Зорин с трудом предупредил проваливание.
Он поспешно разбудил прикорнувшего рядом с ним Василия.
– Вася, что-то неладно с рулем поворота. Погляди, может быть, провода запутались. Я что-то ничего не вижу – туман сзади, темно.
Василий еще во сне, шестым солдатским чутьем, услышал приказание и открыл люк, не успев как следует проснуться и дотереть глаза.
Он долго не мог разобрать ничего в предрассветной мгле. Зорин сделал новый вираж, и снова стрелка указателя скорости катастрофически поползла к нулю. И тогда Василий вскричал неожиданно:
– Товарищ, лейтенант, оно на хвосте у нас!.. Облако на хвосте… Мы его волочим!
Теперь и лейтенант на фоне светлеющего неба увидел сбоку за самолетом, там, где должен был быть электростатический невод, небольшое облачко. Клочья его, поспешно меняя место, стремились повернуть за самолетом.
Бортмеханик разбудил Шуру. Девушка выглянула и люк, всплеснула руками и застыла с открытым ртом и восторженно умиленным выражением. Она смотрела на кипящий туман, как мать глядит на оловянного цвета глазки своего новорожденного первенца.
– Это оно, – шептала она, – получилось!
И вдруг, перебивая себя, заговорила захлебываясь:
– Товарищи, вы понимаете – получилось! Какая же я дура, гоняла вчера самолет и удивлялась, почему ничего не выходит. А нужно было только время и холодок: Вы понимаете, за ночь осели пары, и вот оно – облако, любуйтесь на него!
Сразу стало понятно, почему с таким трудом набирал скорость самолет: ведь он должен был разогнать тяжелую массу водяного пара, очень плохо обтекаемого. А при повороте эта масса шла по инерции вперед и тянула за собой самолет. Она не могла повернуть – у нее не было руля.
– Ну, теперь, – сказала Шура, когда каждый досыта налюбовался новорожденным облаком, – теперь домой, в Саратов! Всем покажем…
Зорин сделал осторожный, очень пологий поворот и взял курс на север. Справа от него из-за базальтовой стены Мангышлака через каждое ущелье прорывались солнечные лучи. Небо было такое же бледное и прозрачное, как вчера. Одно единственное облачко скользило по нему – их собственное.
В самолете царила радостная атмосфера. Они трое были в невиданной экспедиции и спешили с вестью об открытии на родину.
Из прозрачных небесных глубин они везли с собой облако – вот оно на буксире у самолета, крепко привязано электростатическими силами.
И летчик, занятый приборами, про себя, а остальные вслух мечтали, как они истратят добытое сокровище.
– Обязательно в деревню к моей мамаше! – кричал Василий. – Помните, вы обещали? Такую поливку устроим – всему району на зависть! Пусть радуются на свою капусту.
– Нет, сначала в Саратов. Интересно, что дядя скажет. Десять лет отдала бы, чтобы стоять рядом с ним. Скорее бы, товарищ лейтенант!
– А может, сразу в Москву? – предлагал Василий. – Развернемся над Садовым кольцом и польем его хорошенько. Хотя никого там в Москве дождем не удивишь.
Как обычно, возвращение казалось необычайно долгим, тем более сейчас, когда скорость самолета была так невелика. Вчера, пересекая море, Шура удивлялась, какое оно маленькое: только отошли от берега – глядь, уже противоположный. А сегодня конца-краю не было зеленовато-серой глади, и вчерашнее ощущение неподвижности самолета над морем, происходившее из-за однообразия впечатлений, сегодня еще более усиливалось нетерпением.
Наконец, около 8 часов утра, желтоватое мелкое море сменилось чересполосицей песчаных островов. На горизонте ослепительно засверкали солончаки. Каспийское море кончилось. До Саратова оставалось каких-нибудь 500 – 600 километров.
– Представьте себе, – говорила Шура Василию, – эти самые берега через несколько лет. Вот они лежат у самого моря – казалось бы, здесь должен быть приморский климат. Но нет, облака, зародившиеся над Каспийским морем, попадают неведомо куда, но только не туда, куда надо. Здесь бесконечно много солнца, ничуть не меньше, чем в Крыму. Мы добавим сюда воды, совсем немного – три своевременных дождя, двадцать сантиметров осадков, и на этой самой пустыне будут великолепные хлопковые поля. Все будет зелено вокруг. Сейчас солнце испаряет на Каспийском море толщу воды на один метр в течение года. Значит, на каждом гектаре моря можно собрать воды достаточно, чтобы превратить в цветущие поля пять гектаров побережья. И совсем не нужны для этого самолеты, – продолжала мечтать Шура. – Будет в каждом колхозе свой катерок – та же самая моторная «тюленка» или, скажем, машинно-дождевая станция на берегу. С вечера выйдет катер в море с пылью, закинет в небо электростатический невод, и поутру – пожалуйста: поливка хлопка в колхозе.
Под ними тянулась однообразная плоская равнина. Солнце поднялось уже сравнительно высоко. Четкая тень самолета бежала по холмам, переламываясь на скатах, а за нею, в отдалении, спешила каплеобразная тень облака, обкатанная сопротивлением воздуха.
Всякий раз, замолкнув, Шура вспоминала, что до Саратова еще несколько часов, и просила Зорина:
– Товарищ лейтенант, нельзя ли скорее? Где мы летим сейчас? Ну, пожалуйста, постарайтесь хоть капельку скорее.
Зорин и сам торопился доставить облако к месту назначения. Строго придерживаясь прямой, не тратя скорость на поворотах, он сумел разогнать облако до 180 – 200, затем до 210 километров в час. Сначала он был очень доволен, но скорость все росла, и неприятное подозрение зародилось у него в голове. Некоторое время он внимательно изучал облако в зеркале и вдруг обернулся к девушке:
– Посмотрите, Шура, по-моему, облако тает. Конденсаторы просвечивают, раньше их не было видно.
Шура, весело рассказывавшая что-то Василию, осеклась на полуслове.
– Да, действительно… тает, – упавшим голосом произнесла она, вглядевшись в облако. Василий попытался ее утешить:
– По-моему, совсем незаметно. Как вы думаете – дотянем, товарищ лейтенант? Дотянем же?
Зорин долго думал, прежде чем ответить.
– Скорость возросла в полтора раза – значит, сопротивление упало в полтора в квадрате – в два с четвертью раза. От облака осталось не больше половины, остальное растаяло за последние сорок минут, а до Саратова еще часа два, не меньше. Значит, не довезем. В чем дело, как вы полагаете, Шура?
– Солнце. Воздух сухой над пустыней, – пролепетала она, печально глядя на облако, которое захотело ее покинуть.
Глаза ее смотрели укоризненно. Радостное волнение сменилось угрюмой тревогой. «Что же делать, что же делать? – думал каждый. – Неужели не довезем?»
– Может, поднять выше? – предложил Зорин. – Там воздух холоднее. Шура отрицательно покачала головой:
– Холоднее, но зато еще суше. Дорогой лейтенант, летите скорей к Волге. Над Волгой воздух влажный. Может быть, там туча не будет больше таять.
Зорин с непривычной легкостью совершил поворот, и эта легкость подтвердила всеобщее опасение. Очевидно, в сухом воздухе над пустыней влага, осевшая на бакинской пыли, снова начала испаряться.
Со все возрастающей тревогой смотрела Шура на облако, где с каждой минутой все яснее вырисовывались бусины конденсаторов, прежде окутанные непроницаемым туманом.
– Скорее, товарищ лейтенант, пожалуйста скорее! Зорин гнал что есть силы. Скорость все увеличивалась, и именно это увеличение скорости больше всего тревожило его – оно означало, что облако продолжает таять.
– Второй ряд шаров виден… третий виден… – горестно шептала Шура.
Много раз за эти два года Шуре снилось, что она несла на поля тяжелую влажную тучу, крепко прижимая ее к груди. Колоски у дороги протягивали к ней усики. «Пить… пить!..», жалобно просили они. Но только Шура останавливалась, чтобы выжать из тучи дождь, дневной свет пробивался между сжатыми ресницами, туча ползла между пальцами, таяла, и Шура просыпалась ни с чем. Теперь этот сон повторялся наяву.
– Только, пожалуйста, скорее, товарищ лейтенант.
Края облака стали уже совсем прозрачными, сквозь него были видны самые дальние конденсаторы, даже линии шлангов наметились чуть заметным пунктиром.
– Неужели нельзя чуть скорее?
Разве Зорин не спешил? Он выжал из самолета все, что возможно. Волга была еще далеко, но он невольно вглядывался в горизонт и в каждом солончаке видел блестящую ленту реки. Степь была однообразно серая и ровная. Одна единственная гора, одинокий массив, обрубленный с севера, возвышалась на гладкой плоскости.
– Это Большой Богдо! – воскликнул Василий, узнав характерные очертания горы, похожей на верблюжий горб. – Я хорошо знаю – здесь рядом Баскунчак. Поглядите, вот и озеро! – и Василий указал на белоснежную блестящую поверхность соленого озера. – Я работал здесь, когда еще не был поджигателем. Ох, и работа!
Но никто не хотел слушать его рассказов, и сам Василий смолк – не до воспоминаний было.
Шура неотрывно глядела только назад – на исчезающее облако, все более превращающееся в серую дымку обезвоженной пыли. Оно было почти прозрачно, лишь в центре сохранилось желтовато-серое ядро.
– Не успеем. Не успеем… – твердила девушка. – Придется опять возвращаться на море. И опять все равно не довезем.
Идя на небольшой высоте, самолет поравнялся с измятой верхушкой горы, клочки облака зацепились за ее крутые склоны. Затем самолет понесся над четкой, словно рейсфедером проведенной, линией баскунчакской дороги, построенной когда-то специально для вывоза на Волгу соли из этого знаменитого озера, которое тысячи лет может снабжать солью весь Советский Союз.
Волга была почти рядом. На горизонте голубой лентой блестела Ахтуба – ее левый проток. Набирая скорость, лейтенант повел самолет на снижение, развернулся над деревянной пристанью, у которой в ряд стояли тяжелые баржи с солью, и бреющим полетом пошел над водой. Едва ли десятая часть облака, привезенного с моря, серела сзади на буксире.
Теперь самолет следовал по прихотливым извивам реки, слева мелькали бесчисленные острова с жирной зеленью и пестрыми камышами. Лейтенант не отрывал глаз от показателя скорости. А Шура все смотрела на облако и грустно покачивала головой.
«Поздно уже. Все напрасно», думала она.
Как всегда, прибор оказался точнее глаза. Девушка не могла уловить никакого изменения; ей казалось, что облачко все еще продолжает таять, а прибор уже отметил новое понижение скорости, что означало увеличение веса облака.
Через полчаса стало ясно, что понижение скорости не случайное. Действительно, таяние облака прекратилось, даже больше того – оно вновь начало обрастать водой за счет испарения Волги.
Когда над зелеными, изрезанными бесчисленными арыками островами встала амфитеатром голубоватая гряда высокого берега и белый силуэт сталинградских зданий на нем, скорость самолета спустилась до 240 километров в час. И стало на глаз заметно, что облако вновь становится плотной, непрозрачной массой.
Зорин вывел свой самолет выше Сталинграда – там, где огромный город-гигант, протянувшийся на полсотни километров по берегу Волги, заканчивается Металлогородом. Широкая блестящая полоса реки уводила их к горизонту, как асфальтовая дорога. Слева, почти возле самого самолета, вздымались крутые, изрезанные оврагами обрывы; справа расстилалась плоская равнина, дымчато-голубая у горизонта.
220… 210… 200… – указатель скорости показывал неуклонное падение. 190… 180… – в матовом тумане снова скрылись бусы конденсаторов. Повеселевшая Шура снова стала строить заманчивые планы полета над Саратовом. Когда на правом берегу показались в зелени садов дома Камышина, облако на буксире у самолета было уже гораздо больше, чем над Каспийским морем.
– Когда же наконец будет Саратов? Скорее бы! – волновалась Шура.
За стеклами самолета мелькали такие знакомые места. Вот в кустах белеют палатки. Здесь Шура была в пионерлагере. Отвесная стена возвышается над рекой – это знаменитый бугор Стеньки Разина. «Сколько же до Саратова – километров сто семьдесят? Целых сто семьдесят километров еще!», с ужасом думала она.
И еще один человек думал о предстоящих 170 километрах если не с ужасом, то с сомнением. Это был Зорин. Скорость самолета продолжала снижаться. Приближалась противоположная крайность. Вес облака скоро должен был пересилить тягу самолета, и Зорин тогда вынужден будет совершить посадку.
150… 140… Зорин физически ощущал громадную тяжесть облака. На каждом повороте самолет катастрофически терял скорость – вот-вот начнет проваливаться. В пределах длины канатов Зорин свободно маневрировал, но, как только они натягивались, инертная масса водяного пара, продолжая движение в прежнем направлении, увлекала самолет за собой.
Неподалеку от большого села летчик окликнул Шуру:
– Выбирайте огород, Шура, будем поливать.
– Что случилось? – заволновалась девушка. – Ведь это же Золотое, каких-нибудь сто километров. Постарайтесь уж!
Но тянуть было невозможно. Быстро растущее облако прижимало самолет к воде. Выбрав низменный берег, летчик сделал пологий разворот и вывел тучу на правую сторону. Скорость самолета была чуть-чуть выше посадочной.
– Ну, держитесь! – крикнул Зорин. – Пойду над сушей, чтобы облако не росло больше. Шура, прошу вас, станьте у рубильника. В крайнем случае, придется сбросить часть тучи. Парашютов не надевайте, все равно слишком низко. Ну, рискуем, товарищи! Иди сюда, Вася, ищи свою деревню. Ты узнаешь ее сверху?

КОНЦЕРТ НАД КРАСНЫМ ЯРОМ

РАНО утром, когда Василий еще дремал в самолете, в Саратов приехал для проверки опытов представитель Сельскохозяйственной академии – профессор Феофилактов. Это был очень подвижной и сухой старик, такой загорелый, что он казался насквозь прокопченным и не мог уже больше стареть. Он оказался университетским товарищем профессора Хитрово. И хотя в университете они знали друг друга по фамилиям, сейчас старики встретились, как закадычные друзья, и полдня провели в кабинете Хитрово, перебирая студенческие воспоминания.
– А помните «Царя Федора», когда Станиславский был еще молодым? – говорил Хитрово.
– А помните Татьянин день, как мы с гитарами… – вторил Феофилактов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9