Меня глубоко взволновали строки, которые я прочитал в статье, рассказывавшей о нем как об одном из основоположников этой важной отрасли сельского хозяйства:
"В конце двадцатых годов Владимир Александрович переехал в г. Пятигорск, он стал работать в окружном животноводческом кооперативном союзе. Человек, обладавший исключительной творческой энергией, постоянным стремлением принести максимальную пользу, он не жалел времени и сил для внедрения в практику всего нового, прогрессивного, передачи своих знаний и опыта молодым специалистам. Его деятельность оставила заметный след в развитии птицеводства в Ставропольском крае..."
27 августа 1966 года решением исполкома Пятигорского городского Совета депутатов трудящихся мне было присвоено звание "Почетный гражданин города Пятигорска". Это почетное звание я мысленно делю сегодня со своим отцом...
Благосклонно относясь к моим литературным упражнениям, отец предложил мне как-то написать десяток четверостиший для сельскохозяйственных плакатов, посвященных птицеводству, автором которых он являлся. Я охотно выполнил заказ. Четверостишия, прославлявшие колхозных птицеводов и агитирующие за современные методы птицеводства, были опубликованы. Отец крепко пожал мне руку, и это рукопожатие было для меня дороже всякого гонорара.
К этому времени я уже стал одним из авторов краевой газеты "Терек", выходившей в Пятигорске. Первой моей публикацией в этой газете была "Казачья песня":
Качалась степь осокою,
Гармонь рвала бока...
...Казачка черноокая
Любила казака...
("Казачья песня", 1929)
Я был зачислен в актив при Терской ассоциации пролетарских писателей (ТАПП), которой руководил в те годы известный на Тереке драматург Алексей Славянский. Это была колоритная фигура. Он ходил в черкеске с газырями, затянутый серебряным наборным поясом, при кинжале, и от всего его облика так и веяло казачьей удалью и гражданской войной.
Вспоминаются литературные вечера, на которых читали свои произведения пятигорские литераторы: Воробьев, Трумпельдор и другие. Все они были значительно старше меня, чаще публиковались, но, к сожалению, не оставили большого следа в литературе последующих лет...
Многим обязан я и моему школьному учителю русского языка и литературы А.Сафроненко, по-отечески поддерживавшему меня в моем стремлении стать настоящим писателем.
Мне не довелось встречаться ни с М.Горьким, ни с В.Маяковским. Потрясенный смертью великого поэта, я написал стихи и послал их в редакцию одной из московских газет с просьбой не высылать мне гонорара. Стихи напечатаны не были...
В 1930 году по окончании пятигорской школы 2-й ступени имени 25-го Октября я решил начать самостоятельную жизнь...
"...Посылаю сына в Москву, чтобы попытаться поставить его на ноги. Его задача получить нужное для писателя образование - путем работы в библиотеке, посещения театров, диспутов и общения с людьми, причастными к культуре. Если в течение года он сумеет двинуться вперед и будут какие-либо надежды, то возможно учение в литературном техникуме, если нет - он поступит на завод рабочим и потом будет учиться по какой-нибудь специальности..." - писал отец в письме своей сестре М.А.Глебовой, проживавшей в столице.
- Больше всего ты любишь писать стихи. Пробуй свои силы. Учись дальше. Попробуй вылечиться от заикания. Работай над собой. Может быть, со временем из тебя что-нибудь и выйдет. Но главное, чтобы из тебя вышел человек! напутствовал он меня, провожая в Москву.
Мне исполнилось семнадцать лет.
Страдая с детства дефектом речи - заиканием, я никогда не стеснялся своего недостатка. В определенных трагикомических ситуациях я так умел обыграть свое заикание, что в школе никому из моих сверстников и в голову не могло прийти посмеяться надо мной.
Человек, лишенный чувства юмора, чаще всего обидчив и потому несчастен. Ему трудно жить среди людей. Он мнителен и любую безобидную шутку в свой адрес может воспринять как оскорбление. Зато бесценно свойство человека, умеющего посмеяться над собой. Это я хорошо усвоил с детства.
Полный надежд, готовый преодолеть любые житейские невзгоды, я покинул отчий дом...
Существовать на литературный заработок было трудно. В течение трех последующих лет я сменил ряд профессий: работал разнорабочим на Москворецкой ткацко-отделочной фабрике, был помощником топографа в геологоразведочной экспедиции в Восточном Казахстане и в изыскательской партии Московского управления воздушных линий на Волге. Мне пришлась по душе дружная кочевая жизнь геологоизыскателей - жизнь, полная романтических неожиданностей, трудностей и приключений. Но я не оставлял мечты о литературном творчестве.
С 1933 года я стал более или менее часто печататься в столичной прессе. Мои стихи появлялись на страницах "Огонька" и "Прожектора", на газетных полосах "Известий", "Комсомольской правды", "Вечерней Москвы", "За коммунистическое просвещение". Опубликованная в "Огоньке" песня "Марш эскадрилий" была неожиданно перепечатана "Правдой". К этому времени относится начало моей долголетней дружбы с такими выдающимися мастерами советской эстрады и театра, как Рина Зеленая и Игорь Ильинский, в исполнении которых впервые зазвучали со сцены и по радио мои стихи для детей.
Я был зачислен на внештатную работу в отдел писем редакции "Известий". Здесь я впервые встретил ставшего на многие годы моим близким другом молодого, но уже популярного писателя и фельетониста Льва Абрамовича Кассиля. На всю жизнь останется для меня примером образ этого чудесного человека, неутомимого газетчика, подлинного патриота и одного из зачинателей советской детской литературы, отдавшего всю свою жизнь, весь свой талант делу воспитания детей и юношества.
Молодые поэты и прозаики тридцатых годов принимали живое участие в работе заводских литературных кружков, выступали на страницах многотиражек, в рабочих и студенческих аудиториях, по командировкам редакций выезжали на новостройки и в колхозы страны. Пафос первых пятилеток вдохновлял молодую литературную смену, и старшее поколение писателей подавало ей достойный пример. В эти годы для меня, как и для многих моих товарищей и сверстников по литературному объединению при журнале "Огонек" (А.Недогонов, Е.Долматовский, Л.Ошанин и др.), равно как и по Литературному институту имени А.М.Горького (К.Симонов, М.Алигер, С.Васильев и др.), стало насущной потребностью творчески откликаться на события времени. У меня вырабатывалось все более активное отношение к жизни, внутренняя потребность черпать свое вдохновение в делах и мыслях современников. Я писал стихи о челюскинцах и папанинцах, о пограничниках и зарубежных пионерах, поднимал свой еще не окрепший поэтический голос против фашизма.
...Есть в пограничной полосе
Неписаный закон:
Мы знаем все, мы знаем всех:
Кто я, кто ты, кто он.
Чтоб не могли в твоем краю
Орудовать враги,
Будь зорче!
Родину свою,
Как око, береги!..
("Враг")
Моя "Итальянская песенка" была посвящена событиям в Абиссинии:
...Я хочу, мой черноглазый,
Чтобы никогда
Ты не знал, сынок, про газы,
От которых люди сразу
Слепнут навсегда.
Что не будешь ты солдатом,
Я мечту таю,
Если будешь ты солдатом
Будешь ты другим солдатом
И в другом бою.
("Итальянская песенка")
В годы героической борьбы испанского народа за свою свободу были написаны стихи об астурийском горняке, погибшем под стенами Мадрида, опубликована антифашистская баллада "Жили три друга-товарища в маленьком городе Эн..." и стихотворение "Испанский мальчишка в Испании жил". Вышла несколькими изданиями поэма "Миша Корольков", посвященная пионеру, попавшему в плен к японцам, захватившим советский пароход.
...Не случится с ним несчастья,
Пионер домой придет:
На глазах Советской власти
Человек не пропадет!
("Миша Корольков")
Вслед за первым сборником стихов, выпущенным в библиотечке "Огонек", стали выходить мои книжки, в которых все большее место стали занимать стихи для детей.
Мои творческие начинания в области литературы для детей были замечены и получили признание. В 1937 году я был принят в члены Союза советских писателей.
На примере собственной литературной судьбы у меня сложилось представление о том, что большинство людей родится с задатками каких-либо способностей. Важно только, чтобы среда, в которую попадает человек, способствовала их выявлению. Любая способность может превратиться в дарование, если ее вовремя доброжелательно заметить, точно направить и разумно поддержать. Но направлять и поддерживать - это тоже талант, доступный не всем. Мы знаем, как иные доброжелательные литераторы, стремясь выпестовать молодого автора, начинают дописывать, "дотягивать" его слабые произведения вместо того, чтобы помочь начинающему понять, в чем слабость его творений. Если автор не дает себе труда исправить недостатки самостоятельно, а с удовольствием принимает в подарок чужие строчки, мысли и образы, то он ничему не научится и повторит свои ошибки. Если же начинающий литератор вам заявляет, что ему легче написать новое произведение, чем исправлять уже написанное, то знайте, что он безнадежен, писателя-профессионала из него не выйдет.
Сколько мы знаем одаренных художников, которые пишут посредственные пейзажи или натюрморты, в то время как пафос их дарования - в сатирическом жанре! Как часто артист, обладая острокомедийным талантом, мнит себя на сцене героем-любовником. Один из любимейших и прославленных актеров, будучи юношей, пришел в Московский Художественный театр держать экзамен.
Он читал, конечно, то, что ему казалось наиболее выигрышным, героическое стихотворение "Человек", начинавшееся следующими строками:
Пусть перл созданья Ты, могучий царь творенья,
Кто дал Тебе венец твой золотой?
Представьте эти стихи, полные ложного пафоса, в исполнении... Михаила Михайловича Яншина, ибо речь идет именно о нем. Явное несоответствие характера произведения и данных исполнителя было настолько разительным, что экзаменаторы во главе с Лужским дружно засмеялись и попросили Яншина прочитать лучше басню Крылова. Она-то и помогла увидеть яркое комедийное дарование этого актера "божьей милостью". Все это имеет прямое отношение к автору этих строк. В двадцать лет я писал стихи для взрослых - довольно посредственные стихи. Одни были немного лучше, другие - немного хуже. Они публиковались в газетах и журналах, но все это был, так сказать, поэтический "середняк".
На моем молодом литературном пути было много памятных встреч и знакомств, жизнь щедро одарила меня дружбой с людьми незаурядными. Многим из них я обязан на всю жизнь.
Александр Александрович Фадеев.
Он был душевно щедр и скромен, добр и отзывчив, резок и принципиален в своих суждениях даже тогда, когда в чем-либо ошибался. Он любил читать вслух стихи, петь протяжные русские песни, бродить с ружьем по лесам и болотам, общаться с друзьями. Он умел спорить и полемизировать, защищать то, что ему нравилось, и нападать на то, что было противно его натуре.
Он был демократичен в самом прямом смысле этого слова, и его обаяние покоряло собеседника раз и навсегда.
Таким я знал Александра Фадеева на протяжении двадцати пяти лет. Мне было двадцать три года, когда я, почитатель его "Разгрома", опубликовал в "Огоньке" стихотворение, посвященное А.Фадееву. Он заподозрил начинающего поэта в желании польстить ему, одному из руководителей Союза писателей. Увидев автора, он прямо так и сказал ему это, глядя в глаза. Но автор незрелых виршей написал эти стихи вполне искренне, и он поверил ему. И сменил гнев на милость, сказав при этом, что "стишки-то все-таки не ахти!".
Так состоялось наше знакомство.
Мои первые стихи для детей сразу обратили на себя его внимание. Он заинтересовался ими, взял на себя негласное шефство над молодым детским писателем и в 1938 году выступил в "Правде" со статьей "Стихи С.Михалкова", в которой с большой убежденностью поддержал мои опыты в новом для меня жанре поэзии для детей.
С начинающим литератором, в которого он верил, Фадеев говорил всегда как равный с равным. Его разговор носил часто нелицеприятный характер, но он никогда не разочаровывал собеседника, а, наоборот, окрылял. И если уж он хвалил, то похвала его была стопроцентно надежной. Его тонкий вкус художника, политическое классовое чутье бойца и поэтические привязанности давали право так думать.
Мы часто бывали на охоте. Ездили обычно одной и той же компанией: художник, актер, доктор и еще один-два человека из близких знакомых. Это были незабываемые поездки! Фадеев полностью отключался от городской сумятицы с ее нескончаемыми совещаниями и заседаниями. Он растворялся в природе, и не было веселее его собеседника за чайным столом в натопленной избе, когда наступает традиционная минута охотничьих рассказов, забористых шуток и непосредственных воспоминаний. Фадеев умел слушать других, и его искренний заливистый смех был достойной наградой тому, кто, в свою очередь, сумел занять компанию своей "байкой".
На охоте можно было говорить с Фадеевым о чем угодно, только не о делах. В таких случаях он мрачнел, отвечал неохотно и, наконец, мог даже оборвать собеседника на полуслове. Может быть, поэтому он и ездил на природу чаще всего с людьми "нелитературного цеха".
О его принципиальности можно было судить хотя бы по такому факту, имеющему прямое отношение к автору этих строк.
В 1949 году на сцене Большого театра Союза ССР с успехом шла комическая опера Б.Сметаны "Проданная невеста". Спектакль был выдвинут на соискание Государственной премии, и в числе коллектива участников и создателей спектакля стояла и моя фамилия как автора русского текста. На одном из решающих заседаний Комитета по Государственным премиям (членом которого был и я) по предложению А.А.Фадеева, являвшегося председателем комитета, моя кандидатура была снята с голосования.
После заседания Фадеев как ни в чем не бывало пригласил меня пообедать.
1 2 3 4 5 6