Ц Зачем так скоро угнал Лука-то Назарыч? Даже в горницы не зашел…
Ц Право, не знаю… Вообще он такой недовольный и озлобленный.
Ц Отошла, видно, пора, вот и злится.
Господский дом был переполнен народом. Заводский люд по привычке льнул к
нему, полный недоумения и смутных вопросов. Любопытные заглядывали в ок
на, другие продирались во двор, где на особом положении чинно сидели на де
ревянных скамьях кафтанники, кричные мастера и особенно почтенные стар
ики. Всю лестницу и переднюю заняли лесообъездчики и такие служащие, как
дозорный Самоварник и «сестры», уставщик Корнило и плотинный Евстигней.
Между ними толкался доменный мастер Никитич, который всегда что-нибудь
бормотал, как было и теперь.
Ц Родимые мои, слава тебе, господи… Ну, и народичку понаперло: здорово! Эх,
родимые вы мои…
Заводские служащие дожидались приглашения в конторе и пришли в господс
кий дом двумя партиями: сначала пришли Подседельниковы, а за ними Чебако
ва родня. Мужики снимали шляпы и шапки, а Никитич как-то по-бабьи причитал:
«Благодетели, родимые… Ефиму Андреичу нижайшее… Ах, голубь ты наш сизокр
ылый…» Служащие кланялись и степенно проходили в «горницы», где их встре
чал Петр Елисеич. Эти две фамилии заводских служащих враждовали между со
бой с испокон веку и теперь сошлись вместе в полном своем составе, кажетс
я, еще в первый раз. Во главе фамилии Чебаковых стояли меднорудянский над
зиратель старичок Ефим Андреич и Палач, а во главе Подседельниковых Ц з
аводский надзиратель Ястребок; первые с испокон веку обращались, главны
м образом, около медного рудника Крутяша, а вторые на фабрике и в заводско
й конторе, хотя и встречались перебежчики. Были служащие, как фельдшер Хи
тров или учитель Агап Горбатый, которые не принадлежали ни к той, ни к друг
ой партии: фельдшер приехал из Мурмоса, а учитель вышел из мочеган. Все они
были крепостные.
Отдельно держались приезжие, как своего рода заводская аристократия, Ов
сянников, Груздев, исправник, старик Основа и о. Сергей. К ним присоединили
сь потом Ефим Андреич и Ястребок. Основа, плечистый и широкий в кости стар
ик, держал себя совершенно свободно, как свой человек. Он степенно разгла
живал свою седую, окладистую бороду и вполголоса разговаривал больше с Г
руздевым. В своем раскольничьем полукафтане, с подстриженными в скобку в
олосами, Основа резко выделялся из остальных гостей.
Ц Ну, господа, теперь можно и выпить, Ц предлагал Мухин, стараясь занима
ть своих гостей.
Ц Тот не добрый человек, хто не пье горилки, Ц поддерживал его отдыхавш
ий после молебна исправник.
Домнушка, Катря и казачок Тишка выбивались из сил: нужно было приготовит
ь два стола для панов, а там еще стол в сарайной для дозорных, плотинного, у
ставщиков и кафтанников и самый большой стол для лесообъездчиков и маст
еров во дворе. После первых рюмок на Домнушку посыпался целый ряд непрош
енных любезностей, так что она отбивалась даже ногами, особенно когда пр
обегала через крыльцо мимо лесообъездчиков.
Больше всех надоедал Домнушке гонявшийся за ней по пятам Вася Груздев, к
оторый толкал ее в спину, щипал и все старался подставить ногу, когда она т
ащила какую-нибудь посуду. Этот «пристанской разбойник», как окрестила
его прислуга, вообще всем надоел. Когда ему наскучило дразнить Сидора Ка
рпыча, он приставал к Нюрочке, и бедная девочка не знала, куда от него спря
таться. Она спаслась только тем, что ушла за отцом в сарайную. Петр Елисеич
, по обычаю, должен был поднести всем по стакану водки «из своих рук».
Ц Родимый мой, Петр Елисеич, Ц причитал Никитич, уже успевший где-то хле
бнуть. Ц Родимый мой, дай я тебя поцелую от желань-сердца.
Ц А ты уж ушел клюкнуть? Ц удивлялся Петр Елисеич.
Ц Да ведь, родимый мой, Петр Елисеич… а-ах, голубь ты наш сизокрылый! Ведь
однова нам волю-то справить, а другой не будет…
Ц Смотри, чтобы козла
«Посадить козла» на заводском жаргоне значит остудить дом
енную печь, когда в ней образуется застывшая масса из чугуна, шлаков и угл
я. (Прим. Д. Н. Мамина-Сибиряка.)
в домну для праздника не посадить.
Ц Я? А-ах, родимый ты мой… Да я, как родную мать, ее стерегу, доменку-то свою.
А ты уж нам из своих рук подай, голубь.
Петр Елисеич наливал стаканы, а Нюрочка подавала их по очереди. Девочка б
ыла счастлива, что могла принять, наконец, деятельное участие в этой цере
монии, и с удовольствием следила, как стаканы быстро выпивались, лица вес
елели, и везде поднимался смутный говор, точно закипала приставленная к
огню вода.
Предобеденная закуска развязала языки и в господском доме, где тоже все
заметно оживились.
Ц Теперь я… ежели, например, я двадцать пять лет, по два раза в сутки, изо д
ня в день в шахту спускался, Ц ораторствовал старик Ефим Андреич, размах
ивая руками. Ц Какая мне воля, ежели я к ненастью поясницы не могу разогн
уть?
Старик Чебаков принадлежал к типу крепостных заводских служащих фанат
иков. Он точно родился в своем медном руднике. Желтый и сгорбленный, с крив
ыми короткими ногами, с остриженными под гребенку, серыми от седины воло
сами и узкими, глубоко посаженными глазками, он походил на крота. Руднико
вые рабочие боялись его, как огня, потому что он на два аршина под землей в
идел все. Служащие уважали его, как отчаянного «делягу», и охотно теперь с
лушали, сбившись в кучку. О воле точно боялись говорить, Ц кто знает, что е
ще будет? Ц а старики грустно вздыхали: может, и хуже будет.
Обед начался очень весело, и на время все забыли про свои личные счеты и ме
лкие недоразумения. Незаметно сгладилась даже разница, разделявшая клю
чевских служащих от приезжих. Нюрочка сидела около отца и слушала, что го
ворят другие. Ей было весело безотчетно, потому что веселились другие. Ос
обенно смешил ее исправник Иван Семеныч, который то пугал ее козой, то дел
ал из салфетки зайчика и даже кудахтал по-индюшечьи. Только в разгар обед
а, когда все окончательно развеселились, произошел неприятный случай. За
хмелевший Овсянников ни с того ни с чего начал придираться к Ивану Семен
ычу. Сначала старик отшучивался, а потом покраснел.
Ц Эти хохлы Ц упрямые черти, Ц продолжал Овсянников.
Петр Елисеич заговорился с Груздевым и не успел предупредить неприятно
сти.
Ц Не упрямее других, Ц отвечал Иван Семеныч.
Ц А как ты отпорол Сидора Карпыча тогда, а? Ц приставал Овсянников. Ц Ну
-ка, расскажи?
Ц И тебя бы отпорол, ежели бы ты так же сделал.
Ц Да ты расскажи, как дело было!..
Ц Ничего не было… Тогда я еще только на службу поступал в Мурмос, а Сидор
Карпыч с Петром Елисеичем из-за границы приехали. Ну, Сидор Карпыч Ц свой
хохол, в гостях друг у друга бывали, всякое прочее, да. А потом Сидор Карпыч
нагрубил Луке Назарычу, а Лука Назарыч посылает его ко мне. Ну, что я буду д
елать с ним? Знакомый человек, хлеб-соль водили, Ц ну, я ему и говорю: «Сидо
р Карпыч, теперь ты будешь бумаги в правление носить», а он мне: «Не хочу!» Я
его посадил на три дня в темную, а он свое: «Не хочу!» Что же было мне с ним де
лать? Он меня подводил… Других я за это порол и его должен был отпороть. Сл
ужба. Для себя он заграничный, а для меня крепостной.
Сидор Карпыч сидел тут же за столом и равнодушно слушал рассказ Ивана Се
меныча. Кто-то даже засмеялся над добродушным объяснением исправника, н
о в этот момент Нюрочка дико вскрикнула и, бледная как полотно, схватила о
тца за руку.
Ц Нюрочка, что с тобой? Ц расспрашивал Петр Елисеич, с недоумением гляд
я на всех.
Ц Папа… папочка… Ц шептала девочка, заливаясь слезами, Ц Иван Семеныч
дрянной, он высек Сидора Карпыча…
Петр Елисеич на руках унес истерически рыдавшую девочку к себе в кабинет
и здесь долго отваживался с ней. У Нюрочки сделался нервный припадок. Она
и плакала, и целовала отца, и, обнимая его шею, все повторяла:
Ц Папочка, миленький, мне страшно… я боюсь… зачем Иван Семеныч дрянной?

Что мог объяснить Петр Елисеич чистой детской душе, когда этот случай бы
л каплей в море крепостного заводского зла?
Ц Теперь все свободные, деточка, Ц шептал он, вытирая своим платком зап
лаканное лицо Нюрочки и не замечая своих собственных слез. Ц Это было да
вно и больше не будет…
Оставив с Нюрочкой горничную Катрю, Петр Елисеич вернулся к гостям. Радо
стный день был для него испорчен этим эпизодом: в душе поднялись старые в
оспоминания. Иван Семеныч старался не смотреть на него.

X

По улицам везде бродил народ. Из Самосадки наехали пристановляне, и в Кер
жацком конце точно открылась ярмарка, хотя пьяных и не было видно, как в Пе
ньковке. Кержаки кучками проходили через плотину к заводской конторе, пр
ислушивались к веселью в господском доме и возвращались назад; по глухо
застегнутым на медные пуговицы полукафтаньям старинного покроя и низе
ньким валеным шляпам с широкими полями этих кержаков можно было сразу от
личить в толпе. Крепкий и прижимистый народ, не скажет слова спроста.
Из гулявшей Пеньковки веселье точно перекинулось в Хохлацкий конец: не в
ытерпели старики и отправились «под горку», где стоял единственный каба
к Дуньки Рачителихи. Да и как было сидеть по хатам, когда так и тянуло разу
знать, что делается на белом свете, а где же это можно было получить, как не
в Дунькином кабаке? Многие видели, как туда уже прошел дьячок Евгеньич, по
том из господского дома задами прокрался караульщик Антип, завертывала
на минутку проворная Домнушка и подвалила целая гурьба загулявших маст
еров, отправившаяся с угощения из господского дома допивать на свои. Дун
ькин кабак был замечательным местом в истории Ключевского завода, как св
язующее звено между тремя концами. Общая работа на фабрике или в руднике
не сближала в такой степени, как галденье у кабацкой стойки. Любопытно бы
ло то, что теперь из кабака не погонит дозорный, как бывало раньше: хоть ум
ри у стойки. Рудниковые приезжали уж в кабак верхами и забирали вино. Друг
ие просто пришли потолкаться на народе и «послухать», что «гуторят добры
е люди». Низенькое бревенчатое здание кабака точно присело к земле, выки
нув к дороге гостеприимное крылечко, над которым вместо вывески была при
бита небольшая елочка с покрасневшею хвоей. Часть кабацкой публики стол
пилась около этого крылечка, потому что в кабаке было уж очень людно и не в
друг пробьешься к стойке, у которой ловко управлялась сама Рачителиха, в
идная и гладкая баба в кумачном сарафане.
У стойки беседовали сам Рачитель, вихлястый мужик в красной рубахе, и дья
чок Евгеньич. Оба уже были заметно навеселе, и Рачителиха посматривала н
а них очень недружелюбно. Старички постепеннее заняли лавки около стен и
вслух толковали про свои дела. Дверь была открыта, и новые гости входили и
выходили сплошною толпой. Два маленьких оконца едва освещали эту галдев
шую толпу; в воздухе висел табачный дым, и делалось жарко, как в бане. Небол
ьшая захватанная дверка вела из-за стойки в следующую комнату, где помещ
алась вся домашность кабацкой семьи, а у целовальничихи было шестеро реб
ят и меньшенький еще ползал по полу. Приходившие гости почище забирались
в эту комнату, а также и знакомые.
Ц Обезножила, поди, Дунюшка? Ц спрашивала Домнушка целовальничиху уча
стливым тоном.
Ц Уж и то смаялась… А Рачитель мой вон с дьячком канпанию завел да с учит
елем Агапом. Нету на них пропасти, на окаянных!
Рачителиха знала, зачем прилетела Домнушка: из господского дома в кабак
прошел кричный мастер Спирька Гущин, первый красавец, которого шустрая с
тряпка давно подманивала и теперь из-за косячка поглядывала на него мас
леными, улыбавшимися глазами.
Ц Мало тебе машинной-то, несытые твои глаза? Ц попрекнула Рачителиха г
остью. Ц У Спирьки своих кержанок много.
Ц А тебе завидно?
Красавец Спирька, польщенный заигрываньем Домнушки, выпил лишний стака
н водки, молодцевато крякнул и проворчал:
Ц Ишь мочеганки лупоглазые!.. Эй, Домна, выходи, я тебе одно словечко скажу
. Чего спряталась, как таракан?
Ц Ступай к своим обушницам, нечего зубы-то мыть, Ц огрызалась Домнушка,
вызывающе хихикая.
Ц Хошь стаканчик бальзану? Ц предлагал Спирька.
Ц Отойди, грех… Вот еще навязался человек, как короста!
Ц Н-но-о?.. Брысь, мочеганка!.. Но, бальзану хошь?
Домнушка поломалась для порядку и выпила. Очень уж ей нравился чистяк-ма
стер, на которого девки из Кержацкого конца все глаза проглядели.
Рачитель потащил дьячка к учителя в комнату, где ревели позабытые ребяти
шки.
Ц У, прощелыги!.. Ц обругала целовальничиха гостей вдогонку.
Худой, изможденный учитель Агап, в казинетовом пальтишке и дырявых сапог
ах, добыл из кармана кошелек с деньгами и послал Рачителя за новым полушт
офом: «Пировать так пировать, а там пусть дома жена ест, как ржавчина». С эт
ою счастливою мыслью были согласны Евгеньич и Рачитель, как люди опытные
в житейских делах.
Ц Однова она, воля-то наша, прилетела… Ц говорил Рачитель, возвращаясь
с полуштофом. Ц Вон как народ поворачивает с радости: скоро новую бочку п
очинать… Агап, а батька своего видел? Тоже в кабак прибрел, вместе с старым
Ковальчуком… Загуляли старики.
Ц А ну их! Ц отмахивался учитель костлявою рукой. Ц Разе они что могут п
онимать?.. Необразованные люди…
Действительно, в углу кабака, на лавочке, примостились старик хохол Доро
х Ковальчук и старик туляк Тит Горбатый. Хохол был широкий в плечах стари
к, с целою шапкой седых волос на голове и маленькими серыми глазками; несм
отря на теплое время, он был в полушубке, или, по-хохлацки, в кожухе. Рядом с
ним Тит Горбатый выглядел сморчком: низенький, сгорбленный, с бородкой к
линышком и длинными худыми руками, мотавшимися, как деревянные.
Ц И што тилько будет? Ц повторял Тит Горбатый, набивая нос табаком. Ц Ты
, Дорох, как своею, этово-тово, головой полагаешь, а?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10