«Неудивительно, что отец не хочет отдавать такое сокровище ему, человеку со скверной репутацией», — подумал маркиз.
И все же он чувствовал, что должен любым способом заставить герцога уступить, согласиться на его брак с Сириллой.
Однако каким именно способом добиться желаемого, маркиз пока не придумал, хотя прошла уже целая неделя с тех пор, как он поселился в гостинице.
Каждое утро, устраиваясь на своем наблюдательном посту, он надеялся, что Сирилла появится в парке одна, без герцога.
В его присутствии маркиз ни за что бы не осмелился приблизиться к девушке, понимая, что любое его слово будет неверно истолковано герцогом и в конечном счете принесет делу один вред.
Единственная возможность убедить Сириллу в том, что необходимы решительные действия, иначе они никогда не будут принадлежать друг другу, представилась бы только в том случае, если бы она очутилась в парке в сопровождении грума, а еще лучше — одна.
Однако день за днем герцог неизменно появлялся рядом с дочерью, и маркизу оставалось лишь наблюдать из-за деревьев, как его любимая проезжает мимо, не подозревая о его присутствии.
Сирилла была изумительно хороша в модной шляпке с завязанными под подбородком лентами, и хотя маркиз не мог видеть ее губ, ему страстно хотелось прижаться к ним. За счастье снова заключить Сириллу в объятия он, не задумываясь, отдал бы все на свете.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Я к тебе обращаюсь, Сирилла!
— Извини, папа…
Сирилла очнулась от задумчивости и подняла глаза на отца. Герцог понимал, о ком она думает. Слегка нахмурившись, он тем не менее продолжал любезным тоном:
— Не хочешь после обеда прокатиться на новых гнедых — тех, что я купил для Эдмунда?
— Ты купил новых лошадей, папа?
— Да. Их продавали здесь неподалеку. Лошади показались мне хорошими, хотя и не очень обученными, и я решил приобрести их, тем более что и цена оказалась подходящей.
— Я уверена, что Эдмунд будет в восторге!
— Пойди надень шляпку, а я пока прикажу Бертону, чтобы подавал фаэтон.
Сирилла послушно поднялась и, с улыбкой взглянув на отца, вышла из комнаты.
Герцог с грустью смотрел ей вслед. Ханна права — Сирилла сильно похудела за эти дни. Она тает, как свеча, снедаемая неведомой печалью.
Герцог мучительно искал ответа на вопрос, как помочь дочери, и понимал, что он бессилен.
Фаэтон его светлости отличался по конструкции от экипажей, принадлежавших маркизу и принцу Уэльскому. Последние два имели высоко расположенные сиденья. Для управления ими нужна была определенная сноровка, зато они могли развивать чрезвычайно большую скорость, но ездить в таких фаэтонах было довольно опасно.
Впрочем, и фаэтон герцога, несущий на себе фамильные цвета Хоумов и запряженный парой отличных гнедых лошадок, выглядел весьма представительно. Взобравшись на облучок и принимая у кучера поводья, герцог сказал:
— Мы поедем недалеко, так что я сам буду править. Можете быть свободны.
Кучер вежливо прикоснулся к шляпе, и фаэтон тронулся в путь.
Герцог слыл отличным возницей, и Сирилла предвкушала удовольствие от поездки, тем более что лошади действительно на первый взгляд казались превосходными.
Чтобы сделать отцу приятное, она сказала:
— Я просто жду не дождусь дня, когда снова увижу Эдмунда. Теперь-то уж ему не удастся так легко меня обогнать!
— Я помню, как ты плакала из-за того, что твой пони никак не поспевал за лошадью Эдмунда, — с улыбкой заметил герцог.
— Еще бы! Он уже тогда ездил на настоящем коне…
— За последнее время ты стала ездить гораздо лучше. Сказывается ежедневная практика.
— Дело не только в практике, папа. Просто мы с Эдмундом унаследовали твою любовь к лошадям, — заметила Сирилла и почувствовала, как польщен отец ее комплиментом.
Они проехали весь парк и повернули направо, к небольшой рощице.
— Куда мы едем? — с любопытством спросила Сирилла.
— Я решил совместить приятное с полезным — не только размять лошадей, но и заехать к Джексону. Хотел узнать, как у него дела.
Помолчав, он спросил:
— Ты помнишь Джексона, фермера, что живет в долине Дингл? Места там низинные, так что вести хозяйство нелегко.
— Конечно, помню, — отозвалась Сирилла.
Фаэтон двинулся дальше, и вскоре дорога пошла круто вниз, к долине Дингл. Обычно зимой ее заносило снегом, а в остальное время года там постоянно было сыро.
Аллея, по которой двигался фаэтон, выглядела весьма живописно. Она была с обеих сторон обнесена живой изгородью, и сквозь нее проглядывался отличный вид на замок.
Герцог слегка натянул поводья, стараясь придержать лошадей — дорога сузилась, и ехать стало труднее, — как вдруг слева, из-за кустов, на аллею выскочил олень.
Очутившись буквально перед колесами, он так напугал лошадей, что одна из них взвилась на дыбы, а другая вильнула в сторону и чудом не запуталась в упряжи.
На мгновение фаэтон накренился, и вот уже обе лошади, как безумные, понеслись вперед, прямо в долину Дингл.
Герцог изо всех сил натянул поводья, но это не возымело никакого действия — животные, обезумев от страха, вышли из-под контроля и вскачь неслись к подножию холма, где, как было известно герцогу, находилась каменистая площадка.
Положение было отчаянное. «Если мне не удастся их остановить, — подумал герцог, — мы неминуемо разобьемся на этих камнях!»
Времени на раздумья не оставалось. Герцог лихорадочно прикидывал, стоит ли крикнуть Сирилле, чтобы она спрыгнула, или пусть остается в фаэтоне. Неизвестно, в каком случае ей угрожает большая опасность…
До площадки оставались считанные секунды. Ее уже было хорошо видно, а герцогу все никак не удавалось сладить с лошадьми. Он натягивал поводья изо всех сил, но лошади его не слушались.
Неожиданно на дороге появился всадник.
Спрыгнув с коня, он отчаянно замахал руками и бросился наперерез экипажу.
На мгновение герцогу показалось, что перед ним сумасшедший.
Но уже через секунду фаэтон поравнялся с незнакомцем, и тот железной рукой ухватился за поводья. Повинуясь его воле, лошади встали как вкопанные, и герцог понял, что опасность миновала.
Фаэтон остановился буквально в метре от злополучной площадки.
И вдруг одна из лошадей, не остывшая после сумасшедшей скачки, взвилась на дыбы и при этом сильно ударила по голове человека, который держал поводья.
Ноги его подкосились, и он невольно ослабил хватку. Воспользовавшись этим, лошади ринулись вперед, таща несчастного за собой.
Герцог услышал, как отчаянно закричала Сирилла, а через мгновение она уже бежала туда, где на дороге неподвижно лежал человек, только что остановивший фаэтон и этим спасший им жизнь, а теперь беспомощно лежавший под колесами этого самого фаэтона.
Герцог, все еще остававшийся в экипаже, видел, как его дочь склонилась над бездыханным телом, и понял, что мужчина, бросившийся под колеса, — не кто иной, как маркиз.
Как безумная, она покрывала поцелуями его лицо, а из глаз ее лились слезы.
— Вам придется заказывать новые костюмы, милорд.
— Вижу, — лаконично отозвался маркиз, разглядывая себя в зеркало.
Казалось невероятным, что за последнее время он так исхудал. Правда, модные дымчато-серые панталоны, введенные в обиход светских франтов принцем Уэльским, по-прежнему туго обтягивали стройные ноги маркиза, но вот сюртук болтался на нем, как на вешалке.
— Любой человек нагуливает жирок, если целыми днями лежит в постели, как вы, милорд, — развязно продолжал слуга. — Но вам, как видно, закон не писан!
В его голосе звучала гордость, которая наверняка позабавила бы маркиза, если бы он дал себе труд вслушаться в болтовню слуги.
Между тем его сейчас занимало совсем другое. Интересно, как поступит герцог теперь, когда доктор разрешил больному встать? Выставит вон?
За то время, что маркиз провел в замке, он ни разу не видел своего негостеприимного хозяина.
Вначале маркиза осмотрел местный лекарь, а потом — сэр Уильям Книфтон, личный врач его светлости, за которым было специально послано в Лондон. Оба эскулапа сошлись во мнении, что серьезных повреждений нет — сломаны лишь два ребра и имеется множество ушибов. Синяки, украшавшие все тело маркиза, были не слишком болезненны, но благодаря им он стал похож, по его собственному выражению, «на пегого пони».
Однако прошла целая неделя, прежде чем он настолько оправился, чтобы делать подобные шутливые замечания о своей внешности.
Первая лошадь ударила его по голове, а когда он упал и запутался в поводьях, вторая потащила его за собой, и он очутился под колесами фаэтона.
Когда маркиз пришел в себя, он весьма смутно помнил, что, собственно, с ним случилось. Однако по мере того как сознание возвращалось к нему, маркиз припомнил, как, прячась в роще, вдруг увидел Сириллу, ехавшую мимо со своим отцом.
Маркиз поехал следом, по обыкновению любуясь девушкой и размышляя — наверное, в тысячный раз, — удастся ли ему когда-нибудь поговорить с ней наедине.
Будучи великолепным знатоком лошадей, он сразу отметил, что запряженная в фаэтон пара гнедых не слишком слушается кнута герцога, но лишь когда лошади понеслись к каменистой площадке, маркиз понял, что вот-вот стрясется беда.
«Зря герцог едет так быстро», — мелькнула у него мысль, и в это время на дорогу выскочил олень.
Все, что произошло потом, казалось, заняло считанные доли секунды. Не раздумывая, маркиз бросился наперерез экипажу, движимый одной мыслью — во что бы то ни стало спасти Сириллу. Об опасности для собственной жизни он в ту минуту не думал. Единственным его побуждением было остановить несущийся на бешеной скорости фаэтон, иначе седоки, выброшенные на камни, могли бы расстаться с жизнью.
— Как я понимаю, — с улыбкой заметил сэр Уильям Книфтон, в очередной раз посещая своего знатного пациента, — вы вели себя как герой. А героям полагаются награды!
— Если считать за награды синяки, то, должен заметить, они весьма болезненны, — скривившись, промолвил маркиз.
— Благодарите Бога, что отделались так легко, — укоризненно заметил сэр Уильям. — А что, если бы вы поломали руки и ноги?
— Когда я смогу встать? — нетерпеливо перебил его маркиз.
Сэру Уильяму потребовалось немало сил, чтобы убедить своего не слишком покладистого пациента, что в ближайшее время об этом и речи быть не может — надо подождать, пока заживут ребра.
Принимая во внимание физическую силу и тренированность маркиза, доктор был уверен, что он поправится значительно быстрее, чем любой другой человек, получивший те же увечья. Об этом сэр Уильям сообщил слуге маркиза, которому предстояло ухаживать за больным, — лучшую сиделку вряд ли удалось бы отыскать.
— Старайтесь, чтобы милорд как можно дольше оставался в постели, — тем не менее добавил сэр Уильям, прощаясь со слугой. — Он наверняка будет досадовать на свою беспомощность и неподвижность. Их надо возместить массажем, но помните — растирайте только ноги. Ни в коем случае нельзя касаться грудной клетки!
— Понятно, сэр, — кивнул головой Дэвис.
Это был приземистый и сильный человек, прослуживший у маркиза много лет и чрезвычайно к нему привязанный.
Именно Дэвис убедил маркиза последовать советам сэра Уильяма, и тот хотя и ворчал, но покорно выполнял все, что предписывалось медициной.
Но вот наконец настал день, когда маркиз встал с постели, чувствуя себя значительно лучше, чем ожидал.
— Я сегодня спущусь вниз, — объявил он, обращаясь к Дэвису. — Мне надо глотнуть свежего воздуха, а то я уже до смерти устал от этой комнаты!
Это было не совсем так, и сам маркиз это прекрасно понимал.
На столиках по обеим сторонам его кровати были по крайней мере два предмета, на которые взор маркиза обращался чуть не каждую минуту, — вазы с лилиями.
Лилии были первыми, что он увидел, как только пришел в сознание. Маркиз сразу понял, кто их прислал. Цветы означали, что хотя Сириллы нет с ним рядом, она по-прежнему его любит.
Маркиз сильно страдал от боли. Временами она становилась просто невыносимой, но стоило ему повернуть голову, и в каждой лилии ему чудилось прелестное личико Сириллы, а лепестки, казалось, были такими же нежными, как и ее кожа.
Собственно говоря, лилии были единственным средством общения с обитателями замка, куда он попал как непрошеный гость.
Герцог ни разу не зашел навестить маркиза. Впрочем, это было неудивительно, как и то, что он не позволил сделать этого своей дочери, так что единственным живым существом, ухаживавшим за маркизом, был его верный слуга.
Мистер Эшуорт дважды приезжал из Лондона, но маркиз проявил такое равнодушие к делам, что секретарь понял — эти визиты бессмысленны.
Он попросил Дэвиса передать маркизу, что явится по первому его зову, а до тех пор считает свое присутствие у постели больного необязательным и даже вредным.
— У его светлости что-то на уме, и это не дает ему покоя, — высказал свое мнение Дэвис. — Хотя сам он говорит, что его беспокоят только дьявольские боли в ногах…
Мистер Эшуорт догадывался, что у маркиза на уме, но не спешил делать выводы, пока в один прекрасный день не увидел в замке Сириллу.
Секретарь мгновенно узнал девушку по портрету, который стоял в лондонской спальне маркиза. Вернувшись в Лондон, мистер Эшуорт первым делом расплатился с полицейскими, нанятыми для поисков Сириллы, — было очевидно, что их услуги больше не понадобятся.
— Кажется, я готов, — торжественно объявил маркиз.
Он бросил взгляд в зеркало и остался доволен своим видом. Белый туго накрахмаленный шейный платок был завязан Дэвисом с особым искусством, вызывавшим неизменную зависть всех лондонских денди.
В дверь постучали. Дэвис открыл, с порога поговорил с кем-то, а вернувшись в комнату, сказал:
— Его светлость просит вас, милорд, пожаловать в оранжерею.
Маркиз вздохнул.
Как жаль, что ему не удалось хоть немного пройтись и глотнуть свежего воздуха перед этим неизбежным мучительным объяснением!
Впрочем, маркиз был заранее готов к такому повороту событий. Герцог наверняка сейчас выставит его из замка. Неужели нет никакого способа хотя бы послать Сирилле записку перед отъездом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21