- Вот, мужики. Лоб
маленько пощиплет, но это нормально. Отныне вы для оружия неуязвимы
станете, коли его не христианин держит. Только сильно на заговор не
полагайтесь, никогда не знаешь, с кем в бою столкнешься. Можете
остальным с десятка своего сказать, я и для них защитный заговор
сотворю. Ну прощайте, мужики. Будута, коня в табун отведи. Нечего ему
тут делать.
Олег развернулся и, довольный собой, вошел обратно под полог
княжеского шатра. Заговор дружинникам, само собой, поможет, но и
совесть их погрызет изрядно, коли и вправду обманули. Тех, кто добро
тебе творит, обманывать ох как тяжело. Если ты не погань какая,
конечно.
Вернувшись на свое место рядом с князем, Середин понял, что
главные события пира прошли мимо него. На опричном блюде осталось
всего два сиротливых кусочка осетрины, прочие подносы тоже опустели,
часть кувшинов откровенно лежали на боку. Пока ведун доедал свою
курицу, прозвучали еще две здравицы за князя и его детей, после чего
бояре и сотники начали расходиться. С воеводой, ближними товарищами и
богатырями муромский правитель опрокинул еще по чаше стоячего меда -
ведун волей-неволей вынужден был нарушить зарок и смешать-таки вино с
медом, - после чего холопы пошли вдоль стен тушить масляные
светильники.
В скупом свете очага богатыри стали укладываться вокруг княжьего
полога, Середин отступил к противоположной стене, выискивая сверток со
своей шкурой.
- Отвел, боярин. - В полумраке Олег скорее угадал, нежели узнал
Будуту. - Добро в обозе скинул, зарок взял, что не спутают, коня
табунщикам отвел. Добрый конь, ей-богу, боярин...
Холоп на миг исчез в сумраке, а когда появился вновь, во рту у
него уже похрустывала какая-ю косточка.
- Славхруобехрулось, - чавкнул он. - Р-рам-м... И скакун с
ням-ням, тсюп-тсюп...
Прожуй сперва, - повысил на него голос Олег, но вспомнил, что
холопам никакой доли от добычи не полагается. Коли сам себя кому-то в
неволю продал, то и прибыток хозяину принадлежал, а не рабу, пусть и
добровольному. Разумеется, того, что холоп в сече с врага снимал или
при разорении селения ухватывал, у него никто не забирал - но в
дележах его никогда в расчет не принимали. Вот и страдает бедолага,
чужое добро пересчитывая. Ведун сунул руку за пазуху, нащупал
подаренный князем кошель, вытянул из него несколько монет - так чтобы
на них попал свет углей. Так и есть, серебро! Не балует княже верных
слуг своих, не балует. - Ты чего, боярин? - насторожившись, разом
проглотил все, что было во рту, холоп. - На вот, выпей за мое
здоровье, как в Муром вернешься, - пересыпал монеты ему в ладонь Олег.
- За службу, так сказать, храбрую. Только шкуру мою сперва найди. Куда
сунул? - Сей миг будет, боярин, - засуетился холоп. - По правую руку
лежала... А, вот она... Вот, укладывайся, боярин. Сладких тебе снов...
Урсула
Ушибленная рука упрямо не желала набирать силу. Пальцы хотя и
слушались, сжимаясь и разжимаясь на рукояти сабли, но клинок не
удерживали - оружие выворачивалось из кулака, как из кома сырой глины.
Волей-неволей, из участника похода Олег стал в нем простым зрителем.
Два дня подряд торки волнами накатывали на муромскую ратную колонну,
без счета осыпая ее стрелами. Дружина отвечала столь же обильным
смертоносным дождем и лихими наскоками кованой конницы. Потери с обеих
сторон исчислялись уже сотнями, коней никто уже не торопился свежевать
на мясо - убоины хватало с избытком, не сожрать. Середин начал
опасаться, что война идет на истощение табунов и закончится лишь
тогда, когда люди пойдут пешком, но к полудню третьего дня впереди
внезапно открылось обширное городище, размерами мало уступающее той же
Рязани. Вот только стены «подкачали»: хотя земляной вал и возвышался
на высоту пятиэтажного дома, поблескивая толстым ледяным панцирем на
склонах, но укрепление по гребню его шло чахлое - обычный частокол.
Видать, с лесом в здешних краях было тяжеловато. Хотя рощи среди
степной равнины войску на пути все-таки попадались. Но, видать, либо
лес был плохой, либо берегли его торки для некой иной нужды. Ворота
находились на высоте примерно середины вала - к ним вела насыпь,
обрывающаяся на расстоянии примерно двадцати метров. Судя по свежим
следам, последний участок перекрывался длинным помостом, который
горожане просто разобрали и хозяйственно унесли внутрь, рассчитывая
восстановить после войны. Сами ворота тоже покрывала ледяная корка,
причем жители еще продолжали лить воду из бойниц над ними. Сгоряча
воины первых сотен с ходу попытались забраться на вал - но,
естественно, скатились, как с детской горки, осыпаемые одновременно
оскорблениями, насмешками и редкими пока еще стрелами. Дружинники
отошли, громко обещая скоро вернуться и отрезать насмешникам языки.
Потерь среди них не оказалось: осажденные еще не взялись за воинское
дело всерьез. Как, впрочем, и муромцы. Два дня ушло на обустройство
лагеря. За неимением других строительных материалов, стены были
выстроены из телег и саней, составленных вплотную одни к другим, возле
трех выходов расположилась стража по две сотни мечей в каждой. Хотя,
конечно, главную защиту составляли не они, а уходящие каждое утро, в
полдень и вечером дозоры, что обязаны заметить врага на дальних
подступах и упредить главные силы. Ведь тот же табун с лошадьми
походными стеной не обнесешь - его только увести можно, коли вовремя
про беду узнаешь. Палаток и юрт в лагере прибавилось почти втрое.
Оказалось, что многие бояре - из тех, что победнее, - и даже
дружинники тоже везли с собой походные дома, просто не теряли время на
их сборку при каждом привале. Запылали костры: пришлые чужаки чахлые
торкские рощи не жалели, сводили под корень на дрова и прочие нужды.
Например - вязали из веток объемистые, в два человеческих торса,
фашины. На это занятие ушел еще день - а там начался уже собственно
приступ. На рассвете, когда князь еще только вскинул руки, давая
холопам возможность затянуть узлы колонтаря с наведенным на пластины
чернением, за пределами шатра дружно взвыли десятки труб. Олег,
пользуясь тем, что при особе правителя никаких обязанностей у него
нет, выскользнул наружу и увидел, как сразу с двух сторон к городу
мчатся сотни воинов с перекинутыми за спину щитами, сжимающих в руках
не мечи или лестницы, а вязанки с хворостом. Сверху посыпались стрелы
- со стороны русских войск, из-за поставленных на ребро щитов, начали
отвечать муромские стрелки. Их было намного меньше, чем степных, но
зато все - отборные мастера. Лук ведь каков? Чем сильнее стрелок, чем
тверже его рука - тем дальше и точнее стрела летит. Посему хоть торки
и били сверху вниз, но большого преимущества перед врагами не
получали. Впрочем, сколько степняков удалось выбить за несколько часов
схватки - Олег не видел. Поди угадай за толстым тыном! Главное, что
среди нападающих потерь было меньше полусотни дружинников, да и те -
легко раненные. На пути к валу воина прикрывал толстый пук ветвей, на
обратной дороге - повешенный сзади щит. Так что простой мишенью
муромцы отнюдь не были. Вскоре после полудня справа и слева от ворот
города выросли груды хвороста высотой в два человеческих роста. - Во
имя Господа нашего, - широко перекрестившись, дал отмашку князь
Гачриил, и к кучам хвороста просвистели по десятку стрел с подожженной
паклей возле наконечника. После этого русские отступили от города на
безопасное расстояние - чтобы стрелы не доставали. На стенах же
слышались тревожные крики, потом вниз покатились переброшенные через
тын крупные камни, неопрятные глыбы непонятно чего, снежные комья. -
Льдом забрасывают, - негромко пояснил воевода Дубовей. От груд
хвороста послышалось злобное шипение, языки пламени утонули в клубах
густого белого пара. Изменить люди ничего не могли, поэтому оставалось
только ждать. Минут десять-двадцать все оставалось затянуто белой
пеленой, а когда она наконец рассеялась, стало ясно, что торки на сей
раз победили: вместо жарких костров у нападающих получились жалкие,
кое-как чадящие кучи, полузакопанные глиной и снегом. Не скрывая
разочарования, дружинники потянулись в лагерь, и утешением было только
то, что никаких оскорблений защитники им в спины не кричали. Видать, и
сами выдохлись изрядно. Уныние, казалось, распространилось на всех -
вечером князь даже не устроил обычного пира. Но, как после выяснилось,
он просто был крайне занят. Ночью громкие крики и алые отблески на
пологе заставили Середина вскочить, опоясаться саблей. Княжеский шатер
был совершенно пуст, а когда ведун выскочил наружу, то увидел, как под
стеной города полыхает огромный, выбрасывающий языки пламени до самого
частокола, костер. Сверху в него что-то падало, текло, но бесполезно -
такое пламя уже так легко не затушишь. Торки проспали свой город:
успокоив их неудачей дневных штурмов, муромский князь, как оказалось,
смог подготовить и провести удачное нападение в ночной темноте.
Защитники города орали, словно им подпаливали пятки, и крики были
слышны даже в лагере; они валили через частокол мерзлую землю и
заготовленный заранее лед - муромцы подносили и метали в пламя бревна,
чурбаки, легкие поленья, наколотые для лагерных очагов. Никто не
стрелял: в темноте врага все одно не разглядеть - пляшущие, то
проседающие до земли, то взметывающиеся до небес языки пламени тут не
помощники. В них скорее духов и призраков углядишь, нежели человека.
Война шла за огонь - и тут русская рать одерживала безусловную победу.
Гигантский костер опал только к рассвету, а угли прогорели и вовсе
после полудня. К этому времени дружинники успели соорудить из тонких
бревен щиты со множеством кожаных петель с внутренней стороны, снаружи
обили их кожей, которую обильно полили водой и забросали поверх
снегом. Едва подостыли угли у стен, воины ринулись вперед по
раскаленной, пышущей жаром земле. И опять из-за тына покатились на них
камни, бревна, ледяные глыбы, полетели стрелы - совершенно бесполезные
против несущих толстые щиты муромцев. К вечеру, несмотря на старания
защитников города, ратники выставили в два слоя сколоченные из бревен
щиты, подперли их кривыми столбами из изобильно растущей в ближней
рощице черемухи и накидали сверху снега, в котором с бессильным
шипением тонули падающие сверху горящие смоляные бочонки и кипы сена.
Работы не прекращались и ночью - утром любой желающий мог увидеть
груды земли, что успели добыть розмыслы из оттаявшего вала. Люди
работали споро, сменяясь каждые два часа под прикрытием обычных
дощатых щитов. Торки обильно засыпали каждую смену стрелами, но смогли
подранить только двух ратников. Да и то лишь поцарапали - порошком из
растертых цветков ноготка засыпать и забыть. В середине дня над
городом взметнулись черные клубы, что бывают лишь от больших охапок
перегнившей старой соломы, брошенных в огонь. «Сигнал! Это сигнал!» -
сообразил ведун, соображая, куда бежать и кого упреждать о неминуемой
опасности. Однако христианское воинство поняло все и без его
подсказки. Запели в лагере трубы, заспешили на тревожный призыв
дружинники, холопы и бояре, и лишь Середин со своей некстати
зашибленной рукой опять остался всего только зрителем в центре
театрального зала. Хотя нет - не зрителем и даже не болельщиком. Ведь
от исхода жесточайшей сечи, что возникнет на следующий день между
торками и муромской дружиной, зависит и его судьба. Разгромят
пришельцев степняки - и вместе с прочими ранеными, старыми
советчиками, увязавшимися за ратью продажными девками и фенями его
порубят с восторженными криками победители либо продадут в неволю
каким-нибудь персам или арабам. Одолеют муромцы - и судьба
разбойничьего степного племени окажется решена навсегда... Он
нервничал, хватался слабой рукой за клинок, метался меж юрт и палаток
по лагерю - но даже примерно не представлял, что творится всего лишь в
версте на восход от города - там, куда по призыву примчавшегося на
взмыленном коне гонца ушли русские полки. Лишь пение труб, лязг
железа, громкие вопли ярости и боли, возвращающиеся ежеминутно
окровавленные воины - все вместе взятое доказывало, что битва
разразилась не на жизнь, а на смерть, пощады никто не просит и никто
ее не намерен дарить... - Бегут... - Эту весть привез тяжело раненный,
престарелый витязь, въехавший в лагерь на посеченном коне и буквально
упавший на руки Олега. Середин поначалу даже не поверил, что ему
сказали правду, и лишь много позже сообразил: тот, кто здоров или даже
легко ранен, назад с таким сообщением не поскачет - вместе со всеми
будет гнать и добивать разгромленного врага. И только глубокой ночью
веселые, счастливые, орущие всякие несуразицы дружинники подтвердили
радостное сообщение. Во тьме врага стало невозможно разглядеть даже в
упор, и потому большинство ратников повернули усталых коней назад, к
лагерю. - Ну и дали мы им, боярин! - захлебываясь от восторга,
рассказывал вечером раскрасневшийся, словно после бочонка хмельного
меда, Будута. Они, поганые, обойти город, видать, собрались. Туда, к
закату ратью шли. Да воевода наш, Дубовей, недаром хлеб княжеский ест.
Как повел всех прямо на поганых, как повел! Те поначалу утечь, как
всегда, собрались. Но, видать, помутнение некое на них спу-стилося.
Развернулись разом, да сразу с трех сторон на нас с пиками и
навалились! Я помыслил, задавят меня вусмерть. Со всех сторон крики,
лязг, топоры мелькают, рогатины ломаются.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6