– Да ты не беспокойся, – угадал мои мысли хозяин, – у меня есть хорошие специалисты. Они в любом случае эти деньги с тебя получить сумеют.
Меня его утешение почему-то не приободрило.
Валерий Алексеевич немного подождал, потом открыл верхний ящик стола, вытянул газету и бросил ее на стол:
– Твоя?
Это была статья под громкой рубрикой «Расследование ЧП».
Куда пропали отечественные лекарства? Не знаете? А я их нашел. Вот только расследовать оказалось нечего. Об этом кричали во все горло и питерский «Фармакон», и НИИ Онкологии, и Военно-Медицинская Академия, и все больницы. Кричали о том, что родная фармацевтическая промышленность дохнет, а лекарства, которые она может выпускать, за дикие деньги покупают за границей, о том, что уникальные препараты, которые заграница освоить не может, перестали производить вообще. Полный бред – наши больные вынуждены ехать на запад, искать там наши просроченные лекарства, в свое время поставленные на экспорт, и везти сюда. Препараты проверяют в лаборатории, продлевают им срок годности и используют. Думаете, это злобные происки иностранных конкурентов? Все намного проще. Просто, чтобы заказать наши препараты, нужно ехать в командировку в Санкт-Петербург, а чтобы французские… правильно. И никакие государственные интересы, никакие человеческие жизни этот маленький интерес маленького чиновника перевесить не могут.
Статья вышла, статью прочитали, про статью забыли. Не изменилось ничего. Единственный повод для гордости – некоторые из читателей пошарили по своим аптечкам, нашли названные в материале лекарства и привезли в НИИ Онкологии. Хоть нескольких больных из тысяч удалось спасти. Так что за статью эту я не стыжусь.
– Моя.
– Мне понравилось, – он убрал газету в стол.
– Спасибо, – пожал я плечами.
– Пожалуйста. – Он немного подумал, потом кивнул: – Ладно, обойдемся без морального ущерба и потери внешнего вида. Поступим проще. Этот несчастный «мерседес» ты заберешь себе, и делай с ним что хочешь. Хочешь, ремонтируй, хочешь, продай, хочешь, так езди. Твои проблемы. А мне ты купишь точно такой же, чтобы я тоже ничего не потерял. Договорились?
Я промолчал. Не знаю, какого года выпуска битая машина, но за относительно новую на рынке до пятнадцати тысяч долларов просят. Чуть старше – десять. При моих гонорарах, это все равно, что миллион. Жизней пять работать надо.
– Соглашайся, – почти ласково посоветовал Валерий Алексеевич, – вдруг и вправду за шесть купить сможешь? Расходы получатся те же, зато с машиной останешься.
– На «девяносто пятом» ездит? – как бы раздумывая, спросил я.
– На «девяносто восьмом».
– Дорого.
– Зато какая машина!
Машина, конечно, хорошая. Только вот если «специалисты» доброжелательного хозяина и смогут вытрясти из меня шесть тысяч долларов, то оставят без последних штанов на много, много лет вперед. Какие уж тут «мерседесы» с их «девяносто восьмым» бензином?
Валерий Алексеевич наблюдал за мной с откровенным интересом, и ждал. Вот уж не знаю, чего. Наверное, того, что я раскушу потайную ампулу с цианистым калием и отброшу копыта у него на глазах, оставив без единого цента на память.
– Есть, правда, еще один вариант.
Воистину, телепат – второй раз мысли угадывает.
А хозяин кабинета тем временем встал из-за стола и подошел к окну, заложив руки за спину.
– Значит, так… – Некоторое время он колебался, потом с неожиданной щедростью предложил: – Давай, я тебе сразу доверенность на него выпишу, чтобы не сомневался?
– Нотариальную или от руки? – как-то само собой выскочило у меня.
– Можно и нотариально заверенную, – согласился он. – Только это будет чуть дольше.
Я промолчал, спохватившись, что «оформляю» шкуру неубитого медведя.
– Вызвать нотариуса? – спросил Валерий Алексеевич.
– В другой раз, – пошел я на попятный. – Успеем еще.
– Успеем… – Он опять надолго задумался, а потом резко перешел к делу: – Четыре дня назад один человек свел счеты с жизнью. Ретнев, Николай Викторович. Спрыгнул с двадцатидвухэтажного дома на площади Победы. Странно спрыгнул. И не с крыши – она закрыта, и не с лестничного балкона – лежал он рядом с углом дома. Дело это ведет следователь Соловьев, с Расстанной. Больше мне пока ничего не известно. А я хочу знать все.
– Ну, так нужно обратиться к этому самому следователю Соловьеву и спросить у него.
– Спроси. Только есть такое подозрение, что и он мало что знает…
– Как-то все это не очень понятно, – закрутил я головой. – Можно обратиться в милицию, можно – к частному сыщику. Причем здесь я?
– Как причем? – Хозяин вернулся за стол. – Тебе нужен «мерседес» или нет? А то ведь можно вернуться и к предыдущим вариантам…
– Нет, так дело не пойдет, – рискнул возразить я. – Можно, конечно, использовать меня «втемную», но только тогда весьма мала вероятность получить нужный ответ, не говоря уж о том, что вполне может всплыть именно то, о чем вы тут так старательно недоговариваете.
Минуты три Валерий Алексеевич задумчиво барабанил пальцами по столу, потом решился:
– Скажем так, – начал он. – Гражданин Ретнев, погибший четыре дня назад, три дня назад должен был отправиться в Соединенные Штаты. Мало того, он уже успел приобрести билет и имел загранпаспорт. Согласись, не такое уж трагическое положение, чтобы выбрасываться из окна? А еще этот человек должен был вывезти некоторое, скажем так, имущество. Имущество, которое ему не принадлежит. Что еще хуже, оно принадлежит не только мне… А ведь самоубийцы обычно не забирают с собой накопленные капиталы, не правда ли?
– А вы не пытались найти это самое «имущество»? Ну, там, на квартире, или…
– Во всех «или», – перебил меня Валерий Алексеевич. – Не надо считать меня дураком. То, что можно было сделать без лишних глаз, мы сделали. «Имущество» отсутствует. Я хочу знать, где оно. Сложность в том, что, начни я поиски по обычным каналам, моя заинтересованность в гражданине Ретневе вполне может всплыть наружу, а вместе с ней и факт пропажи «имущества». Тогда мои «неприятности» рискуют стать «большими неприятностями». Ты меня понял?..
Ему явно хотелось добавить «кретин», но он сдержался.
– Этот вопрос должен разрешить человек, достаточно далекий от круга моих, скажем так, знакомых… Человек, далекий даже от меня. Вопросы и любопытство которого никак на меня не проецируются…
– Маленькое уточнение, – перебил я его, почуяв, что, чем дольше он объясняет мне очевидную вещь, тем больше сомневается в моих умственных способностях. – Вас больше интересует вопрос «имущества» или гражданина Ретнева?
– Колю мне тоже жалко, – искренне вздохнул он. – Пяти дней тебе хватит?
– Я попробую.
Выйдя из дома, я запихал визитную карточку Якушина Валерия Алексеевича поглубже во внутренний карман, напялил шлем, снял мотоцикл с подножки, сел сверху и только после этого попытался понять, в какую историю ввязался. В наличии имелся джентльмен, утерявший некое имущество. Происхождение «имущества» явно не менее сомнительно, нежели происхождение капиталов всех членов нашего правительства [2] , поэтому обращаться в милицию пострадавший не хотел. Попытка джентльмена найти пропажу самостоятельно могла привлечь внимание истинных владельцев, и тогда мой гостеприимный хозяин рискавал оказаться в столь же неприятном положении, в каком я сегодня оказался перед ним, а потому Валерий Алексеевич хотел сделать вид, что у него все чудесненько, все спокойненько и сидеть на попе ровно, – для вынюхивания требовался кто-то другой, совершенно посторонний, внимания к себе не привлекающий и, лучше всего, вообще незнакомый со всей этой кухней – а то ведь продаст тайну моего работодателя как раз тем, от кого он ее так старательно пытался скрыть. С этой точки зрения предложенный гонорар – я покосился на отливающий глянцем «мерседес» – казался вполне разумным. Сыскное агентство меньше не возьмет. К тому же, агентство за деньги в лучшем случае отчитается, но уж назад точно не отдаст, а на мне в случае неудачи зло всегда сорвать можно, да еще и должок вытрясти.
С другой стороны, мне терять тоже нечего. В худшем случае, с меня опять начнут вежливо выжимать компенсацию за аварию – с мясом и кровью. В лучшем… Когда еще такой случай представится?
Вот только, как узнать, что случилось с гражданином Ретневым? Хотя, может, следователь уже успел все раскопать? Как там его… Соловьев, что ли?
С органами расследования мне приходилось иметь дело только раз, когда я своими собственными глазами увидел, как недалеко от проспекта Славы строго одетая дама средних лет уложила на землю и повязала взрослого мужика. Оказалось, это был вор, застигнутый ею в прихожей родной квартиры. Звали женщину, помнится, Тамара Юсуповна. Вот нас троих и загребли в обшарпанное здание на Расстанной улице. Меня – для дачи свидетельских показаний.
То, что представительница слабого пола «замела» матерого рецидивиста, удивления не вызывает, – женщины наши, как известно, скаковых лошадей останавливают и по горящим избам постоянно бродят, – а вот две украденные, и потом отбитые в честном поединке шубы у пострадавшей изъяли в качестве вещественного доказательства, и она их потом полгода назад получить не могла. Вот и сдавай после этого преступников в милицию. Хлопот больше, убытки те же.
К моему счастью, следователь Соловьев оказался на месте – если, конечно, сонный ефрейтор в каморке у дверей его ни с кем не перепутал. Я быстро поднялся на второй этаж, нашел двести двенадцатый кабинет, постучал, и сразу заглянул, чтобы разведать обстановку. Внутри комнаты стояли шкаф и два стола, на одном из которых громоздилась допотопная печатная машинка, очень напоминающая «Украину». На этом чуде отечественной механики пытался работать мужчина лет тридцати, в светлой рубашке с коротким рукавом. К своим годам мужчина успел обзавестись обширной лысиной, которая блестела от крупных капель пота – то ли голова перегревалась от напряженной умственной деятельности, то ли просто человек от жары мучился. В открытое окно веяло не свежестью, а зноем, обильно сдобренным выхлопными газами, и крепко жарило полуденное солнце.
– Вы не подскажете, где найти следователя Соловьева?
– Я Соловьев, – буркнул он, не отрываясь от машинки.
– Газета «Час Пик», Стайкин Сергей Александрович. Это вы ведете дело Николая Ретнева?
– Ретнев, Ретнев… – зажмурился он. – А, помню. Не веду, а вел. Дело закрыто.
– Как закрыто? – опешил я.
– Обычно. За отсутствием состава преступления. Самоубийство.
– Но, подождите… – забеспокоился я. – Он же лежал на углу дома, туда невозможно допрыгнуть с лестницы, а крыша была закрыта.
– Мог дойти по карнизу. Был там такой. На шестнадцатом этаже, кажется.
– Зачем самоубийце ходить по карнизу?
– А хрен их разберет. Следов насилия на теле нет, предсмертная записка есть: «Не могу расстаться с родиной». В Америку он собирался линять. Барахло все продал, квартиру. По его адресу только паркет да предсмертная записка осталась. Так что все чисто.
– Постойте, – попытался я взять разговор в свои руки. – Если человек собирался лететь за границу, у него должны были быть собраны вещи, деньги, документы. Где все это?
– Слушайте, – наконец заинтересовался он. – А откуда у вас такое внимание к этому делу?
– Согласитесь, – достал я журналистское удостоверение, – не каждый день прохожим на головы люди падают. Вот читатели и любопытствуют, что и как.
– Его вещами тоже читатели интересуются?
– Вы же сами сказали, что нашли его квартиру пустой, – напомнил я. – Концы с концами не сходятся.
– Это уже не его квартира. – Вспыхнувший было в глазах следователя огонек погас так же быстро, как и появился, и он опять сосредоточился на печатной машинке. – Барахло он вполне мог сдать в камеру хранения, или еще где оставить. Всплывет потом, как невостребованное имущество.
– И вы не пытались узнать, где оно, почему он по карнизу гулять отправился?
– Слушай, парень, – не выдержал следователь. – На мне двадцать девять дел висит. Если буду обсасывать каждое, как леденец, на них десяти лет не хватит. Передай своим читателям, что у одного из эмигрантов от радости крыша съехала, и он к светлому будущему своим ходом полетел. Есть еще вопросы? Нет? Тогда иди отсюда. Без тебя головной боли хватает.
На улице удалось найти немножко прохлады только в тени деревьев Волковского кладбища. Я сел на скамейку перед входом, откинулся на спинку и закрыл глаза.
Итак, узнать все «на халяву» не удалось. Теперь нужно придумать, что делать дальше.
Про журналистские расследования мне самому не раз приходилось читать романы и смотреть фильмы. Вот только там никогда не объяснялось, каким образом эти лихие рыцари пера ухитряются не опухнуть с голоду, по месяцу гоняясь за каждой строчкой, если за машинописную страницу в газете платят два доллара. И то только после опубликования. На всякий случай уточню, что материалы размером больше двух-трех страниц не принимаются, и даже знаменитое «расследование», так понравившееся Валерию Алексеевичу, пришлось втискивать в пять листиков формата А-4 – да и такую исключительную роскошь позволили лишь ради убойного содержания. Итого: десять баксов. А данные я собирал почти четыре дня.
Впрочем, в книжках как-то не встречаются и следователи, ведущие двадцать девять дел одновременно.
Я достал блокнот, открыл последнюю страницу и записал все, что удалось узнать:
1) Ретнев Николай Викторович.
2) «Не могу расстаться с родиной».
Вот, кажется, и все. То, что «имущество» исчезло, и так ясно. Маловато для выводов. Я почесал ручкой за ухом и добавил:
3) Странно прыгает.
Однако озарения все равно не настало.
Интересно, а слово «Родина» в своей записке Ретнев с большой буквы написал, или с маленькой?
1 2 3 4 5