https://wodolei.ru/catalog/vanni/
Но действие художественного образа, его идейно-воспитательная, политическая, наконец, роль в массе читателей, может быть полностью установлена только после того, как созданный образ будет поставлен в связь с действительностью».
И дальше:
«Вот вышла третья книга „Брусков“ Панферова. Дегустатору и оценщику нечего будет с ней делать. Надо знать колхозное движение, знать деревню и колхозника, знать партию и ее работу в деревне, чтобы иметь право писать об этой книге. Много ли среди критиков-профессионалов найдется таких универсально-образованных людей?»
Неужто в понимании Зелинского язык художественного произведения столь маловажный предмет, что писать только о языке ниже достоинства серьезного критика? Короткая, деловая и — на первый взгляд — «однобокая» статья во много раз важнее для писателя и читателя, нежели какой-нибудь многословный, «всеобъемлющий» и, зачастую, псевдоученый «труд». Это во-первых. Во-вторых, в наше время давно пора перестать рассматривать книгу как личное дело писателя, а работу критика — как работу некоего посредника, ничего не приобретающего и не теряющего ни от успеха книги, ни от провала ее. Я склонен по-иному рассматривать работу критика, не принадлежащего к разряду «универсально-образованных». Слов нет, было бы гораздо лучше, если бы знал он действительность и воочию видел жизнь. Но коли нет у него этих знаний — пусть хоть о языке пишет, пусть хоть этим поможет писателю сделать книгу более полноценной и звучащей.
А писатель будет и за эту помощь благодарен. И благодарен будет вовсе не потому, что принято считать полезным получить «с паршивой овцы хоть шерсти клок», а потому, что в преобладающем большинстве мы, писатели, всё еще далеки от совершенства во владении языком. Да и с книгой у нас сейчас, как на строительстве: никому стоять в стороне без дела нельзя, тем более — критику. Не имеешь должных знаний — учись, а пока, если не способен на большее, — подноси хоть кирпич!
Одной из основных причин увеличения литературного брака является отсутствие добросовестной, серьезной, отвечающей за свое слово критики. Давно бы надо ей усвоить эти необходимейшие качества и поднять на свои плечи хоть часть той ответственности, которую должен нести писатель за недоброкачественную продукцию. Только при преступном попустительстве критики плохая книга выдерживает многочисленные издания да еще служит руководством для начинающих писателей.
Второй из причин, способствующих расширению литературного брака, является процветающая и после постановления ЦК от 23 апреля групповщина. И Панферову, не устающему до сей поры лягать ликвидированную РАПП, не мешало бы всерьез пересмотреть вопрос о творческой группировке, которую сам он возглавляет. Если бы «самокритика» в этой группе не шла по линии «кукушка хвалит петуха, а петух кукушку», то и «Бруски» были бы на несравненно высшем художественном уровне; во всяком случае, не было бы тех «описок», на которые справедливо указал Панферову Алексей Максимович.
Статья А. С. Серафимовича «О писателях „облизанных“ и „необлизанных“, исполненная настойчивого желания оправдать плохую работу Панферова, получила заслуженную оценку и в редакционной статье „Литературной газеты“ и в открытом письме А. М. Горького. Не может не вызвать недоумения восхищение А. С. Серафимовича образом из третьей книги „Брусков“, взятым для подтверждения той пресловутой „мужичьей силы“, которая, по словам А. С. Серафимовича, сидит в Панферове:
«Да там, брат, у тебя у забора на заду лошадь сидит и жует забор». Вдумайтесь в смысл этого образа. Как здесь много сказано и до какой степени сжато! На заду лошадь сидит? Да ведь этого не забудешь никогда, и это жутко!» — восклицает А. С. Серафимович.
Жутко не это, а сам образ жуток по своей надуманности, неправдоподобной и элементарной безграмотности. Ведь истощенная лошадь не садится, а ложится, в сидячем положении (в котором, кстати, бывает она лишь тогда, когда пытается встать) не кормится, а в том случае, если сама она не в состоянии подняться и стоять — ее поднимают, затем подвешивают. Это ж не образ, а очередная «описка»… Точно так же непонятно, как может лошадь «жевать» забор. Пожалуй, понятно это будет только тому, кто не видит различия между словами «грызет» и «жует».
Тысячу раз прав Алексей Максимович, когда он пишет:
«Кто-то редактирует, кто-то издает обильнейший словесный брак, какие-то безответственные люди хвалят эту продукцию безответственных бракоделов, хвалят, очевидно, по невежеству и по личным симпатиям к автору».
Думаю, что не личные, а групповые симпатии заставили Александра Серафимовича оправдывать и хвалить плохую работу Панферова. Покривил он на старости лет душой. А не надо бы!
Пришла пора говорить о литературе настоящим, мужественным языком и вещи называть их собственными именами. Нам нужны и доподлинно новые слова, созданные революцией, и новаторство в литературной форме, и новые книги, рисующие величайшую из эпох в истории человечества. Но только тогда сумеем мы — писатели — создать такие произведения, которые будут стоять на одном уровне с эпохой, когда научимся и новые слова тащить в литературу и книги писать не по панферовскому рецепту, а наоборот: чтобы девяносто пять слов были отличными, а остальные пять хорошими; когда новаторство будет шагать дальше незамысловатого переименования глав в «залпы», «звенья», «подкрылки» и т. п.
Когда критика наша прекратит либеральное сюсюканье и покровительственно-родственное отношение к писателю («хоть сопливое, да мое»); когда станет она подлинно революционной, беспощадной, суровой и не закрывающей перед правдой глаза, — тогда перестанут групповые зазывалы кричать на литературных перекрестках, расхваливать «своих» писателей и порочить «инаковерующих».
Только при этих условиях выполним те многочисленные, широковещательные обещания, которые давали мы советской общественности. Иначе же так и останемся «честными болтунами» и творцами посредственных произведений.
1934
Английским читателям
(Предисловие для английского издания «Тихого Дона» )
Я рад тому, что мой роман «Тихий Дон» тепло встречен английским читателем и прессой. Особенно рад потому, что Англия — родина крупнейших писателей, вложивших в сокровищницу мировой литературы немало ценностей и способствовавших своим бессмертным творчеством воспитанию вкусов читателей англичан.
Меня несколько смущает то обстоятельство, что роман воспринимается в Англии как «экзотическое» произведение. Я был бы счастлив, если бы за описанием чуждой для европейцев жизни донских казаков читатель англичанин рассмотрел и другое: те колоссальные сдвиги в быту, жизни и человеческой психологии, которые произошли в результате войны и революции.
В мою задачу входит не только показать различные социальные слои населения на Дону за время двух войн и революции; не только проследить за трагической судьбой отдельных людей, попавших в мощный водоворот событий, происходивших в 1914—1921 годах, но и показать людей в годы мирного строительства при советской власти. Этой задаче и посвящена моя последняя книга — «Поднятая целина».
В заключение мне хочется сказать следующее: в отзывах английской прессы я часто слышу упрек в «жестоком» показе действительности. Некоторые критики говорили и вообще о «жестокости русских нравов».
Что касается первого, то, принимая этот упрек, я думаю, что плох был бы тот писатель, который прикрашивал бы действительность в прямой ущерб правде и щадил бы чувствительность читателя из ложного желания приспособиться к нему. Книга моя не принадлежит к тому разряду книг, которые читают после обеда и единственная задача которых состоит в способствовании мирному пищеварению.
А жестокость русских нравов едва ли превосходит жестокость нравов любой другой нации… И не более ли жестоки и бесчеловечны были те культурные нации, которые в 1918—1920 годах посылали свои войска на мою измученную родину и пытались вооруженной рукой навязать свою волю русскому народу?
1934
Литература — часть общепролетарского дела
(Из речи на собрании ударников Лензавода и железнодорожного узла в Ростове-на-Дону )
Прежде всего, товарищи, разрешите от имени Союза советских писателей передать сердечный привет пролетариям Лензавода и Ростовского узла, вписавших одну из замечательнейших страниц в историю революционной борьбы за освобождение России.
Сегодня, на встрече со старыми кадровыми рабочими Лензавода, мне пришла на память одна из замечательных мыслей товарища Ленина, высказанная некогда в форме пожелания, что «литература должна стать частью общепролетарского дела». Это пожелание в настоящее время осуществляется. И ярчайшей иллюстрацией этого положения является то колоссальное внимание, с которым рабочий класс отнесся, в частности, к творческой дискуссии о языке, поднятой статьей А. М. Горького. Еще более наглядным доказательством того, что литература в наше время, в нашу эпоху, стала частью общепролетарского дела, является то огромнейшее внимание, которое рабочий класс, вся советская общественность уделили Всесоюзному съезду писателей, происходившему месяц тому назад.
Мне кажется, что показатель культурного роста читателей нашего Союза должен определяться не только ростом тиражей наших книг, которые для писателей-иностранцев, присутствовавших на съезде, кажутся совершенно сказочными тиражами.
Еще более ярким показателем того, что культурный рост нашего читателя высок, является постоянная, каждодневная связь между читателями и нами — писателями. На собственном примере должен сказать, что нет такого дня, когда бы я не получал десятка писем от своих читателей, разбирающих «Поднятую целину» и типы, выведенные там. Среди этих писем есть такие, которые мне как писателю, в какой-то мере уже познавшему литературное ремесло, дали значительно больше, чем литературно-критические статьи заведомо признанных критиков.
В свое время в практике моей работы над «Тихим Доном» я был крепко связан с Ленинградским областным союзом металлистов, и отзывы рабочих-металлистов, которые я получал сотнями, очень много помогли мне в усвоении и преодолении тех ошибок, что были свойственны первым моим книгам. Я считаю, что связь между рабочими читателями и писателями Советской страны — нерушимый залог того, что наша советская литература и впредь будет ведущей литературой мира, какой она является на нынешний день.
Я не хочу ограничиться пересказом того, что происходило на съезде писателей, полагая, что многие из вас, во всяком случае — большинство, внимательно следили за работой съезда и наверняка знакомы с основными докладами, которые были сделаны на съезде. Мне хочется, поскольку литература стала частью общепролетарского дела, говорить о литературе. На вашем заводе, в Ростовском железнодорожном узле имеется огромная армия рабкоров — что-то, кажется, около 600 человек. Из них большое число пишет. И я глубочайше убежден, что из этих кадров рабочих, призванных в литературу, тоже пером — рабкоровским пером помогающих промышленности, вашему заводу и железной дороге изживать недостатки, выйдут десятки незаурядных писателей и поэтов, таких писателей и поэтов, которые наверняка перешагнут нас.
Дискуссия, развернувшаяся перед съездом по вопросу о языке, показала, что рабочий читатель неизмеримо вырос даже по сравнению с недавними годами, например с 1926—1927 годами, что вкусы его, потребности возросли в огромных размерах, что, зачастую, мы, писатели, отстаем в удовлетворении этих потребностей. По этому поводу мне хочется сказать, что, сколь культурный уровень рабочего класса неизмеримо возрос, что, сколь перед нами, писателями, рабочие в своих выступлениях, в письмах к нам, в критических статьях, которые присылаются в журналы, ставят, как краеугольный камень, проблему повышения качества, — я считаю, что вопрос обсуждения литературных дел — и не вообще, а конкретно, по произведениям, которые в настоящий момент являются ведущими произведениями советской литературы, — даст чрезвычайно много, в частности, иным писателям, и вам, как нашим читателям.
Всесоюзный съезд советских писателей, проходивший в обстановке исключительного внимания советской общественности и мировой рабочей общественности, подвел итоги тем достижениям, которые мы имеем на сегодняшний день. Надо прямо сказать, что на съезде с особой четкостью выяснился водораздел, разделяющий литературу мира. С особой рельефностью выяснилась линия все более растущего подъема нашей советской литературы и линия упадка буржуазной литературы, линия, которую единодушно отмечали делегаты западноевропейских стран. Мне не хочется приводить примеры того, насколько падает искусство на Западе, так как эти примеры вы можете черпать ежедневно из нашей печати. Вы знаете о том, что в фашистских странах книги сжигают, что новый закон австрийского правительства уничтожает 10 тысяч книг, в том числе все переводные книги советских писателей. Вы знаете, со слов выступавшей на съезде китайской писательницы, о том, что китайские революционные писатели, призывающие рабоче-крестьянские массы Китая на борьбу с поработителями огромной страны древнейшей культуры, что эти писатели подвергаются не только наказанию, в виде изъятия их книг из библиотек, но эти писатели заточаются в тюрьмы и кончают свою жизнь на плахе.
Этот водораздел, который ярко проявился на съезде, показывает два мира, ставших и в области искусства друг против друга. И совершенно очевидно уже сейчас, что наше советское искусство побеждает во всем мире. Об этом свидетельствовали выступления западноевропейских писателей, в частности, немецкого писателя-коммуниста Вайскопфа. Вайскопф заявил, что по произведениям советских писателей немецкий пролетариат, который находится под тягчайшим игом фашизма, узнает доподлинно, что такое классовая борьба, как нужно бороться с врагами, чтобы мировая революция, великие идеи коммунизма торжествовали во всем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
И дальше:
«Вот вышла третья книга „Брусков“ Панферова. Дегустатору и оценщику нечего будет с ней делать. Надо знать колхозное движение, знать деревню и колхозника, знать партию и ее работу в деревне, чтобы иметь право писать об этой книге. Много ли среди критиков-профессионалов найдется таких универсально-образованных людей?»
Неужто в понимании Зелинского язык художественного произведения столь маловажный предмет, что писать только о языке ниже достоинства серьезного критика? Короткая, деловая и — на первый взгляд — «однобокая» статья во много раз важнее для писателя и читателя, нежели какой-нибудь многословный, «всеобъемлющий» и, зачастую, псевдоученый «труд». Это во-первых. Во-вторых, в наше время давно пора перестать рассматривать книгу как личное дело писателя, а работу критика — как работу некоего посредника, ничего не приобретающего и не теряющего ни от успеха книги, ни от провала ее. Я склонен по-иному рассматривать работу критика, не принадлежащего к разряду «универсально-образованных». Слов нет, было бы гораздо лучше, если бы знал он действительность и воочию видел жизнь. Но коли нет у него этих знаний — пусть хоть о языке пишет, пусть хоть этим поможет писателю сделать книгу более полноценной и звучащей.
А писатель будет и за эту помощь благодарен. И благодарен будет вовсе не потому, что принято считать полезным получить «с паршивой овцы хоть шерсти клок», а потому, что в преобладающем большинстве мы, писатели, всё еще далеки от совершенства во владении языком. Да и с книгой у нас сейчас, как на строительстве: никому стоять в стороне без дела нельзя, тем более — критику. Не имеешь должных знаний — учись, а пока, если не способен на большее, — подноси хоть кирпич!
Одной из основных причин увеличения литературного брака является отсутствие добросовестной, серьезной, отвечающей за свое слово критики. Давно бы надо ей усвоить эти необходимейшие качества и поднять на свои плечи хоть часть той ответственности, которую должен нести писатель за недоброкачественную продукцию. Только при преступном попустительстве критики плохая книга выдерживает многочисленные издания да еще служит руководством для начинающих писателей.
Второй из причин, способствующих расширению литературного брака, является процветающая и после постановления ЦК от 23 апреля групповщина. И Панферову, не устающему до сей поры лягать ликвидированную РАПП, не мешало бы всерьез пересмотреть вопрос о творческой группировке, которую сам он возглавляет. Если бы «самокритика» в этой группе не шла по линии «кукушка хвалит петуха, а петух кукушку», то и «Бруски» были бы на несравненно высшем художественном уровне; во всяком случае, не было бы тех «описок», на которые справедливо указал Панферову Алексей Максимович.
Статья А. С. Серафимовича «О писателях „облизанных“ и „необлизанных“, исполненная настойчивого желания оправдать плохую работу Панферова, получила заслуженную оценку и в редакционной статье „Литературной газеты“ и в открытом письме А. М. Горького. Не может не вызвать недоумения восхищение А. С. Серафимовича образом из третьей книги „Брусков“, взятым для подтверждения той пресловутой „мужичьей силы“, которая, по словам А. С. Серафимовича, сидит в Панферове:
«Да там, брат, у тебя у забора на заду лошадь сидит и жует забор». Вдумайтесь в смысл этого образа. Как здесь много сказано и до какой степени сжато! На заду лошадь сидит? Да ведь этого не забудешь никогда, и это жутко!» — восклицает А. С. Серафимович.
Жутко не это, а сам образ жуток по своей надуманности, неправдоподобной и элементарной безграмотности. Ведь истощенная лошадь не садится, а ложится, в сидячем положении (в котором, кстати, бывает она лишь тогда, когда пытается встать) не кормится, а в том случае, если сама она не в состоянии подняться и стоять — ее поднимают, затем подвешивают. Это ж не образ, а очередная «описка»… Точно так же непонятно, как может лошадь «жевать» забор. Пожалуй, понятно это будет только тому, кто не видит различия между словами «грызет» и «жует».
Тысячу раз прав Алексей Максимович, когда он пишет:
«Кто-то редактирует, кто-то издает обильнейший словесный брак, какие-то безответственные люди хвалят эту продукцию безответственных бракоделов, хвалят, очевидно, по невежеству и по личным симпатиям к автору».
Думаю, что не личные, а групповые симпатии заставили Александра Серафимовича оправдывать и хвалить плохую работу Панферова. Покривил он на старости лет душой. А не надо бы!
Пришла пора говорить о литературе настоящим, мужественным языком и вещи называть их собственными именами. Нам нужны и доподлинно новые слова, созданные революцией, и новаторство в литературной форме, и новые книги, рисующие величайшую из эпох в истории человечества. Но только тогда сумеем мы — писатели — создать такие произведения, которые будут стоять на одном уровне с эпохой, когда научимся и новые слова тащить в литературу и книги писать не по панферовскому рецепту, а наоборот: чтобы девяносто пять слов были отличными, а остальные пять хорошими; когда новаторство будет шагать дальше незамысловатого переименования глав в «залпы», «звенья», «подкрылки» и т. п.
Когда критика наша прекратит либеральное сюсюканье и покровительственно-родственное отношение к писателю («хоть сопливое, да мое»); когда станет она подлинно революционной, беспощадной, суровой и не закрывающей перед правдой глаза, — тогда перестанут групповые зазывалы кричать на литературных перекрестках, расхваливать «своих» писателей и порочить «инаковерующих».
Только при этих условиях выполним те многочисленные, широковещательные обещания, которые давали мы советской общественности. Иначе же так и останемся «честными болтунами» и творцами посредственных произведений.
1934
Английским читателям
(Предисловие для английского издания «Тихого Дона» )
Я рад тому, что мой роман «Тихий Дон» тепло встречен английским читателем и прессой. Особенно рад потому, что Англия — родина крупнейших писателей, вложивших в сокровищницу мировой литературы немало ценностей и способствовавших своим бессмертным творчеством воспитанию вкусов читателей англичан.
Меня несколько смущает то обстоятельство, что роман воспринимается в Англии как «экзотическое» произведение. Я был бы счастлив, если бы за описанием чуждой для европейцев жизни донских казаков читатель англичанин рассмотрел и другое: те колоссальные сдвиги в быту, жизни и человеческой психологии, которые произошли в результате войны и революции.
В мою задачу входит не только показать различные социальные слои населения на Дону за время двух войн и революции; не только проследить за трагической судьбой отдельных людей, попавших в мощный водоворот событий, происходивших в 1914—1921 годах, но и показать людей в годы мирного строительства при советской власти. Этой задаче и посвящена моя последняя книга — «Поднятая целина».
В заключение мне хочется сказать следующее: в отзывах английской прессы я часто слышу упрек в «жестоком» показе действительности. Некоторые критики говорили и вообще о «жестокости русских нравов».
Что касается первого, то, принимая этот упрек, я думаю, что плох был бы тот писатель, который прикрашивал бы действительность в прямой ущерб правде и щадил бы чувствительность читателя из ложного желания приспособиться к нему. Книга моя не принадлежит к тому разряду книг, которые читают после обеда и единственная задача которых состоит в способствовании мирному пищеварению.
А жестокость русских нравов едва ли превосходит жестокость нравов любой другой нации… И не более ли жестоки и бесчеловечны были те культурные нации, которые в 1918—1920 годах посылали свои войска на мою измученную родину и пытались вооруженной рукой навязать свою волю русскому народу?
1934
Литература — часть общепролетарского дела
(Из речи на собрании ударников Лензавода и железнодорожного узла в Ростове-на-Дону )
Прежде всего, товарищи, разрешите от имени Союза советских писателей передать сердечный привет пролетариям Лензавода и Ростовского узла, вписавших одну из замечательнейших страниц в историю революционной борьбы за освобождение России.
Сегодня, на встрече со старыми кадровыми рабочими Лензавода, мне пришла на память одна из замечательных мыслей товарища Ленина, высказанная некогда в форме пожелания, что «литература должна стать частью общепролетарского дела». Это пожелание в настоящее время осуществляется. И ярчайшей иллюстрацией этого положения является то колоссальное внимание, с которым рабочий класс отнесся, в частности, к творческой дискуссии о языке, поднятой статьей А. М. Горького. Еще более наглядным доказательством того, что литература в наше время, в нашу эпоху, стала частью общепролетарского дела, является то огромнейшее внимание, которое рабочий класс, вся советская общественность уделили Всесоюзному съезду писателей, происходившему месяц тому назад.
Мне кажется, что показатель культурного роста читателей нашего Союза должен определяться не только ростом тиражей наших книг, которые для писателей-иностранцев, присутствовавших на съезде, кажутся совершенно сказочными тиражами.
Еще более ярким показателем того, что культурный рост нашего читателя высок, является постоянная, каждодневная связь между читателями и нами — писателями. На собственном примере должен сказать, что нет такого дня, когда бы я не получал десятка писем от своих читателей, разбирающих «Поднятую целину» и типы, выведенные там. Среди этих писем есть такие, которые мне как писателю, в какой-то мере уже познавшему литературное ремесло, дали значительно больше, чем литературно-критические статьи заведомо признанных критиков.
В свое время в практике моей работы над «Тихим Доном» я был крепко связан с Ленинградским областным союзом металлистов, и отзывы рабочих-металлистов, которые я получал сотнями, очень много помогли мне в усвоении и преодолении тех ошибок, что были свойственны первым моим книгам. Я считаю, что связь между рабочими читателями и писателями Советской страны — нерушимый залог того, что наша советская литература и впредь будет ведущей литературой мира, какой она является на нынешний день.
Я не хочу ограничиться пересказом того, что происходило на съезде писателей, полагая, что многие из вас, во всяком случае — большинство, внимательно следили за работой съезда и наверняка знакомы с основными докладами, которые были сделаны на съезде. Мне хочется, поскольку литература стала частью общепролетарского дела, говорить о литературе. На вашем заводе, в Ростовском железнодорожном узле имеется огромная армия рабкоров — что-то, кажется, около 600 человек. Из них большое число пишет. И я глубочайше убежден, что из этих кадров рабочих, призванных в литературу, тоже пером — рабкоровским пером помогающих промышленности, вашему заводу и железной дороге изживать недостатки, выйдут десятки незаурядных писателей и поэтов, таких писателей и поэтов, которые наверняка перешагнут нас.
Дискуссия, развернувшаяся перед съездом по вопросу о языке, показала, что рабочий читатель неизмеримо вырос даже по сравнению с недавними годами, например с 1926—1927 годами, что вкусы его, потребности возросли в огромных размерах, что, зачастую, мы, писатели, отстаем в удовлетворении этих потребностей. По этому поводу мне хочется сказать, что, сколь культурный уровень рабочего класса неизмеримо возрос, что, сколь перед нами, писателями, рабочие в своих выступлениях, в письмах к нам, в критических статьях, которые присылаются в журналы, ставят, как краеугольный камень, проблему повышения качества, — я считаю, что вопрос обсуждения литературных дел — и не вообще, а конкретно, по произведениям, которые в настоящий момент являются ведущими произведениями советской литературы, — даст чрезвычайно много, в частности, иным писателям, и вам, как нашим читателям.
Всесоюзный съезд советских писателей, проходивший в обстановке исключительного внимания советской общественности и мировой рабочей общественности, подвел итоги тем достижениям, которые мы имеем на сегодняшний день. Надо прямо сказать, что на съезде с особой четкостью выяснился водораздел, разделяющий литературу мира. С особой рельефностью выяснилась линия все более растущего подъема нашей советской литературы и линия упадка буржуазной литературы, линия, которую единодушно отмечали делегаты западноевропейских стран. Мне не хочется приводить примеры того, насколько падает искусство на Западе, так как эти примеры вы можете черпать ежедневно из нашей печати. Вы знаете о том, что в фашистских странах книги сжигают, что новый закон австрийского правительства уничтожает 10 тысяч книг, в том числе все переводные книги советских писателей. Вы знаете, со слов выступавшей на съезде китайской писательницы, о том, что китайские революционные писатели, призывающие рабоче-крестьянские массы Китая на борьбу с поработителями огромной страны древнейшей культуры, что эти писатели подвергаются не только наказанию, в виде изъятия их книг из библиотек, но эти писатели заточаются в тюрьмы и кончают свою жизнь на плахе.
Этот водораздел, который ярко проявился на съезде, показывает два мира, ставших и в области искусства друг против друга. И совершенно очевидно уже сейчас, что наше советское искусство побеждает во всем мире. Об этом свидетельствовали выступления западноевропейских писателей, в частности, немецкого писателя-коммуниста Вайскопфа. Вайскопф заявил, что по произведениям советских писателей немецкий пролетариат, который находится под тягчайшим игом фашизма, узнает доподлинно, что такое классовая борьба, как нужно бороться с врагами, чтобы мировая революция, великие идеи коммунизма торжествовали во всем мире.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31