! В этом все дело! Ленина нет, Сталина нет, и этим воспользовались ревизионисты и антимарксисты! Я предлагаю написать заявление и послать его в Китай товарищу Мао Цзэдуну…
– Товарищ полковник, – остановил его осторожный распорядитель, – не отклоняйтесь от темы.
В середине дня Сталин посмотрел на часы, кряхтя, слез с грузовика (ему было за семьдесят), подошел к распорядителю и сказал ему что-то на ухо.
– Товарищи, – обратился распорядитель к народу, – Сталин просит, чтобы мы его отпустили, у него вечером спектакль. Отпускаем?
– Нет! Не отпускаем!
Тогда Сталин взял микрофон и взмолился:
– Товарищи, у меня замены нет: спектакль сорвется! Разрешите отлучиться! Очень прошу!
– А Ленин?
– Ленин остается, Ленин будет с вами, – сказал Сталин. – Робик, скажи им! – обратился он к Ленину.
– Ребята, – закричал Ленин. – У меня на этой неделе спектаклей нет! Я все время буду здесь с вами стоять! Сколько скажете – столько и буду!
– Поклянись! – потребовали из толпы.
– Клянусь мамой! – закричал Ленин.
Кончилось все трагично. По приказу из центра в город вошли войска МВД. Были убитые.

ХОЖДЕНИЕ ПО МУКАМ

Я решил снимать «Гекльберри Финна» Марка Твена.
В «Госкино» сказали:
– Валяй.
И мы с Викторией Токаревой сели писать сценарий. Но тут позвонил Калатозов и предложил быть сценаристом в совместном советско-итальянском фильме. Сценарист с итальянской стороны – отец итальянского неореализма Чезаре Дзаватини, в главной роли – звезда мировой величины Альберто Сорди, продюсер – киномагнат Дино де Лаурентиис, режиссер – он, Калатозов.
Сорди хотел сыграть простого рабочего. Лаурентиис просил, чтобы в фильме было обязательно путешествие на корабле по Волге. Калатозову же хотелось, чтобы в фильме был пожар. И это все, что он на данный момент может сообщить.
Я сказал, что это предложение – большая честь для меня, но принять его я не могу: осенью должен запуститься с «Гекльберри Финном».
Калатозов сказал, что съемки планируются этим летом, поэтому сценарий должен быть готов к июню. И у меня останется еще уйма времени на «Гекльберри». Подумайте и позвоните.
– И думать нечего, – сказала Вика. – Никуда твой Гекльберри не денется!


ФЕНОМЕНАЛЕ!

Дзаватини не прилетел ни через две недели, ни в мае, ни в июле. Прилетел он только в середине августа. Поехать по Волге на пароходе нам не удалось, потому что в Астрахани случилась холера, и был объявлен карантин.
Классика неореализма поселили в гостинице «Советская», и каждое утро я и два переводчика – Володя Вартанов и Валера Серовский – ездили к нему работать. Я рассказывал сюжеты, которые придумал, пока его ждал, а он говорил, что ему трудно судить, потому что он Россию видел мало.
Обычно мы с Валерой приезжали пораньше и внизу, в ресторане, угощали классика завтраком. Однажды за соседним столиком завтракали две женщины, судя по внешнему виду – руководящие работники из провинции: высокие прически, строгие кофточки, значки на лацканах темных пиджаков. Перед ними на столе лежали бумаги и стояли тарелки с едой, – они ели и одновременно работали. А еще стояли два фужера и бутылка водки. Дамы наполняли фужеры и выпивали. Не чокаясь, не морщась и не закусывая.
– Водка?! – удивился Дзаватини.
– Вода, – солгал я.
Но тут бутылка кончилась, дамы подозвали официанта, он принес еще бутылку – это уже была точно водка. Дамы так же, не чокаясь, ее выпили, расплатились, встали и ушли. Они даже не раскраснелись. Такое и мне было в диковинку.
– Феноменале! – воскликнул отец итальянского неореализма и записал что-то в свой блокнот.
Холера никак не кончалась. Через две недели мы, наконец, договорились, что итальянского героя будут звать Альберто, а русскую героиню Маша, и Дзаватини объявил, что ему пора домой:
– Напиши ты, Данела. А я потом поправлю.
Он подарил мне два своих рисунка (во время работы он все время рисовал цветными мелками). И улетел.

РУЖЬЕ, КОТОРОЕ ВЫСТРЕЛИЛО

Я попросил Токареву мне помочь. Мы с ней записали сюжет, который нравился Калатозову, и сдали в Госкино.
И тут вдруг со скандалом снимают директора «Мосфильма». Причина скандала – два года назад во время съемок фильма «Красная палатка» итальянцы подарили директору охотничье ружье. Все об этом знали (директор все время хвастался этим ружьем), но скандал почему-то понадобился сейчас.
Все наши начальники перепугались и на всякий случай заявили, что к новому итальянскому проекту режиссера Калатозова никакого отношения не имеют.
– Но вы же сами вызывали Дзаватини! – опешил Калатозов. – Устраивали встречи, банкеты! Зачем?!
– В порядке культурного обмена, – заявили они.
От такой наглости у Калатозова стало плохо с сердцем, и он попал в больницу.
Проект заглох. И мы с Токаревой продолжили работу над «Гекльберри Финном». Только взяли разгон – звонок, вызывают в Госкино: работа над совместным фильмом возобновляется, итальянцы хотят, чтобы режиссером этой картины был я.
– Я?! А Калатозов?
Михаил Константинович болен. Ну и возраст…
Я сказал, что снимать не буду.
– Почему?
– Потому что я стою в плане с «Гекльберри Финном». Его и буду снимать.
– План не Библия, – сказали мне. – И не конституция. Его можно корректировать. В мае прилетит Сонего, сценарист, который обычно пишет сюжеты для Сорди, напишешь с ним сценарий, быстренько снимешь фильм, а потом запустим тебя с твоим «Гекльберри».
И я поехал к мастеру советоваться.


ВЕРНОЕ СЕРДЦЕ БРАМСА

– Я этот фильм ни за какие блага в мире снимать не буду!– сказал Калатозов.
– И я не буду!
– А вот вам, Гия, я не советую отказываться. Во-первых, для вас полезно поработать с западной группой. А во-вторых, с вас не слезут, пока не сделаете то, что они хотят.
Михаил Константинович прошелся по комнате, достал с полки пластинку и спросил:
– «Верное сердце» Брамса. Помните?
Помню.
Летом, когда мы работали с Дзаватини, я как-то поехал к мастеру советоваться. Михаил Константинович сидел за столом и рассматривал в лупу пластинку с собачкой и граммофоном на этикетке. Держал он пластинку особым способом, большим пальцем за кромку, мизинцем за дырочку, чтобы не прикасаться рукой к поверхности. (Калатозов был страстным коллекционером пластинок.) Он усадил меня рядом, дал мне лупу и повернул пластинку ко мне.
Пате и Гамон. Коллекционная. Володя Марон подарил (Марон – постоянный директор Калатозова). Посмотрите.
Я посмотрел в лупу и увидел на пластинке черные бороздки.
– Видите, какие дорожки! – с гордостью спросил он.
– Вижу. Очень хорошие дорожки.
– Поэтому и звук соответствующий. Брамс, «Верное сердце». Знаете?
– Нет.
– Изумительная мелодия, – он поставил пластинку на диск, включил проигрыватель, пластинка закрутилась. Затем достал из ящичка щеточку с перламутровой ручкой в виде скрипичного ключа и приставил ее к пластинке.
– Колонок, идеально снимает пыль, – объяснил он.
– Она же новая.
– Пыль всегда есть. За пластинками надо ухаживать. Иначе это не пластинки.
Он выключил проигрыватель, аккуратно, своим способом, снял пластинку, спрятал ее в конверт и поставил на полку в ряд с другими.
– А Брамса мы не послушаем? – удивился я.
– Обязательно послушаем. Снимем фильм и послушаем. Я загадал, что « Верное сердце» мы заведем в последний съемочный день этого фильма, – сказал Калатозов.
И вот теперь он поставил эту пластинку на диск проигрывателя и включил.
Звучала музыка Брамса. За окном падал снег. Михаил Константинович стоял у окна ко мне спиной, и я впервые увидел, что мой мастер, всегда прямой и подтянутый, сейчас по-стариковски сутулится.
В следующий раз «Верное сердце» Брамса я послушал через несколько лет, когда взял пластинки из коллекции Калатозова у его сына, моего друга Тито, чтобы переписать их на магнитофон. Михаила Константиновича тогда уже не было. Сердце.

ПО ВОЛГЕ

Рудольфо Сонего с женой Аллегрой и сыном Джулио прилетел в начале мая. И мы с Токаревой, с двумя переводчиками, Вартановым и Серовским, с директором будущего фильма Карленом Агаджановым и с семейством Сонего поплыли по Волге на пароходе.
Из той поездки мне запомнилось, что Джулио ел арбузы с горчицей, Аллегра записывала все слова, какие слышала, и потом выясняла, что они означают (таким образом, она изучала русский язык). А Сонего – автор сюжетов многих знаменитых итальянских фильмов («Рим в 11 часов», «Похитители велосипедов», «Журналист из Рима») – предлагал сюжеты, и они были интересны, но мы говорили, что в Госкино это пройдет.
Корабль был туристический, время от времени причаливал к берегу, чтобы пассажиры могли порезвиться и искупаться. И каждый раз матросы бегом несли стол, стулья и машинку, устанавливали их в тени деревьев, подальше от купающихся. Агаджанов звал:
– Сценаристы! Садитесь, пишите!
Он, как опытный производственник, понимал, что времени крайне мало, а мы только стоим на палубе, треплемся, треплемся и не написали ни строчки!
– Вернемся в Москву, напишем. Здесь тесно, душно и шумят!
1 2 3 4 5