https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/universalnye/ 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


_Ch
«Полина Дашкова. Источник счастья»: «Издательство Астрель»; М; 2006
ISBN 5-271-16503-5
Аннотация
Пётр Борисович Кольт — миллиардер. Нет такой сделки, которую он не сумел бы заключить. Он может купить всё, что пожелает. Он привык побеждать и не терпит поражений. Он хочет вернуть молодость и жить вечно.
Пётр Борисович не верит мифам о философском камне и стволовых клетках. Его интересует таинственное открытие, сделанное в Москве в 1916 году военным хирургом профессором Свешниковым.
Никто не знает, в чём суть открытия. Все записи профессора исчезли во время революции и гражданской войны. Сам он тоже исчез. Неизвестно, где и когда он умер. И умер ли вообще?..
Полина Дашкова
Источник счастья
«Покойный старик верно искал философского камня… проказник! И как он умел сохранить это в секрете!»
В.Ф. Одоевский, «Сильфида»
Глава первая

Москва, 1916
Квартира профессора Свешникова Михаила Владимировича занимала четвёртый этаж в новом доме по Второй Тверской-Ямской улице. Профессор был не стар, вдов, имел троих детей. Злые языки утверждали, что всех их он вырастил в пробирках. Среди окрестных торговок ходили слухи, будто этот доктор оживляет покойников, умеет оборачиваться чёрной собакой и белой мышью, живёт две тысячи лет. Получил дворянство, звание профессора и царского генерала при помощи чёрной магии, а также японской и немецкой разведок.
Впрочем, ни сам Михаил Владимирович, ни его домашние об этих слухах не ведали. Только горничная Марина, тихая полная девушка двадцати пяти лет, иногда после похода в бакалейную лавку пыталась делиться рассказами торговок с няней, Авдотьей Борисовной, старой и почти глухой. Когда Марина громко шептала ей на ухо, Авдотья Борисовна вздыхала, охала и качала головой. Она думала, что Марина говорит о каких-то вымышленных персонажах, о ком-то из газет или из книжек. Она ни на миг не могла вообразить, что речь идёт о её драгоценном Мишеньке, которому она когда-то, в другом веке, была не только няней, но и кормилицей.
Москва кишела медиумами, предсказателями, гипнотизёрами, хиромантами, колдунами — на любой вкус.
В том же доме над квартирой профессора жил спирит Бубликов, и даже табличка на двери блестела «Доктор эзотерики, великий маг, заслуженный спирит Российской Империи Бубликов А.А.». Но почему-то он интересовал торговок куда меньше, чем профессор Свешников.
Тёмным январским утром 1916 года, в седьмом часу, из окна четвёртого этажа, выходившего во двор, раздался отчаянный женский визг. Дворник Сулейман воткнул лопату в сугроб, посмотрел наверх. Форточка была приоткрыта, сквозь плотные шторы пробивался яркий электрический свет. Полоска света лежала на тёмном сугробе, и отдельные снежинки искрились в ней, как россыпь мелких алмазов.
За визгом ничего, кроме тишины, не последовало. Дворник снял варежку, тихо и тщательно помолился Аллаху.
В бывшем обеденном зале, отведённом под лабораторию, старая горничная Клавдия сидела на полу и нюхала нашатырь. Над ней склонился профессор Свешников. Небритый, сонный, в шёлковом стёганом халате, с полотенцем вокруг шеи, в тёплых домашних туфлях, он только что выскочил из ванной комнаты на крик горничной.
— Ну, ну, тихо, Клавушка, будет тебе трястись, — говорил профессор приятным, хриплым со сна баритоном, — успокойся и расскажи всё по порядку.
Клавдия шмыгнула носом, подняла дрожащую руку и указала в дальний угол, туда, где за больничной клеёнчатой ширмой стояли три небольших стеклянных ящика с частыми дырочками для воздуха. В одном метались и беззвучно пищали две жирные белые крысы. В другом копошилась дюжина маленьких крысят. Третий был пуст.
— Ты открывала клетку?
Клавдия категорически замотала головой. Михаил Владимирович поднял её под мышки, довёл до кушетки, усадил и решительно направился в крысиный угол.
Толстое прочное стекло треснуло в нескольких местах.
Круглая металлическая крышка была откинута. Тонкая сосновая стружка, выстилавшая дно ящика, валялась вокруг, на полу.
— Ты видела его? — спросил профессор Клавдию, разглядывая свежие царапины на металле, сломанную маленькую задвижку.
— Ещё бы не видела! Кинулся на меня, нечисть, и откуда только силы у него, старый, больной насквозь. Почти уж издох, а прыгнул прямо вот на такую высоту. — Клавдия отмерила метра полтора от пола. — Чуть в лицо не вцепился, сволочь, едва от него, заразы, веником отбилась.
Горничная Клавдия была женщина богобоязненная, молчаливая и чопорная. Никогда она не тараторила, не повышала голоса, не произносила бранных слов. Сейчас щёки её пылали, глаза блестели. Она дрожала, как в лихорадке, и облизывала пересохшие губы. Михаил Владимирович по старой докторской привычке прижал пальцы к её запястью, машинально отметил про себя, что пульс бешеный, не меньше ста пятидесяти в минуту, и что у него самого точно такой же.
— Погоди, ты хочешь сказать, он свалился откуда-то? — уточнил профессор и огляделся.
— Да какой — свалился?! Нет!
— Ну, а что же? Подпрыгнул прямо от пола? Вот на такую высоту? — Михаил Владимирович нервно усмехнулся.
— Взлетел вверх, будто он птица, а не крыса. Ай ты, батюшки, да что же это? — Клавдия открыла рот, вытаращила глаза.
Стало тихо. В тишине раздавался шорох лопаты дворника, убиравшего во дворе снег. К этому звуку прибавился другой, упрямый и тревожный скрип.
Плюшевая коричневая штора дёргалась быстро и сильно, как будто ожила. Конец массивного деревянного карниза с треском пополз вниз, посыпалась штукатурка.
Первым опомнился профессор. Одним прыжком он долетел до окна и упал на скачущую штору.
— Клава, эфир, быстро! И перчатки, перчатки надень!
Михаил Владимирович стоял на коленях. Пойманная штора металась и пищала в его руках. Он сопел и отдувался. Глаза его сияли, под серой щетиной проглядывал румянец. Он был похож на вратаря, который поймал мяч в последний момент, когда матч почти проигран.
— Нет! — шёпотом крикнула Клава. — Я не могу! Бог свидетель, Михаил Владимирович. Не могу. Вы морду его видели? Глаза видели?
— Перестань, это всего лишь крыса. Надень перчатки.
Сверху качался карниз. Он едва держался на одном винте. Медный шар-наконечник грозил обрушиться на профессорскую голову. Клавдия сидела неподвижно, только губы едва заметно шевелились. Она бормотала молитву.
— Ладно, иди. Разбуди Таню, — сказал профессор.
Старая горничная резво вскочила, убежала и в коридоре у самой двери налетела на барышню семнадцати лет, дочь Михаила Владимировича. Таня уже сама проснулась от шума. В жёлтом пеньюаре, тонкая, голубоглазая, с распущенными светлыми волосами до пояса, она спешила в лабораторию на помощь отцу.
Через четверть часа на маленьком операционном столе возлежал усыплённый эфиром толстый зверёк. Это была лабораторная крыса, вернее, крыс. Совершенно белый, но с рыжим пятном под нижней челюстью. Странная, невероятная для крысиного рода отметина по форме своей напоминала отчётливую пентаграмму, пятиконечную звезду, перевёрнутую верхушкой вниз.
— Не иначе, прапрабабка этого крыса согрешила с кем-то из предков няниного кота, — заметила однажды Таня, — у красавца Мурзика на шее точно такое пятно, правда, круглое.
— Исключено, — возразил Михаил Владимирович. — Между кошками и крысами такие отношения невозможны.
Таня тогда смеялась до икоты. Её ужасно забавляло выражение отцовского лица в моменты глубокой сосредоточенности, когда он переставал понимать шутки и даже самые абсурдные предположения обдумывал всерьёз.
— Давай назовём его Гришка, в честь Распутина, — предложила Таня и тронула пальчиком рыжую пентаграмму.
— Сколько раз я тебе говорил: подопытным животным имена давать нельзя, только номера, — нахмурился отец. — И при чём здесь мистический мужик Её Величества? Не он один в мире зовётся Григорием. Мендель, основоположник генетики, тоже был Григорием.
— Тем более! Я буду звать его Гришка Третий! — веселилась Таня.
— Не смей! При мне, во всяком случае! — злился отец.
Диалог этот произошёл около года назад. С тех пор Таня постоянно называла подопытного крыса с рыжим пятном Гришкой Третьим. Михаил Владимирович не заметил, как сам стал звать его так же.
Сейчас оба они, отец и дочь, растерянно смотрели на спящего зверька. Розовый голый живот слегка подрагивал. Лапки, похожие на миниатюрные, изящные дамские ручки, произвели несколько слабых скребущих движений и успокоились.
— Нет, папа, это не Гришка, конечно, — сказала Таня и зевнула. — Смотри, шкурка белая, пушистая, розовые склеры. Кожа мягкая, молодая. А где пятно? Ну где, покажи, пожалуйста.
— Вот оно. На месте.
— Всё равно не верю. У Гришки огромное потомство, кто-то из очередного помёта мог унаследовать рыжую пентаграмму. Это внук или правнук. Гришка почти весь облысел после операции.
— Облысел. Но теперь оброс.
— Так быстро?
— За месяц. Это нормально.
— И окрас новой шерсти в точности как прежний, та же пентаграмма на горле?
— Как видишь.
— У Гришки должен быть шрам на черепе. Где он? Никакого шрама нет.
Танина рука в чёрной медицинской перчатке осторожно перевернула крысу на брюшко. Михаил Владимирович взял большую лупу, разгрёб густую блестящую шерсть на крысиной холке.
— Вот он, шрам. Совсем маленький.
— Папа, перестань! — Таня помотала головой. — Рана не могла зажить так быстро, и шерсть не могла вырасти. Ты же не алхимик, не средневековый маг, не доктор Фауст! Ты сам отлично понимаешь, что это чушь и бред. Над тобой смеяться будут. Не может крыса двадцати семи месяцев от роду выглядеть вот так, не может! Двадцать семь месяцев для крысы — это всё равно что девяносто для человека.
— Эй, погоди, а что ты так кричишь? Почему ты перепугалась, Танечка? — Доктор погладил дочь по щеке. — У старого крыса выросла новая молодая шерсть. Порозовели склеры. Бывает.
— Бывает? — крикнула Таня, стянула перчатки и отшвырнула их в угол. — Папа, ты, кажется, с ума сошёл! Ты же сам уверял, что биологические часы никогда не идут вспять.
— Не кричи. Помоги мне взять у него кровь на анализ, пока он спит, и подумай, как нам укрепить крышку клетки, чтобы он опять не выскочил.
Михаил Владимирович уже держал в руках стальное пёрышко и чистую пробирку. Таня быстро скрутила в узел мешавшие ей волосы, повязала низко на лоб косынку, надела чистые перчатки. При этом она продолжала громко, нервно говорить:
— Он родился 1 августа четырнадцатого года, этой даты забыть нельзя. Война началась. Он единственный из помёта выжил. Хилый, но агрессивный.
— Вот именно, агрессивный, — пробормотал Михаил Владимирович, счастливо щурясь.
Капля крысиной крови скатилась в тонкую пробирку. Таня взяла сонного крыса и, пока несла его назад, в ящик, чувствовала сквозь перчатку тепло и пульсацию мягкого тельца. На миг ей показалось, что в руках у неё не лабораторный зверёк, каких она перевидала с детства великое множество и совершенно не боялась, а существо странной, неземной породы. Она покосилась на отца, склонившегося к микроскопу. На макушке у него сквозь жёсткий седой бобрик розово сияла лысина. Гришка зашевелил лапками. Эфир переставал действовать. Таня опустила крыса в ящик, на стружку, сверху придавила крышку тяжёлой мраморной подставкой от чернильного прибора.
— Будешь его вскрывать? — спросила Таня, стягивая перчатки и косынку.
Вопрос пришлось повторить громче. Отец прилип к микроскопу.
— А? Нет, ещё понаблюдаю. Прикажи там, пусть ставят самовар. Ну, что застыла? Иди, опоздаешь в гимназию.
— Папа!
— Что, Таня? Скажи, тебе удалось выделить тот самый белок?
— Не знаю. Вряд ли.
— Тогда почему?
Михаил Владимирович поднял наконец голову от микроскопа и посмотрел на дочь.
— Все просто, Танечка. Он соблюдал диету, активно двигался. Клетка ближе других к окну, форточка открыта, он дышал свежим воздухом.
— Папа, перестань! Ты тоже соблюдаешь диету и дышишь свежим воздухом!
Михаил Владимирович ничего не ответил. Он опять прилип к микроскопу. Таня вышла из лаборатории, тихо затворив дверь.
Москва, 2006
В прихожей заливался звонок. На тумбочке чирикал соловьём мобильный, сообщая, что пришла почта. Соня проснулась и тут же увидела папу. Он сидел на краю кровати, приложив палец к губам, и мотал головой.
— Не открывай, — прошептал он, — ни за что не открывай.
Соня встала, накинула халат поверх пижамы, прошлёпала босиком в прихожую. Папа остался сидеть, ничего больше не сказал, только проводил её грустным детским взглядом.
— Лукьянова Софья Дмитриевна? — спросил мужской голос за дверью.
— Да, — просипела Соня и закашлялась.
— Откройте, пожалуйста. Вам посылка.
— От кого?
За дверью что-то сухо зашуршало.
— Прочтите сообщение на мобильном. Оно поступило двадцать минут назад, — произнёс глухой мужской голос.
Возвращаясь в комнату за телефоном, Соня взглянула в зеркало. Ветхий мамин халат болтался на тощих плечах, как мешок на огородном пугале. Бинт за ночь съехал на шею, волосы безобразно свалялись, в них запутались клочья ваты. Правое ухо от спиртовых компрессов покраснело, распухло и шелушилось. Судя по ознобу, температура с утра у неё была не меньше тридцати восьми. В ухе продолжало стрелять и булькать, ныла вся правая половина головы.
«Уважаемая Софья Дмитриевна! Поздравляю Вас с днём рожденья! Желаю здоровья и творческих успехов! И. З.».
Это сообщение было последним. Оно действительно пришло двадцать минут назад, то есть в половине одиннадцатого. Перед ним пришло ещё три. Соня не стала их читать, захлопнула телефон, поплелась назад, в прихожую.
— Не открывай, — шёпотом повторил папа.
Теперь он стоял рядом. Щеки порозовели. Трепетал нежный седой пух на макушке. Глаза казались больше и ярче.
За дверью было тихо.
— Эй, вы ещё здесь? — спросила Соня.
Ответа не последовало.
— Кажется, ушли, — сказала Соня папе. — Я всё-таки открою, посмотрю. Ладно?
Папа испуганно замотал головой.
Из-за температуры, из-за боли и постоянной стрельбы в ухе всё было подёрнуто вязкой мутью, как будто воздух в маленькой квартире сгустился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10


А-П

П-Я