Смущенно усмехался, отводя глаза в сторону, густо покашливал.
- Допустим, - коротко бросал Ленин. - Ну, и что же отсюда следует?
Горький говорил, что в конце концов считает их - Луначарского, Богданова, Базарова - людьми одной цели, а единство цели, понятое и осознанное глубоко, должно бы стереть, уничтожить философские противоречия.
Ленин на миг остановился и непримиримо посмотрел на Горького.
- Значит, все-таки надежда на примирение жива? Это зря, - сказал он. Гоните ее прочь, и как можно дальше, дружески советую вам!
Он любил Горького, считал его великим писателем, но истина была для него дороже.
Недавно он начал работать над "Материализмом и эмпириокритицизмом", был полон страстного, нетерпеливого желания поскорее разгромить махистов. С тех пор как он получил богдановские "Очерки философии марксизма", он с каждой прочитанной статьей, по собственному выражению, "прямо бесновался от негодования".
"Нет, это не марксизм! - писал Ленин. - И лезут наши эмпириокритики, эмпириомонисты и эмпириосимволисты в болото".
И вот примирить Ленина именно с этими товарищами, "идущими архиневерным, не марксистским путем", делал теперь безнадежные попытки Алексей Максимович.
Ленин уже жалел, что приехал. Напрасно, зря, ничего хорошего не выйдет.
Вслед за Горьким он протиснулся со своим портпледом через турникет, щелкавший стальным языком, и они уселись в узком отделении косого, ступенчатого вагончика совсем недавно открытого электрического фуникулера новенького, лакового, с иголочки. Вагончик тронулся вверх, а ступенчатые террасы садов, каменные заборы, цветущие миндальные деревья, виноградники, прикрытые кое-где от трамонтаны камышовыми матами, косо полезли вниз. Проехала вниз глухая плитняковая стена с маленькой железной дверью и нишей, где стояла раскрашенная статуэтка мадонны, вся в цветах, и светился огонек лампадки. Все это сползало по диагонали вниз, и глубоко внизу уже виднелся совсем маленький порт с дымящимся пароходиком, собравшимся в обратный путь в Неаполь, с моторными лодочками, парусами яхт, и совсем крошечным маячком, и молом, и голубым загадочным силуэтом острова Искья на горизонте.
Горький сидел рядом с Лениным, сузив глаза, и задумчиво подергивал кончики усов над бритым, солдатским подбородком. Выжидательно помалкивал. А Ленин уже овладел собой, был спокоен, холоден, насмешлив и настроен далеко не мирно.
Есть известная фотография "В.И.Ленин у М.Горького на о.Капри", где Владимир Ильич, в зимнем костюме, в котелке, бритый, играет с Богдановым в шахматы, а Горький в своей знаменитой, сдвинутой набок демократической шляпе, сидя на перилах террасы и как бы возвышаясь над всей группой, подпирает подбородок рукой, но смотрит не на игроков, а прямо в объектив фотографического аппарата; сзади видна волнистая линия гор и кое-где угадывается туманная полоса Неаполитанского залива.
Недавно я побывал на Капри. Мы отправились разыскивать виллу и террасу, где свыше полувека тому назад Ленин играл в шахматы. В воспоминаниях Андреевой говорится, что это происходило на вилле "Бэдус". Оказывается, это или ошибка, или опечатка. Виллы "Бэдус" не существует. Была вилла "Блезус" (Villa "Blaesus"). Милейший доктор Марио Массимино, глава местной туристской организации, большой знаток истории своего острова, рассказал мне, что "синьор Массимо Горький" жил в разное время на трех виллах на Капри: на вилле "Беринг", которая сейчас называется "Отель "Геркуланум", затем на вилле "Пиерина" на Via Mulo и, наконец, на вилле "Блезус", которая перешла к другому владельцу и называется в настоящее время "Пансион, кафе и ресторан Крупп". Именно на этой, последней вилле и жил Горький, когда у него гостил Ленин. Это оказалось совсем недалеко от нашего отеля, на обратном, южном склоне острова, лицом к бухточке Марина-Пиккола.
Мы прошли по узкой каприйской улочке - то вниз, то вверх, - и вот перед нами, с левой руки, открылась синяя мгла безмерного морского пространства. К берегу Марина-Пиккола террасами сползал сад Адриана с его живописными древнеримскими развалинами, зонтичными пиниями, оранжереями, цветниками и кинематографом под открытым небом. Глубоко внизу, вдали, мы увидели мыс Фаралионе и три громадные скалы, стоящие в воде, словно серые каменные паруса. Между первой скалой и двумя другими были ворота, казавшиеся совсем узкими, а на самом деле сквозь них мог свободно пройти корабль. Далеко за горизонтом была Сицилия, Африка, мерещились великие пустыни земного шара. Мы стали подниматься по каменистой тропинке в сосновой роще, скользя по опавшим иглам, потом среди агав с острым хищным когтем на конце каждого мясистого, узкого листа высотой в полтора человеческих роста, с шипами по бокам, как у рыбы пилы, потом мимо зарослей исполинских кактусов, покрытых колючими бородавками, похожими на маленьких ежиков. Мы с наслаждением вдыхали бальзамический воздух - сухой и легкий, - между тем как вокруг нас громко, деревянно стрекотали дневные цикады.
Потом мы увидели крутую лестницу из дикого камня и в начале ее доску с надписью: "Caffe restorante Krupp". Мы поднялись вверх и очутились перед тем самым домом, где Ленин гостил у Горького. Открыв стеклянную дверь, мы вошли в гостиничный холл. Там с сигарами и коктейлями в глубоких кожаных креслах сидело несколько элегантных господ - жителей отеля. Они посмотрели на нас с тем корректным любопытством, которое всегда вызывается появлением в пансионе новых лиц. Из-за конторки вышла приветливая дама и спросила, что нам угодно.
Узнав, что мы всего лишь просим позволения осмотреть виллу, она, не переставая быть любезной, - но уже несколько в другом роде, - сказала нам по-французски: "S'il vous plait".
- Наверное, вы слышали, мадам, - сказал я, - что в этом доме некоторое время жил Ленин?
- Конечно, - ответила она все с той же любезностью другого рода, - вы, наверное, поляки или русские? - и покосилась на мой детский американский фотоаппарат.
- Русские, - сказал я.
- S'il vous plait, - повторила она и сделала гостеприимный жест, означавший, что мы можем осматривать и фотографировать все, что пожелаем, а сама удалилась за свою конторку и перестала обращать на нас внимание.
Мы прошли по коридору, куда выходило несколько дверей ("Ага, - подумал я, - здесь, наверное, милейшая Мария Федоровна Андреева помещала своих гостей, лекторов будущей Каприйской школы, а быть может, и самого Ленина"), и мы неожиданно очутились на той самой террасе, где некогда Ленин играл в шахматы. Я сразу узнал эту террасу по очертанию гор, видневшихся вдали, и по балюстраде, на которой тогда сидел Горький.
И вдруг я испытал ощущение как бы внезапно остановившегося и повернувшего вспять времени.
Мне представилось, что на террасу вышел маленький, энергичный, резкий Ленин в котелке, слишком глубоко надетом на его скульптурную голову, за ним появилась сутулая фигура Горького и рядом с ней красивая, нарядная дама знаменитая актриса Художественного театра - Мария Федоровна Андреева, погромыхивая шахматной коробкой. Затем - Анатолий Васильевич Луначарский, молодой, в пенсне на черной ленте, в рубахе "апаш" с раскрытым воротом, в очень широком эластичном поясе с кожаными карманчиками и колечками - по моде тех лет. А там и Богданов... И я услышал грассирующий тенор Ленина, который говорил Горькому, несколько смущенному неясностью своей философской позиции, продолжая спор, начатый в коридоре:
- Вы явным образом, уважаемый Алексей Максимович, начинаете излагать взгляды одного течения... Я не знаю, конечно, как и что у вас вышло в целом...
- Вы мне уже об этом писали.
- Совершенно верно, я вам уже об этом недавно писал. А кроме того, я считаю, что художник может почерпнуть для себя много полезного во всякой философии. Наконец, я вполне и безусловно согласен с тем, что в вопросах художественного творчества вам все книги в руки и что, извлекая этого рода воззрения и из своего художественного опыта, и из философии, хотя бы идеалистической...
- Хотя бы идеалистической? - спросил Горький не без торжества. - Я не ослышался?
- Ничуть. При критическом к ней отношении, хотя бы и идеалистической, твердо ответил Ленин, - потому что вы можете прийти к выводам, которые рабочей партии принесут огромную пользу. Огромную!..
Лицо Горького посветлело. Улыбка крепко сжала и выперла его небольшие круглые скулы. Он удовлетворенно подергал усы.
Мария Федоровна была в восторге, что на этот раз все обошлось благополучно.
- В шахматы, в шахматы! Довольно философии. Мы же договорились не спорить на философские темы до ужина.
Она встряхнула шахматной коробкой, потом зажала в каждой руке по пешке и протянула кулаки в разные стороны - один Ленину, другой Богданову. Ленин небрежно коснулся правой руки Андреевой. Она разжала кулак. На розовой прелестной ладони лежала черная пешечка.
- Вам начинать, - любезно, но суховато сказал Ленин Богданову и сноровисто расставил фигуры: по всему видно, что опытный игрок.
Вдруг все это исчезло, ушло в прошлое. Передо мною была пустая терраса с горкой мусора в углу, сохнущие на веревке розовая мохнатая простыня, купальный костюм, и старик обойщик в синем фартуке, с гвоздями в губах и молотком в руке, который починял полосатый пружинный матрас, поставленный боком на тот самый шахматный столик, за которым некогда Ленин играл с Богдановым...
Мы спустились вниз по каменной лестнице, по которой не раз спускался и поднимался своей быстрой, энергичной походкой Ленин, любуясь с лестницы мысом Фаралионе, его скалами, дыша бальзамическим воздухом каприйской весны и прислушиваясь к звукам упруго хлопающих ружейных выстрелов, которые время от времени доносились откуда-то снизу. Ленин долго не мог понять, что это за выстрелы, пока Горький не объяснил ему, что это вовсе не выстрелы, а звук волны, хлопающей в устье одного из многочисленных каменных гротов каприйского побережья.
В это время будущая книга "Материализм и эмпириокритицизм", как любил выражаться Ленин, была уже у него в чернильнице. Споры на Капри с Богдановым, Луначарским, Базаровым и прочими организаторами фракционной каприйской школы, еще только проектируемой в то время, школы, впоследствии нарочно спрятанной от партии на отдаленном острове, "чтобы прикрыть ее фракционный характер", - как считал Владимир Ильич, еще сильнее разожгли его, окончательно доказали, что примирение невозможно, война объявлена, и теперь, больше чем когда-либо, необходимо как можно скорее разделаться с этой новой, "богостроительски отзовистской фракцией".
В общем, как Ленин и предполагал, поездка на Капри оказалась почти бесполезной, за исключением разве того, что Ленину удалось решить с Горьким кое-какие очень важные технические вопросы относительно издания "Пролетария", а также повторить партийное поручение Марии Федоровне насчет нелегальной доставки в Россию "Пролетария", который должен был скоро выйти в Париже. Инструкции, еще раньше данные Лениным Андреевой письменно, были исчерпывающе точны и по-ленински конкретны: 1) Найти непременно секретаря союза пароходных служащих и рабочих (должен быть такой союз!) на пароходах, поддерживающих сообщение с Россией. 2) Узнать от него, откуда и куда ходят пароходы; как часто. Чтобы непременно устроил нам перевозку еженедельно. Сколько это будет стоить? Человека должен найти нам аккуратного (есть ли итальянцы аккуратные?). Необходим ли им адрес в России (скажем, в Одессе) для доставки газеты, или они могли бы временно держать небольшие количества у какого-нибудь итальянского трактирщика в Одессе? Это для нас крайне важно. И так далее.
На этом Ленин и распрощался с Алексеем Максимовичем и Марией Федоровной. Вскоре после возвращения с Капри в Швейцарию, не теряя золотого времени, он снова переезжает Ла-Манш, с тем чтобы поработать в Лондоне, в Британском музее, где находились источники, необходимые ему для быстрейшего завершения "Материализма и эмпириокритицизма". И лишь после этого Ленин и Крупская переехали в Париж, куда переводился "Пролетарий".
Париж окружает кольцо внешних бульваров, носящих имена наполеоновских маршалов: Лефевр, Массена и т.д. В конце ноября, в начале сырой парижской зимы, приехав из Женевы, Ленин и Крупская - "Ильичи", как их называли друзья, - наняли квартиру в Четырнадцатом округе, недалеко от парка Монсури.
В то время здесь кончался город. Дальше начинались поля и фермы. По вспаханной земле ходили грачи, которые зимуют во Франции и никуда не улетают. На горизонте виднелись холмы и чернели голые рощи.
В представлении "Ильичей", которые всегда жили более чем скромно, новая парижская квартира на улице Бонье показалась слишком роскошной: большая, светлая, в каждой комнате камин с мраморной доской и высоким зеркалом, в котором отражались лепные потолки и окна, доходящие до пола, с решетчатыми жалюзи и низкой железной оградой наружного балкончика.
"...Эта довольно шикарная квартира весьма мало соответствовала нашему жизненному укладу и нашей привезенной из Женевы "мебели". Надо было видеть, с каким презрением глядела консьержка на наши белые столы, простые стулья и табуретки. В нашей "приемной" стояла лишь пара стульев да маленький столик, было неуютно до крайности".
Так описывает первую парижскую квартиру Ленина Надежда Константиновна Крупская.
Я думаю, что в передней, наверное, стояли еще не распакованные из рогожи велосипеды, что усугубляло неуютность. Это были те самые велосипеды, о которых упоминает в своих воспоминаниях Бонч-Бруевич:
"Одно время, после Второго съезда, Владимир Ильич жил в городе Лозанне, на Женевском озере. Мне часто приходилось там бывать по делам нашей организации. И вот однажды, когда Владимир Ильич собирался отправиться в двухнедельное путешествие по Швейцарии, я приехал к нему, чтобы переговорить о многих делах и наших изданиях, а также условиться, куда пересылать самую экстренную почту и газеты. Встретил я Владимира Ильича весьма оживленным.
- Пойдемте-ка, - сказал он мне, - я покажу вам, какой замечательный подарок мама прислала мне с Надей!
1 2 3 4