До полуночи не успеют - а
мыться вместе с нежитью ведуну не улыбалось.
Он кинул ковш обратно в ведро, пошел к повозке, размотал узел
чересседельной сумки, нащупал бобровый налатник, вытянул, набросил на
плечи. Засунул руку поглубже, выискивая меховые штаны, и тут...
Створка ворот приоткрылась, внутрь просочилась хозяйка - а он и не
заметил, как она ушла! Следом ступил чернобородый мужик в синем
суконном зипуне с топором в руках, за ним еще один, в рубахе с мокрыми
рукавами и меховой душегрейке, и тоже с топором. Потом появился
рыжебородый и рыжеволосый крепыш со сломанным носом, сжимающий вилы с
деревянными, но остро наточенными зубьями. Мужик в лисьей
остроконечной шапке с косой. Потом еще, еще, еще...
- Вот те, бабушка, и Юрьев день. - Ведун ощутил меж лопаток
неприятный холодок, а потому оставил в покое сумку и перешел к передку
телеги, положил ладонь на рукоять сабли. Опоясываться оружием при
враждебно настроенной толпе он не рискнул. - Интересно, чью мозоль я
отдавил на этот раз?
Между тем толпа мужиков с косами, вилами, топорами увеличилась до
трех десятков человек. Чернобородый в зипуне, поигрывая своим
плотницким инструментом, нарочит о небрежно поинтересовался:
- Ты из чьих будешь, мил человек?
- Из новгородских земель пришел, - изложил свою обычную легенду
Середин. - Вот, езжу по землям русским. Себя хочу показать, на других
посмотреть.
- Стало быть, гость ты в наших местах далекий, неведомый, - опять
подкинул топор чернобородый. - Никто тебя не знает, никто за имя твое
поручиться не может. Как же ты с Новгорода Великого к нам в Чернаву
аккурат в половодье забрести исхитрился? Когда ни по дороге залитой,
ни по реке ледоходной никакого пути нет? Откель ты взялся, мил
человек? С неба свалился али из-под земли вылез?
- Вдоль Олыма по дороге приехал... - Ведун всё никак не мог
понять, почему мужики заявились с подручным инструментом, почему никто
из них не сбегал за мечом, копьем. Ведь наверняка в каждом дворе
оружие есть, как же без него? И время у деревенских имелось, не
запыханные они, сломя голову не бежали. - Последние версты во весь
опор гнать пришлось. Просто чудом от воды убежал.
- Убежал, сказываешь? А может, она тебя как раз и принесла?
- Я что, бревно, что ли, чтобы меня по воде приносило? - Местные
нападать явно не торопились, а потому Середин руку с сабли пока убрал.
- Тогда скажи, мил человек, откуда ты мог приехать по Олыму-то?
Вестимо, селений на нем окрест нет ни единого. И не стояло никогда!
- Как это не стояло?! - возмутился Середин. - А Кшень? А Сурава? Я
с Суравы как раз и еду. Зима меня там застала, задержался.
- С Суравой ты промахнулся, чужеземец, - засмеялся бородач. -
Гости мы там редкие, но бываем. И они нас навещают по-родственному. У
меня там свояков двое. У Сбыслава, вон, сестра замужем. Тебе ведомо
хоть, кто там за старосту считается?
- Зимой Захар был, - пожал плечами Олег. - А кто ранее, и впрямь
не знаю.
- И вправду Захар, - удивился мужик. - Он ведь свояк мой, не
сказывал? Промыслом меня кличут.
- Постой... - опустив вилы, подошел ближе рыжий со сломанным
носом. - А Людмилы моей ты там не видел? Белян у нее еще в мужьях...
- Видел, - кивнул Середин. - Живет. Красивая. Детей трое, все
здоровы пять дней назад были. Одинец с кузней управляется, так что не
голодают, кормилец есть.
- Отчего Одинец? - насторожился Сбыслав. - А Белян где?
- Утонул он, - развел руками Олег. - Год назад еще. - Подробнее
про свои отношения с Людмилой и о причине смерти ее мужа он
распространяться не хотел.
- А в Селезнях ты не бывал? - подступили мужики слева. - Чернава
там наша замужем. Одна с таким именем. О прошлом годе трое детей у нее
росло.
- Нет больше Селезней. Половцы прошлым летом сожгли. За то мы
зимой в отместку их кочевье разорили дочиста. Видите, юрта на возках?
Это как раз моя доля в добыче. В Кшене ее продать некому, мы ведь их
больше десятка захватили. Вот в Рязань и везу. Да как-то забыл про
половодье, прямо во сне меня прихватило.
- Это что! - отозвались слева. - Три года тому наших аж пятеро с
лошадьми и дровами на черном холме водой отрезало. Два дня сидели,
пока жены лодки догадались пригнать.
- Ужели с Селезней никто не уцелел? - пытались перебить
рассказчиков мужики. - Может, ты видел ее? Родинка у нее еще здесь,
над бровью...
- А назад ты поедешь, мил человек? - одновременно с ними спрашивал
Сбыслав. - Может, гостинец передашь?
Отчуждение пропало, будто и не бывало никогда. Чернавчане
обступили гостя, оживленно расспрашивая его про каких-то родственников
и знакомцев, что-то рассказывали, вспоминали. Ответить сразу всем
ведун не мог - но мужики вели себя так, словно он с каждым
разговаривает, и каждого слушает, понимает. Между тем, едва напряжение
спало, Олег снова почувствовал озноб и думал сейчас только об одном: о
жарко натопленной парилке с широким полком. Нынешняя сумасшедшая
спешка даром не прошла - после бессонной-то ночи, да в мокрой одежде,
да потом еще несколько часов по колено в воде, и всё на голодный
желудок... Тут уже просто горячим сбитнем не обойдешься. Прогреваться
надобно на совесть, снаружи и изнутри.
- Извини, зря побеспокоили, Радша. Свой он оказался, с Суравы
заявился...
Во двор, прихрамывая, вошел сгорбленный старик с совершенно голой
головой - даже бровей и ресниц не росло. Левой рукой он опирался на
посох, на верхушке которого болтался небольшой березовый туесок,
пальцы правой постукивали камушками, собранными на тонкий ремешок
подобно четкам. Облачен он был в толстую шерстяную накидку крупной
вязки. Будь она надета на голое тело - ее можно было бы назвать
власяницей, но на горле и в рукавах у Радши поблескивал тонкий шелк
дорогой исподней рубахи.
- Зря, не зря, - склонив голову набок, пробормотал старик, -
однако же сторожка не повредит... Откель бредешь, чего ищешь, мил
человек?
- Олегом меня мать нарекла. Из Новгорода я, Радша, - потер тряпицу
на запястье ведун. Примотанный к коже серебряный крест стремительно
нагревался, показывая скрытую в старике немалую магическую силу.
Похоже, мужики позвали взглянуть на странного гостя местного волхва. -
Мир захотел посмотреть, себя показать. Вот и скитаюсь по свету. Где
помочь кому надобно, помогаю. Где мне тяжело приходится - серебром за
добро плачу.
- Не боишься серебро-то в руки брать? - крякнул волхв.
- Да вы что, за нежить болотную меня принимаете? - не выдержал
Олег, дотянулся до косухи, дернул из кармана серебряный кистень,
вытянул руку, сжимая его в кулаке: - А это тебе как?
- Сам вижу, не нежить, - спокойно ответил Радша и провел ладонью
над туеском. Из множества щелей повалил сизый дым. Старик вытянул
посох, окуривая гостя со всех сторон.
- Что у тебя там за отрава... - закашлялся Олег.
- Токмо полынь, да можжевельник, да слово Велесово, - покачал
головой старик. - Не терпят их духи подлые да твари, Чернобогом
придуманные. Вижу, заловил ты, мил человек, марьянок водяных, что в
грудь забираются да душат смертного кого до муки, а кого и до
смерти... Али еще какая ломота к тебе прицепилася.
Волхв отступил, дунул на туесок, и дымление тут же остановилось.
- Нельзя тебе, гость наш, с людьми ныне в одном доме жить.
Марьянки, твари подлые, с человека на человека быстро бегают. Севар,
твой двор?
- Мой, Радша, - выступил вперед один из мужиков. Как раз тот, что
входил за Премыслом, в рубахе с мокрыми рукавами и короткой
всклокоченной бородой.
- Баню свою истопи, в нее гостя покамест поселишь. Пока марьянок
не изведем, со двора не выпускай. Завтра приду, посмотрю, каков будет.
- Так ведь вечер скоро, волхв!
- Сам вижу. Свечу жировую принесу отговоренную. Не сунется нынче
нежить в баню, не боись.
- И-эх, - крякнул мужик и двинулся к дому. Хозяйка побежала
следом, что-то тихо приговаривая.
Прочие деревенские наоборот, подступили ближе, с видимым
изумлением рассматривая подвешенный на стальной тросик
двухсотграммовый серебряный груз с множеством острых граней.
- Никак, всю казну свою в кистень перелил? - поинтересовался
Премысл.
- Жизнь дороже... - отвернув голову, опять закашлялся ведун. -
Коли нечисть на пути встретится, так саблей от нее особо не
отмахнешься. А вот кистень из священного металла в самый раз
приходится. Зачастую лишь покажешь - болотник али водяной враз в омут
свой прячутся.
- И часто встречался? - поинтересовались из толпы.
- Приходилось, - кивнул Середин и, пользуясь случаем, перешел к
рекламе: - Я ведь, большей частью, тем на жизнь и промышляю. Где рохлю
из дома сведу, где волкодлака в лесу поймаю, где мавку или криксу
изведу. Глядишь, селяне и на стол накроют, и в дорогу припасов
соберут, а где и серебра отсыплют, коли тварь опасной окажется.
- То-то тебя самого марьянки оседлали, - презрительно хмыкнул
кто-то из мужиков и стал пробираться к воротам. - А ведь туда же,
ведуном прикидывается. И ведь имя какое выбрал - Олегом назвался!
Видать, под Олега-ведуна прикидывается. Кистенем серебряным хвалится.
Тьфу!
Еще несколько человек двинулись за ним.
- Знатно, знатно, - покачал головой Сбыслав. - И в лоб дать
сподручно, и казна на черный день всегда под рукой. Ну, ты это, ломоту
свою гони. А коли назад в Сураву сберешься, меня кликни. Кузница моя у
Мокрого угла, всякий покажет.
- Ты прости, что за человека зараз не признали, - запахнув зипун,
чуть поклонился Премысл. - Сам видишь, половодье кругом. Зело чудно,
коли по воде путник на телегах является.
- Так в том и дело! - попытался оправдаться ведун. - Почти сутки
ноги в холодной воде, вот и простыл...
Он опять закашлялся.
- Ты не боись, волхв у нас мудрый. И от нежити оборонит, и с
ломотой любой справится. - Бородач тоже направился к воротам, увлекая
за собой прочих деревенских.
Поняв, что для здешних обитателей он опозорен окончательно и
бесповоротно, и никаких заказов и просьб к нему не будет, Олег пожал
плечами:
- Вот и думай. То ли гордиться, что имя мое в каждой захудалой
деревушке известно, то ли обижаться, что признавать ведуном не
хотят... - Он отвернулся к телеге и туго затянул узел сумки. Если
хозяева баню обещают, то там и отогреется, можно и без меховых штанов
немного потерпеть.
- Ушли наконец... - На дворе опять показался хозяин в покрытой
черными пятнами рубахе, опоясанной широким, в полторы ладони, ремнем,
с разлохмаченными, как и борода, каштановыми кудрями. Он закрыл
ворота, повернулся к гостю: - Тебя, сказывал, Олегом кличут?
- Есть такое дело, - кивнул Середин.
- Баба моя молвила, ты серебро новгородское за постой сулил?
- Чешую* [*Чешуя - мелкая серебряная новгородская монета размером
с ноготь мизинца] обещал, - на всякий случай уточнил ведун.
- Мы так помыслили... - Хозяин пожевал губами. - По монете за день
с тебя попросим.
- За три, - покачал головой Олег. - С едой, дровами, баней и
постелью.
Монета в день - это было слишком много. На торгу осенью за три
монеты возок огурцов купить можно. А по весне - по бочке квашеной
капусты за деньгу.
- Кони еще у тебя. И ломоту изгонять волхв придет. А ну, в доме
останется?
- Ладно, - смирился Середин. - По монете в два дня. Только как с
простудой справлюсь, в дом меня примешь! Еще мне не хватает, чтобы
банники ночью запарили. Волхв-волхвом, а поберечься стоит.
- Баня топится ужо, - ответил Севар. - Ну, коли сговорились,
задаток клади. За пять ден, не менее. А то, может статься, и нет у
тебя серебра вовсе.
Олег презрительно хмыкнул, перебросив с руки на руку тяжелый
кистень, полез опять развязывать сумку:
- Три монеты дам. За шесть дней. Не перекусывать же одну пополам?
- Тюки свои под навес перебрось, - повеселел мужик, пряча серебро
за пояс. - Бо дождь случиться может. Да и роса, что ни ночь, обильная
выпадает. Кабы не отсырели. Пойду дров в печь подкину. К сумеркам
проветрю, да можешь укладываться, коли Радша свечу принесет. Устал,
небось, за день?
- Дорога - она не спрашивает, - мрачно ответил ведун, вешая сумку
на плечо. - Устал ты, нет - ей без разницы. Гонит, и всё.
Тюки с запасной одеждой, дорожными припасами, посудой и кузнечным
инструментом он сложил под навес, а вот оружие и чересседельную сумку
с деньгами отнес в баню, кинул на пол и, закашлявшись, поскорее
выскочил наружу. Банька топилась вовсю - из широкого продыха над
дверью валил сизый дым.
Середин проверил коней - подбросил сена, наполнил бадейку доверху.
Поговорил с гнедой, ткнувшейся мордой в плечо, отер ее и чалого шкуры
пучком сухой травы, подобранной возле крыльца.
Потихоньку вечерело. Сразу стало заметно, что зима, в общем-то,
отступила совсем недавно: холодок стал пробираться под налатник и
рубаху, изо рта вырывались клубы пара. Олег - чего уже давно не
случалось - застучал зубами, опять закашлялся, плюнул на всё и пошел в
баню.
В очаге под медным котлом еще горела краснотой россыпь углей, но
дыма от них почти не было, и ведун решительно закрыл доской продых над
дверью, развернул медвежью шкуру, расстелил на нижней полке, сел было
сверху - и тут же с руганью вскочил:
- Мокрая, зар-раза!
Он вздохнул, перекинул шкуру выше, чтобы сохла, разделся и
разложил сверху остальную свою одежду - тоже ведь влажная. Несмотря па
раскаленную печь, голому в бане ему показалось зябко. Олег достал и
натянул на ноги меховые штаны, на плечи накинул налатник. Простер руки
над очагом.
- Никак, мерзнешь?
От неожиданности ведун чуть не подпрыгнул, как потревоженная
кошка, резко развернулся, облегченно перевел дух:
1 2 3 4 5 6