- Великолепно написан этот фельетон! Ну, про "Бабочку"... Кто его автор? Ты не помнишь?
Елена Гавриловна смутилась и ничего не ответила. Тогда Варвара Михайловна сама вдруг вспомнила:
- Ах да! Валерий Заботин! Видимо, талантливый журналист! И должно быть, из молодых... Надо теперь следить за его статьями.
Возвращаясь с работы, мама и Никодим Сергеич слышали, как пожилой мужчина очень интеллигентного вида назвал двух бравых молодых людей "бабочками".
- Видите? Уже пошло в народ! - с гордостью сказал Никодим Сергеич. Теперь всех молодых шалопаев станут называть "бабочками".
И начали называть. Слово "бабочка" за каких-нибудь два дня стало популярно во всем городе. И вот уже Валерия пригласили в клуб тонкосуконной фабрики на дискуссию:
"Бабочки" и откуда они прилетают". Никодим Сергеич, Варенька и Леля тоже помчались на дискуссию прямо с работы, не успев даже отдохнуть и поужинать. Так было и раньше, в те дни, когда Валерий выступал в школьных самодеятельных спектаклях. Они, все трое, ходили на эти спектакли столько раз, сколько не мог бы выдержать, наверно, и сам автор пьесы. И так же, как в те дни, они сейчас обещали Валерию, что рассядутся в разных концах зала, чтобы никто не обратил внимания -на присутствие незнакомых людей и, не дай бог, не подумал бы, что это его, Валерия, родственники, дружно явившиеся "переживать".
А мама, как и в те далекие дни, не пошла на выступление сына, - она уж слишком волновалась, могла выдать себя и поставить Валерия в неловкое положение: на дискуссию с мамой пришел!
Мать, оставшись дома одна, принялась было за стирку, но тут раздались три нерешительных, застенчиво коротких звонка.
На пороге стояла пожилая женщина в платке.
- Мне нужен Валерий Заботин, - тихо, еле-еле, выговорила она.
- Его нет дома. Я его мать. А вы...
- Я... Я мать "бабочки".
- Что вы сказали?
- Я - мать Владимира Старкова. Того самого... Ну, которого ваш сын сделал "бабочкой".
Они вошли в комнату. Сели...
- Я понимаю, что нам с Володей будет трудно, очень трудно доказать... Потому что с виду все в этом фельетоне правильно. С виду... Володя мой и правда носит "бабочку".
Эти смешные галстуки остались у нас от отца. И фрак тоже.
Отец его был музыкантом, играл на виолончели, а потом ушел в ополчение и не вернулся. Музыканты носят такие "бабочки" и фраки, вы знаете. А другого выходного костюма у Володи нет... И еще эта девушка, Сусанна... Володя очень любил ее и предлагал выйти за него замуж. Она сказала, что ничего определенного ответить не может, что подумает.
А потом Володю стали то и дело спрашивать: "Ты собрался жениться? Ты сделал предложение?" Она рассказала об этом всем и со всеми советовалась, стоит ли ей выходить за Володю. И это было как-то неприятно. Вы понимаете?
- Да, да... Конечно...
- И как бы это сказать? Ну, в общем, я думаю, что иногда самый простой факт может показаться преступлением, если взглянуть на него... как-то предвзято. Если предвзято его подать, если увидеть одну, только внешнюю сторону. И вообще... Даже если у Володи и есть какая-то вина, так это из-за меня. Все произошло из-за меня...
- Из-за вас?!
- Так вроде получается... Я воспитала Володю без отца, и, может быть, еще поэтому я любила и заботилась о нем...
ну, что ли, за двоих. Володя стал уже большой, но он и сейчас звонит мне по телефону, если хоть немного где-нибудь задерживается. Может быть, это неразумно, но я очень волнуюсь, когда его долго нет... Что можно с собой поделать?
И вот однажды Сусанна высмеяла его и сказала, что он "маменькин сынок", что ей противны его "отчеты" по телефону.
А еще через несколько дней она сказала, что было бы очень хорошо, если бы потом, когда они поженятся, я поехала на время к каким-нибудь родственникам, потому что втроем нам будет тесновато. Мне некуда ехать... Но я бы все-таки уехала. Поверьте, я бы уехала, если б это нужно было... для их счастья. Но только Володя сам не захотел...
- Я понимаю...
- И как-то странно все получилось. Несколько дней я слышала на улице это слово - "бабочка" - и не знала, что это новое имя моего Володи. Один раз я даже сама назвала "бабочкой" молодого человека, который расталкивал всех на автобусной остановке. Но мне и в голову не приходило, что я назвала его именем сына...
- Вы не знали?
- Да, так получилось... Володя сделал все, чтобы газета не попала ко мне в руки. Он боялся этого больше всего: у меня не очень ладно с сердцем... Но он не знал, что в такие дни... когда нашим детям плохо, мы забываем о своих болезнях...
- Я знаю это...
- Володя просил соседей, чтобы они не рассказывали мне. И они выполнили его просьбу. Они знали Володю с детства - и не верили этой статье. Он просил и моих сослуживцев на работе, и они тоже всячески отвлекали меня в тот день. Очень милые люди.
- Но как же вы в конце концов?..
- Володю выдала Галочка, моя племянница. Они с матерью живут в десяти километрах от нашего города, в Ясных Озерах.
- Я знаю это место. Валерий был там в пионерском лагере. Уже давно.
- Галочка прислала мне письмо...
На листке в клеточку, вырванном из ученической тетрадки, круглыми буквами, с особой старательностью человека, не так уж давно овладевшего грамотой, было написано: "Дорогая тетя Наташа! Я прочитала в газете, что ваш Володя очень плохой человек. Но это неправда. Так думает весь наш пятый класс "В". Володя два раза приезжал к нам летом. И мы знаем, что это неправда. У нас в классе тоже есть стенгазета, но мы бы никогда не поместили такую статью. И во взрослой газете не поместили бы, если бы знали, какой Володя. Пусть он приезжает к нам летом. Мы опять выберем его главным спортивным судьей, потому что он справедливый. Ему у нас будет хорошо!"
Это был обыкновенный тетрадный листок в клеточку, на каких ребята решают задачи по арифметике. На нем не было круглой печати и фирмы учреждения. Но для матери Валерия это был документ. Она знала, что дети подчас лучше взрослых отличают хорошее от плохого.
- Володя и сейчас думает, что я не читала статью. И он не должен знать, что я была здесь.
- Он не узнает.
- Я верю вам.
- Я вам тоже...
Обычно они, все четверо, называли его по-разному: мама - Валериком, тетя Леля - Валерой, а тетя Варя - даже Валей, потому что так звали ее погибшего сына: Валентином. И только один Никодим Сергеич называл его обычно полным взрослым именем: Валерий.
А в этот вечер все называли его так - строго и сухо, полным именем.
Валерий не мог объяснить, как все получилось... Он пришел в педагогический институт в разгар студенческого бала.
Эта девушка, "Сусанна Д.", со слезами на длинных, слегка подкрашенных ресницах почти слово в слово повторила ему содержание своего собственного письма, часто приговаривая:
"Ведь должна же быть правда на свете! Ведь должна быть!.." Он пожалел ее и веско пообещал восстановить справедливость. А потом вышел в зал и увидел лихо танцующего молодого человека во фраке и с "бабочкой". Никто, кроме него, во фраке на бал не пришел. "Заявка на особое положение..." вспомнил Валерий слова Гуськова. Молодой человек вдруг оставил девушку, с которой кружился по залу, подбежал к другой, стал на одно колено, а обе руки приложил к сердцу, приглашая ее на вальс. Быть может, это была шутка, но в ту минуту она решила все. "Вот видите - так и порхает, так и порхает!" - шепнула на ухо Валерию Сусанна. Ему было приятно, что она ищет у него защиты и что он может ее защитить. Твердо, словно убеждая самого себя, он сказал: "Все ясно! Больше можно не проверять!" И еще в ушах у него звучали слова Гуськова: "Творческий домысел - это закон жанра!"
Сейчас, вспомнив эти слова, Валерий тихо и неуверенно сказал:
- Мы имеем право на преувеличение и заострение...
- Преувеличение! Заострение! Да ты ведь не роман сочиняешь, не повесть, а о живых людях пишешь! О живых!..
Сам оказался "бабочкой" - легковерной и легкокрылой...
А твоя передовая статья о внимании к человеку? Чего она теперь стоит?! Я-то, старый идеалист, раскудахтался: "Воинствующий гуманизм! Поэзия любви к людям!.." Ты видел только что эту женщину?
Да, Валерий видел мать Владимира Старкова, она дождалась его. Трудно было ей не поверить. В глазах у нее стояло такое горе, что в них не было, просто не могло остаться места для хитрости. И все-таки...
- Да поймите: дело вовсе не в Старкове! - Валерий продолжал отбиваться словами и мыслями Гуськова. - Дело в десятках тысяч читателей, которые воспитываются на этих фактах. Дело в проблеме!..
- Что ты говоришь, Валерий? Разве можно?.. Разве можно воспитать кого-нибудь... неправдой?
Это сказала мама. Мама, не умевшая писать заметки в стенгазету и лишенная, по ее собственным словам, всяких способностей к "политическому мышлению и обобщениям".
Часа два назад она собиралась заняться стиркой, у нее все еще были засучены рукава, и от этого она казалась особенно решительной и непримиримой.
Никодим Сергеич скинул пиджак, казалось, для того, чтобы легче было идти в атаку.
- Проблема!.. Разве есть на свете такая проблема, ради которой можно было бы опорочить одного - хотя бы только одного! - честного человека?!
Валерий с детства верил этим людям. И он ждал, что они подскажут ему выход из положения.
- Ты говорил, что комитет комсомола института будет обсуждать твой фельетон, - сказал Никодим Сергеич. - И вот я считаю, что к этому дню...
Он протянул Валерию самопишущую ручку.
На миг Валерий представил себе, что будет, если он сам напишет опровержение. Нет, он, конечно, не понесет его ответственному секретарю, а отдаст Кеше Соколову, только ему. К счастью, Кеша как раз секретарь комсомольского бюро.
А Гуськов? О, именно Гуськов заявит на летучке, что Валерий споткнулся при первом же самостоятельном шаге, что он не оправдал надежд, подвел газету.
- Я еще потом... кое-что проверю, - тихо проговорил Валерий. И все же он взял перо, протянутое ему Никодимом Сергеичем.
"Письмо в редакцию. Копия: в комитет ВЛКСМ педагогического института. Считаю своим долгом сообщить..." - написал Валерий на белом листе, который тетя Варя как-то незаметно успела подложить ему под руку.
1960 г.

1 2